Были в моей жизни времена, когда я чувствовал себя плохо. Например, когда один бандит по имени Гулагов запер меня в клетке; или когда Леда собрала все вещи Чарли и увезла его – и теперь мы видели Чарли только иногда, по выходным и праздникам; или когда я был еще щенком и жил вместе с торговцем наркотиками, который имел привычку пинать меня каждый раз, когда в жизни у него что-то не складывалось. Но, кажется, хуже чем в тот день я себя не чувствовал – сразу после того небольшого инцидента с беконом, когда я стоял на взлетно-посадочной полосе, все еще задрав ногу у колеса, и вдруг услышал, как Аделина говорит: «Вы уволены».
Мы уехали с аэродрома. Как и обычно, я ехал на переднем сидении, но теперь я не сидел, смотря прямо перед собой, как делал это всегда. Вместо этого я лег на кресло, свернувшись калачиком и отвернувшись к двери. Не слишком удобная была поза – металлический жетон ошейника больно впивался мне в шею, но я решил: ну и пусть. Нас сняли с дела, и все из-за меня.
Через некоторое время Берни наклонился и поправил жетон. Затем он скормил проигрывателю диск, и вскоре из динамиков заиграла Билли Холидей. Берни обожал Билли Холидей. Он переключал треки, пока не началась «Если бы ты была моей» – в последнее время это была его любимая песня. Он принялся подпевать – Берни вообще очень приятно поет, я уже рассказывал? – и прибавил звук, когда ближе к концу заиграла труба.
– Тебе ведь тоже нравится этот проигрыш, а? – сказал Берни.
Да. Он мне очень нравился. При звуках этой трубы во мне что-то очень живо отзывалось.
– Рой Элдридж, – продолжил Берни. – Его называют Маленьким Джазом, понятия не имею, почему. Может, хм-м-м… О! По аналогии с Луи Армстронгом, наверное, которого называют Большим Джазом? Наверное, в этом дело?
Я понятия не имел, о чем вообще говорит Берни. Кроме того: две тысячи в день! Они нам были нужны. Наш бюджет – одна сплошная неразбериха, как вообще можно было думать о чем-то, кроме этих двух тысяч в день? Две тысячи в день! И все эти дни, когда мы должны были работать над делом – не уверен, сколько именно. Но Берни, похоже, совсем не думал о деньгах. После того, как «Если бы ты была моей» сыграла в тридесятый раз – а это много – я почувствовал, как Берни на меня смотрит. Видеть я его не мог, потому что все еще свернулся на сидении, отвернувшись к двери.
Вдруг Берни начал смеяться. Он просто хохотал и хохотал не переставая – кажется, я еще никогда не видел, чтобы с ним такое происходило. Он все никак не успокаивался, и в конце концов начал хрипеть и задыхаться, и все еще хрипя и задыхаясь, он наклонился и потрепал меня по спине. Чувствовалось это приятно.
– Ну и заплесневелые же у них мозги, – выдавил Берни, – Ты точно сломал им шаблон! – а затем снова принялся смеяться.
Заплесневелые мозги. Это что-то новенькое. Я, конечно, знал, что такое плесень – еще с тех времен, когда с нами жила Леда. Она жутко боялась, что стены дома могут заплесневеть, и потому наняла специального человека, который должен был внимательно все изучить – и это несмотря на то, что Берни сказал ей, что в пустыне не бывает никакой плесени. И инспектор, конечно же, ничего не нашел. Помню, как Берни победно улыбнулся – а потом был вынужден оплатить счет.
Значит, когда у кого-то плесневеют мозги – это когда никакой плесени не нашли? А Берни вспомнил об этом дне и вдруг нашел в нем что-то очень смешное. Я шутку не понял, так что просто сел и придвинулся поближе, и Берни почесал мне между ушами, как раз так, как мне нравится. Мой хвост дернулся сам собой пару раз. Сейчас было не время, знаю – я крупно облажался, плохо поступил, повел себя совсем не как командный игрок и не как профессионал, и что хуже всего, я подвел Берни – но сделать с этим я ничего не мог.
– Хороший мальчик, – сказал Берни.
Когда мы добрались до дома, на автоответчике телефона мигал огонек. Люди вообще любят придумывать все эти штуки – огоньки автоответчика, будильники, счета – которые нарушают их спокойствие. Берни сразу же подошел к телефону и нажал на кнопку. У нашего телефона есть свой собственный своеобразный голос, который звучит совсем как голос робота из фильма, который мы с Берни как-то раз смотрели. Даже не просите объяснить, о чем был фильм, но в конце Берни сказал: «Ну что, понял? Робот тут главный». Ого. Робот все это время был главным? Мне стало страшно, и тут фильм закончился.
Но все это неважно. Берни нажал кнопку, и наш телефон сказал: «Два новых сообщения».
А потом:
– Привет, Берн, приятель, – я узнал этот вроде-бы-дружелюбный голос: то был парень в гавайской рубашке из «Сухого ущелья». – Это Чак Экель. Как ты там? У нас тут небольшое происшествие в торговле оловом – позвони мне как только получишь сообщение. Это, типа, супер-срочно.
А потом:
– Привет, Берни, – и этот голос я узнал – действительно дружелюбный, а не только притворяющийся. Это была Джейни, мой парикмахер, лучший собачий парикмахер во всей Долине. У нее было отличное заведение с гениальной бизнес-идеей: «Парикмахерская для животных Джейни – сами увезем, сами привезем». Вообще давненько ее не видел, если так подумать. – Это Джейни. Просто хотела узнать, что тебе сказал ветеринар.
– А? – произнес Берни и поднял трубку телефона. – Джейни? Это Берни Литтл. Получил твое сообщение. Что ты там говорила про ветеринара? Позвони мне, когда будет время, – затем он набрал еще один номер. – Чак? Это Берни Литтл. – Берни замолчал, слушая ответ. Есть один художник, который очень нравится Берни, не могу вспомнить его имя, он рисовал портреты – целую кучу, как сказал Берни – и части лиц людей на его картинах, казалось, не вполне сочетаются друг с другом. Так вот, лицо Берни с каждой секундой все больше и больше походило на такой вот портрет. – Землетрясение? Я не… В Боливии? Но как это?.. Три тысячи? Но… – он снова замолчал, слушая ответ, и лицо его становилось все неестественнее и неестественнее. – Что это значит – закрыть позицию? – я слышал голос из трубки, и дружелюбия в нем было все меньше. – Ты никогда… – еще меньше дружелюбия. – Потеряли все вложения? Я не так себе это представлял… Когда-когда тебе нужны деньги? – Берни повесил трубку, но я успел услышать, как Чак Экель сказал:
– Закрой сделку сегодня, приятель.
Когда Берни чем-то расстроен или даже подавлен – не то чтобы что-то действительно может расстроить Берни – у него есть привычка сильно терять глаза костяшками пальцев. Вот и сейчас он это делал. И хотя я знаю, что ничто не может по-настоящему расстроить Берни, я совершенно не выношу, когда он вот так вот трет глаза. Так что я подошел и толкнул его головой, а потом еще раз, потому что первый раз он, кажется, не заметил.
– Да, малыш, – сказал Берни. Он перестал тереть глаза и взглянул на меня. Я взглянул на него в ответ, и теперь мы смотрели друг на друга. Постепенно его лицо возвращалось к нормальном выражению. – Как насчет жевательной косточки?
Жевательная косточка? Я что, сделал что-то, чтобы заслужить жевательную косточку? В голове немедленно всплыла сцена на взлетно-посадочной полосе. Я точно знал, что нет, не заслужил. Вполне вероятно, что я не заслуживал никакой косточки еще долгое, долгое время – может, еще день или даже два. В то же самое время я ощутил внезапный порыв ветра, и понял, что мой хвост яростно виляет из стороны в сторону.
Берни рассмеялся.
– Тяжело отказать жевательной косточке, а, малыш?
Полагаю, что совершенно невозможно.
Мы отправились на кухню. Берни открыл шкафчик над раковиной и достал из него жевательные косточки и бурбон. Он вручил мне косточку и я немедленно в нее вгрызся. Это сложно объяснить, но мои зубы чувствуют себя просто прекрасно, когда я вот так вот ее жую. А какой у нее вкус! Просто неземной, что бы это ни значило. Тем временем Берни налил себе в стакан бурбона – совсем немного, чему я был рад, но потом, правда, он проглотил бурбон одним махом и налил себе еще. Стакан он унес к себе в рабочий кабинет, а я пошел за ним, пытаясь растянуть косточку на подольше, хотя на самом деле я уже с ней почти покончил.
Берни снял фото Ниагарского водопада и принялся вводить код от сейфа. Он собирался снова достать винтовку? Без понятия, зачем нам сейчас винтовка, но какова бы ни была причина, винтовка – это всегда хорошо. Берни открыл сейф и потянулся внутрь, но достал не винтовку, а маленькую черную коробочку. Я знал, что это за коробочка: внутри лежали часы, принадлежавшие дедушке Берни, наша самая ценная вещь в доме, за исключением Порше. Я проглотил последние остатки косточки. Я знал, что будет дальше: нам предстояло встретиться с мистером Сингхом.
– Берни! Чет! – воскликнул мистер Сингх. – Как сегодня поживает наш чудесный хронометр?
Берни протянул ему дедушкины часы. Его дедушка когда-то владел большим ранчо – теперь на его месте была Мескит-Роуд и вообще весь наш район, но в конце концов потерял все. Возможно, из-за проблем с алкоголем, а проблема с алкоголем вроде как возникла из-за какой-то другой истории, которую мне рассказывал Берни, истории о каком-то другом родственнике. Но не об отце Берни. Берни никогда не говорил о своем отце, который умер давным-давно. А вот мать Берни все еще была с нами. Я ее как-то повстречал – та еще штучка. Она жила где-то далеко со своим новым мужем, а может, и с еще более новым мужем. И она назвала Берни пацаном! Что с ней не так? Но мне все равно не следовало делать то, что я сделал, впрочем, эта история сейчас подождет.
Мистер Сингх взял часы в обе ладони и теперь с восхищением их рассматривал.
– Вы знаете, что таких сделали всего дюжину? – спросил он. – Как бы мне хотелось показать их на телешоу «Антиквар», – у мистера Сингха была странная манера говорить, очень музыкальная. Я мог его слушать хоть весь день. – Вы так и не узнали, откуда он их получил?
– Нет, – сказал Берни.
– А я бы на вашем месте поискал, где тут собака зарыта. История, должно быть, знатная.
Собака зарыта? Мистер Сингх что, считает, что дедушкины часы как-то связаны с зарытой собакой? Зачем вообще кому-то зарывать собаку? Слушать мистер Сингха всегда приятно, но понять его трудно. Мы ушли: у Берни в кармане прибавилось налички, а я получил пару кусочков кебаба из козлятины. Люблю этническую еду, и Берни тоже. В мире полным-полно придирчивых ко вкусу людей, но мы с Берни не из их числа.
Мы остановились у банка – одно из немногих мест, куда мне нельзя входить. Да без проблем. Обычно я был не против подождать в машине, к тому же, что Берни скоро вернулся, бормоча что-то про олово и землетрясения в Боливии.
– В мире повсюду текут деньги, Чет. Целые реки денег. Проблема только в том, как бы загрести их себе.
Реки денег? В реках Долины даже воды не было. Я свернулся в кресле и закрыл глаза. Какая у нас сейчас работа? Я мог вспомнить только одно мелкое дельце: развод в Саншайн-сити. Мы с Берни ненавидели работу, связанную с разводами. А может, я ошибался насчет этих рек с деньгами. Может, они и правда существуют. Как здорово бы было, правда? Я почти наяву видел, как ныряю в этот денежный поток.
Я проснулся, чувствуя себя просто замечательно. Где это я? А, в машине. Во рту все еще сохранялся привкус кебаба из козлятины, что было довольно приятно. Постепенно я возвращался к реальности, припоминая последние события: часы, мистер Сингх, заняться нечем, кроме как делом о разводе. Я проверил Берни: он сидел, положив руки на руль, и лицо у него было мрачным. Я тоже сел и придвинулся к нему поближе.
– Хорошо поспал? – спросил он.
Просто отлично. Я широко-широко открыл пасть, прочищая голову ото сна. Мы были на Мескит-Роуд, недалеко от дома. В окне было видно Игги. Увидеться с ним всегда приятно. Я услышал его приглушенное «тяв-тяв-тяв», доносящееся из-за стекла, и гавкнул в ответ. Игги встал на задние лапы, опираясь передними на оконное стекло, и следил, как мы проезжаем мимо. Мы свернули на нашу подъездную дорожку, и почти тут же подъехала еще одна машина, такой фольксваген-жук. Я в машинах не разбираюсь – ну, то есть всегда могу распознать Порше, конечно – но фольксваген-жуки различить просто, и кроме того, конкретно эту машину я хорошо знал. Во-первых, она была ярко-желтой, а во-вторых, я ездил на ней много раз. Машина Сьюзи Санчез. Чудесная машина, в бардачке которой всегда спрятана коробочка с печеньем.
Мы выбрались из Порше. Сьюзи пошла нам навстречу. Пахла она мылом и лимоном, и у нее были блестящие темные глаза, которые цветом всегда напоминали мне столешницу на нашей кухне. Мне очень нравилась Сьюзи.
Во взгляде, которым она обменялась с Берни, явно читалась неловкость пополам с целой смесью сложных запутанных чувств. Это проблема. У нашего народа – нация внутри нации – принято делать все как можно проще. Возьмем, к примеру, недавний случай, когда я услышал, как с другой стороны каньона призывно лает какая-то леди, и…
– Привет, Берни, – сказала Сьюзен. – Привет, Чет. Замечательно выглядишь, – она запустила руку в свою сумочку. – Можно дать ему печеньку?
– Он только что поел, – сказал Берни. Чего? О чем он вообще говорит? Совершенно точно не о кебабе, потому что его там было буквально на один зубок, и вообще это было уже давно.
Рука Сьюзи вернулась из сумки, и в ладони у нее ничего не было. Напряжение между людьми очень интересная штука. Ты можешь его буквально почуять – ну, ладно, может ты ине можешь, но я могу. И этот запах ощущался с самого начала, и сейчас он стал только сильнее, потому что Берни сказал:
– Как там Дилан?
Ой-ей. Дилан МакНайт был бывшим парнем Сьюзи, но кажется, из ее жизни он до конца не исчез, судя по их совместной поездке в Лос-Анджелес. Я не слишком хорошо был знаком с Диланом МакНайтом – мы встречались всего один раз и совсем не поладили. Парень он был симпатичный, а еще – бывший заключенный. В тот день, когда мы встретились, он оказался на дереве, хотя точные детали я не припомню. Помню только, что потом Берни дал мне обрезки от говяжьей вырезки.
Голос Сьюзи, до этого теплый и дружелюбный, быстро изменился, и теперь она говорила очень холодно.
– Откуда мне знать.
– Да? – спросил Берни. – Он все еще в Лос-Анджелесе?
– Вроде бы нет.
– Вернулся в Долину?
Сьюзи сделала глубокий вдох.
– Берни? – сказала она. На лице Берни застыло упрямое выражение.
– Да?
– Нам обязательно о нем говорить?
– Не знаю. А о чем ты хочешь поговорить?
– Вообще-то, – ответила Сьюзи, – я сейчас работаю над статьей, и при расследовании неожиданно всплыло твое имя.
С лица Берни слетела всякое упрямство.
– Какой еще статьей?
– Об этой женщине, – Сьюзи перелистнула страницы своего блокнота. – Аделина Боргезе.
– И что с ней?
– Судя по всему, ее похитили.
– Похитили? – Берни вздрогнул, да так сильно, словно его ударили. Никогда раньше не видел, чтобы он так себя вел. – Мы видели ее только сегодня утром.
Сьюзи снова опустила взгляд в блокнот.
– Это произошло сразу после двенадцати дня, – сказала она. – Судя по всему, она владелица какой-то выставочной собаки.
– Принцесса.
Сьюзи перевернула страницу и кивнула.
– Да, Принцесса, – сказала она. – Собака тоже пропала.