Он ждал, сидя в уголке кафе, обнаружившегося поблизости от кладбища, руки его обнимали большую чашку дымящегося кофе. Бешеные струи дождя с шумом бились в стекла окон, отделяя этот придорожный кабачок от мира вокруг. Две тени маячили у барной стойки с пивным насосом – завсегдатаи, приходящие сюда, чтобы вернее погубить свою печень. Никаких красок вокруг, кроме замшелой серой, выцветшей черной, потускневшей медной. Всё тут словно бы потихоньку сползало в бездонную пропасть, по дну которой, должно быть, струится бесконечная печаль.
Люси сняла в полутьме промокший плащ, дала последним каплям стечь с него на половик у входа, повесила и направилась к человеку, в одиночестве сидевшему за столиком. Прихватила по дороге стул, поставила напротив него, села и смахнула платком еще бежавшие по лицу капли.
Некоторое время они исподтишка рассматривали друг друга. Их рты приоткрылись одновременно, но слова так и не прозвучали. Люси первой ринулась на поиски выхода из положения.
– Я думала о тебе, Франк… мне случалось думать о тебе после… после того, что произошло. И я всегда видела тебя в твоем безупречно сидящем костюме, таким сильным, крепко стоящим на ногах, уверенным, выносливым. – Она кивнула на дверь, как бы в сторону кладбища. – Я представляла тебя так далеко от всей этой грязи, всей этой мерзости. Я думала, ты, может быть, забыл.
Шарко жалко улыбнулся, и Люси от этой улыбки стало еще больнее. В какой мрак он сейчас погружен?
– Чем больше проходит времени, тем глубже становится рана. Как бы я мог забыть?
Люси чувствовала, что он покорился, пропал. Воин, покинувший поле битвы. Нет смысла спрашивать его, как он, что делал эти долгие месяцы, все и так написано на его исхудалом лице, в его пустых, без единой искорки, глазах. Наверняка хватается то за одно дело, то за другое, лишь бы прошел еще один день, лишь бы миновала еще одна ночь. Наверняка погряз в работе, утонул в крови. Средство не хуже других, чтобы вымотаться, отупеть. Только бы не думать, только бы не думать, как, собственно, и она в своем бюро претензий. Люси попыталась абстрагироваться от боли, от горечи, попыталась собраться, чтобы перейти наконец-то к цели назначенной ею же самой встречи.
– Я побывала в вивоннской тюрьме, и тамошний психиатр всё мне рассказал. О том, что ты приезжал туда, о деле некой Евы Лутц, которое ты сейчас расследуешь. Ты тоже должен мне рассказать – ты должен открыть мне всё, что знаешь об этом.
Шарко хотел было ответить, но сдержал порыв – надо успокоить ее, надо заставить ее вернуться на север и все забыть. Как можно скорее.
– Грегори Царно мертв, Люси. Он умер и похоронен. Тебе больше нечего здесь делать. Возвращайся домой. Забудь все это раз и навсегда, живи своей жизнью.
– Ты ведь вроде бы в уголовку вернулся, да? Ну и где же твой напарник? Почему ты здесь один, ведь так не бывает, не должно быть? Ты же не по службе сюда приехал, так? Тогда зачем?
Шарко водил пальцем по краю чашки, но это ему не помогало, он боялся даже поднять на нее глаза.
– Вижу, ты не утратила своей наблюдательности…
– Зачем ты приехал сюда, Франк?
Он искал слова, чтобы парировать удар, искал, но не находил, справиться с Леблоном или Маньяном ему было бы вдесятеро легче. А стоило оказаться лицом к лицу с Люси, все внутренние барьеры пали. Молчание затягивалось, и он решился в конце концов сказать правду:
– Я приехал сюда, чтобы посмотреть Царно в глаза. Чтобы посмотреть, что сейчас происходит с этой сволочью. Но он умер…
Люси начало трясти, и она тщетно пыталась сдержать дрожь. Она любила этого человека, потом, как ей казалось, возненавидела его больше всех на свете, а сегодня ее уверенность в этом разбилась вдребезги. Значит, Франк Шарко никогда не забывал их: ее, Клару, Жюльетту. Значит, он жил с их призраками в душе, и это они подтачивали его изнутри – как болезнь, ведущая к трагическому исходу. Люси жестом показала официанту, что никакой выпивки ей не надо, и снова повернулась к комиссару.
– Тебе одному не справиться, Франк. Позволь, я помогу! Мне нужно разобраться, мне нужно знать. Мне нужно… необходимо делать хоть что-нибудь!
– Ты больше не служишь в полиции.
– В душе я оттуда не уходила и остаюсь полицейским. Нельзя отступиться от того, что в тебе есть, пусть хоть весь мир старается тебя заставить. Сделай что-нибудь, Франк. Скажи хоть, в каком направлении двигаться. Я смотрю тебе в глаза и прошу тебя. Очень прошу. Наведи меня на след, дай зацепку. То, что ты здесь, доказывает: Царно мертв не до конца, и тебе это известно.
Шарко прижал к губам кулак, как будто предстоявшее ему решение должно было иметь необычайную важность. Что за роковая случайность свела их тут сегодня, тут, так далеко от дома, под этим словно с цепи сорвавшимся дождем? Она его умоляет, она смотрит на него, как нищенка.
– Нет, прости меня, не могу. Это слишком рискованно. Мои коллеги сейчас начнут обзванивать по списку все одиннадцать пенитенциарных учреждений, где побывала Лутц, рано или поздно они доберутся до Вивонна и узнают…
– Если ты скажешь, что сам уже позвонил сюда и им звонить не надо, то ничего не узнают.
Шарко оставался непреклонным, а на лице Люси был написан гнев. Тем не менее, поднявшись, она предприняла последнюю попытку:
– Значит, ты позволишь мне уйти вот так, ничего не добившись? Даже маленького шанса получить ответы не дашь? А что я скажу Жюльетте, когда она подрастет, – что? Как я объясню ей произошедшее?
Почти выкрикнув эти слова, Люси двинулась к вешалке. Шарко, едва дыша, смотрел ей вслед, и ему казалось, что мир вокруг рушится. Он провел рукой по лицу и прошептал:
– Господи…
Мысли в его голове бешено завертелись, и, когда она уже взялась за ручку двери, он крикнул:
– Ладно!
К нему обернулись сумрачные лица завсегдатаев. Люси снова устроилась рядом с ним. Он встал, подошел к стойке, взял лист бумаги и карандаш, вернулся за столик.
– Ты могла бы освободиться прямо сейчас? На два-три дня?
Люси почувствовала, как в ней растет нечто гибельное, нечто, как ей казалось, давно утерянное: опасный азарт, который стирает в порошок все обещания, все благие намерения. Включая главное: заботиться о Жюльетте, никогда не оставлять ее одну, провожать ее каждый день в школу и встречать у школьных ворот после уроков, в тот час, когда ворота распахиваются и лица расцветают улыбками. Да попросту исполнять свои материнские обязанности. Хищница, которую она считала давным-давно умершей, оказывается, только дремала в ней и вот-вот проснется.
– Да, могу.
– Я бы предпочел, чтобы ты сказала «нет».
– Я и сама бы предпочла. Но я говорю «да».
Пауза. Последние сомнения, которые еще способны все изменить…
– В таком случае слушай меня внимательно. Я полночи разбирался в чеках, счетах, расходах по кредитной карточке Евы Лутц. И обнаружил нечто крайне любопытное. По банковским документам выходит, что двадцать восьмого августа Лутц сняла со своей «Виза Интернешнл» деньги через банкомат в деревушке Монтемон. Это в Савойе, недалеко от горнолыжного курорта Валь-Торанс. А накануне она как раз встречалась в этой самой тюрьме с Грегори Царно и его психиатром.
Комиссар продолжал рассказ, только о двух путешествиях в Латинскую Америку предпочел пока умолчать: чересчур далеко, чересчур рискованно и на сегодняшний день чересчур непонятно, а Люси лучше оставаться на периферии расследования. Пусть у нее создастся ощущение, что она работает и полезна, этого довольно.
– Она сняла со счета двести евро довольно поздно вечером, но Монтемон в общем-то дикое захолустье – так вот, использовала ли она эти деньги, чтобы оплатить там ночлег? С учетом суммы и того, что в Центре приматологии ее не хватились, просто не заметили отсутствия, ночевка должна была быть с субботы на воскресенье. Но почему Лутц так внезапно рванула именно туда, в Альпы? Это тем более любопытно, что – во всяком случае, так сказал мне утром психиатр – в беседе с ней ни доктор Дюветт, ни сам Царно никаких Альп и никакой Савойи не упоминали. Даже намеком.
Шарко записал на бумажке название затерянной в горах деревушки и подвинул листок к Люси.
– Только туда и обратно. И что касается этих дел, я должен оставаться твоим единственным собеседником, понимаешь? Никто, ни один человек на свете, не должен знать, что мы вдруг стали снова работать вместе. Мы больше не знаемся, и точка.
– Ладно.
– Как ты и предлагала, я скажу своим коллегам, что звонил в Вивонн, хотел узнать, что там понадобилось Лутц. А ты попытаешься разобраться, куда ее носило, передашь мне всю информацию, какую нароешь, и вернешься домой, в Лилль. Ты не против?
– Ни в коем случае. Сменить тошнотворное бюро претензий на горы – одно удовольствие. За год я ни разу не брала отпуск: то замещала кого-то, то просто не получалось. Так что, наверное, пора. Поеду прямо отсюда, смена белья у меня с собой.
– Только помни, что ты больше не служишь в полиции.
– Спасибо за напоминание! У тебя есть фотография жертвы?
Комиссар вынул из внутреннего кармана пиджака снимок и положил его на столик перед Люси.
– Лутц была красивой молоденькой девушкой, почти ребенком. Незамужней, как ты, и обладавшей неимоверной жаждой жизни. Она прыгала на резинках с мостов, фехтовала, вкалывала как черт и намеревалась сделать блестящую карьеру. Я хочу найти говнюка, который отправил ее на тот свет. Я заставлю его расплатиться!
Люси почувствовала озноб. Глаза у Франка были такие печальные, голос такой странный… Рассыпав по столу монеты, Шарко вытянул из толстенькой пачки три купюры по сто евро и протянул их Люси.
– Вот – на расходы. Это мое расследование, и тебе нет нужды тратиться.
Люси хотела отказаться от денег, но он вложил купюры ей в руку и сжал ее в кулачок.
– Бери-бери! Ты же знаешь: чего у меня хватает, так это денег.
Он тяжело поднялся. Ему хотелось задать ей кучу вопросов, поговорить с ней о Жюльетте, но он не мог себе этого позволить. Надо сохранять дистанцию. Любой ценой держаться подальше от Люси, подальше от опасного чувства, которое уже овладевает им.
Он снял со стоявшей прямо позади него вешалки так и не просохший плащ.
– Отлично. А теперь мне пора возвращаться, завтра на работу. Еще раз повторяю: все, что связано с Вивонном, останется между нами, хорошо?
Люси продолжала сидеть. Она спрятала деньги, потом ткнула пальцем в фотографию Евы Лутц.
– Дай мне свой телефон, Франк. Он у меня не сохранился.
Шарко молча написал на обороте снимка номер, наглухо застегнул плащ и вдруг, неожиданно для самого себя, но ведь неожиданной была и встреча с Люси, тихо спросил:
– Скажи мне, что говорит тебе Жюльетта, Люси. Она рассказала тебе, что было с ней в те тринадцать дней плена? Она прибегает к тебе ночью, будит? И чего от тебя хочет? Она тебя слушается?
Люси помедлила, прежде чем ответить.
– Жюльетта – просто ангел. Что бы она ни сделала и что бы ни сказала, мне всегда только приятно.
Шарко уже злился на себя, сожалел о том, что втянул Люси в свое расследование. Ей надо вернуться домой, отдохнуть. Он хотел было забрать у нее бумажку с названием горной деревни, но Люси быстро прикрыла листок ладонью.
– Почему, Франк?
Шарко не ответил, только кивнул, прощаясь. Надо же было поддаться слабости! Как он был сам себе противен в эту минуту!
– Позвони мне только в том случае, если что-то узнаешь. И после этого сразу домой.
Он решительно двинулся к двери и вышел под ливень. Снаружи гремело, молнии рассекали темное небо, комиссару чудилось, будто он слился с природой.
А оказавшись наконец в машине, он прошептал:
– Почему? Потому что мы оба прокляты, Люси.