Поначалу Годелот следил за временем, но вскоре ему это наскучило. В самом деле, какая разница, четыре дня прошло или пять… Ему вполне хватало знания, утро сейчас или вечер. В первые дни он ждал допроса. Но никто не входил в его узилище, никто не интересовался его судьбой, и даже полковник не измыслил никаких дополнительных мер, подобающих рядовому за ту уродливую сцену. Шотландцу показалось бы, что о нем попросту забыли, если бы не слуга, все так же приносивший ему трижды в день тощий арестантский паек.
Годелота одолевала глухая и серая злость на самого себя. Он чувствовал, что его все глубже засасывает ржавая апатия, искал в себе силы и желание бороться и измышлять выход из тупика, куда он так нелепо угодил. Но всегдашняя энергия не желала возвращаться, словно разум и воля тоже были заперты в замшелой полутемной каменной коробке. Кроме того, ему уже несколько дней нездоровилось, как и предупреждал доктор Бениньо, однако в этом состоянии он находил какое-то саморазрушительное удовольствие.
Он уже вполне осознавал, что поступил глупо, поддавшись ярости и отчаянию той роковой ночи и даже не попытавшись отвести от себя несправедливое обвинение. Вероятно, расплата за эту глупость его ожидала в самом недалеком будущем. Но и эта мысль вызывала у юноши лишь отвращение, граничащее с безразличием.
Годелот не умел жить в пустоте, не встречая сопротивления. Человек действия, а не уединения, он увязал в неподвижности ума и тела. Но со времени последней стычки полковник вызывал у Годелота столь жгучую ненависть, что он готов был продолжать свое медленное душевное гниение под замком, лишь бы не просить командира ни о каких одолжениях, вроде книг.
Оставалось только ждать… Ждать, когда о нем вспомнят, когда на него снова начнут нападать, и тогда ему придется обороняться. А пока что он равнодушно следил за сменой дня и ночи за узким окном под потолком, черенком припрятанной ложки выцарапывая на стене очертания замка Кампано.
Однако тот вечер внес в однообразие заключения некоторые неожиданности. Часов около девяти в замке заскрежетал ключ, и Годелот удивленно обернулся к двери: ужин ему принесли всего час назад… Но вместо слуги в карцер вошел капитан Ромоло в сопровождении двоих солдат. Эти двое были из тех, что квартировали в городе, и шотландец почти не знал их. А капитан меж тем сухо кивнул подчиненным и скомандовал:
– Обыскать каземат.
Годелот нахмурился, недоумевающе следя за солдатами, которые хладнокровно принялись за дело. Карцер был невелик, и с обыском покончили быстро, но Ромоло ровно добавил:
– Личный досмотр.
Годелот раздраженно закатил глаза, когда у него начали шарить в карманах и под камизой, но не сопротивлялся: размышления пошли впрок, и лезть на рожон рядовой остерегался. Меж тем перед Ромоло выложили несколько мелких предметов.
Пустая фляжка из-под граппы и деревянная ладанка капитана не заинтересовали. Ложку с заостренным черенком он хмуро осмотрел и сунул в карман. Потом взял в руки пузырек с лекарством, полученным от доктора, и Годелот напрягся: сейчас придется объяснять, откуда у него снадобье. Черт, надо было все же допить эту дрянь… Он было начал, но поморщился от аптечно-гадкого запаха и решил отложить, его и так раздражал весь мир. Немудрено, что ему нездоровится…
Но Ромоло ничего не спросил. Он бесстрастно сунул пузырек вслед за ложкой и вдруг вытащил из-под камзола Библию.
– Вот, Мак-Рорк, это от полковника, – спокойно пояснил он, – надеюсь, вам она пригодится.
Произнеся это, он вышел за дверь, уводя солдат и оставив Годелота в безмолвном потрясении.
Это была старая Библия его наставника, по ошибке взятая Пеппо в тот далекий день в «Двух мостах». Откуда она взялась? Шотландец схватился за книгу, лихорадочно листая желтые страницы и сам не зная, что пытается в ней найти. Конечно, там не нашлось ничего нового, но Годелот все равно ощутил приступ бессмысленного разочарования. Откуда взялась… Ясно же, откуда. Неужели, если он нашел «Шлем и гарду» за несколько часов, то Орсо до этого не додумался? Конечно, он тут же ринулся шарить в пожитках погибшего Пеппо. И кто теперь может знать, что он там нашел?
Но черт бы его подрал, зачем эта изощренная жестокость? Зачем с такой циничной издевкой присылать ему последний привет погибшего друга, будто горсть земли с могилы? А если подумать… не сам ли Орсо нажал той ночью на спусковой крючок? «Ведь это все объясняет, Мак-Рорк…". Да, да, поганая тварь, это все объясняет! И это дурацкое заключение, и не слишком изящный намек, когда арестанту присылают Библию…
Шотландец ударил в стену обоими кулаками, хрипло рыча, и смахнул пасторскую Библию со стола. Книга с глухим звуком упала на пол, беззащитно разметав страницы, будто раскинутые руки. Отчего-то это зрелище разом остудило в Годелоте ярость. Он рванулся к Библии, как к упавшему человеку, бережно поднял ее с пола, и тут же увидел, что на месте разворота не хватает листа, только неровная кромка топорщится у переплета. Шотландец тихо провел пальцем по оборванному краю. Он знал, какого листа не хватает…
Усевшись на койку, Годелот порылся в кармане дублета. Это был тот самый дублет, бывший на нем в день нападения отвратительного уличного забулдыги. Его принес Годелоту слуга, когда капитан позволил арестанту сменить изгвазданный илом камзол. Деревянная ладанка все также лежала в правом кармане. Письмо Пеппо Годелот сжег в тот же день, но бережно свернутый библейский лист так и остался в неказистом тайнике.
Шотландец осторожно вынул его из ладанки, разглаживая на обложке книги. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся… Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю… Блаженны алчущие правды, ибо они насытятся…". Евангелие от Матфея. Пастор Альбинони всегда странно относился к этой главе. Говорил, что эти догмы созданы для иного, лучшего общества. В несовершенном же нашем мире они – суть руководство, как стать мучеником, если тебе повезет. Если же не повезет – как просто прожить тяжкую и полную унижений жизнь.
Годелот поневоле углубился в текст. Он давно не читал Библию, но сейчас изголодавшийся ум жадно впитывал слова Христа. Спаситель говорил так просто… Совсем не так, как читал свои витиеватые проповеди полковой капеллан. Только следовать его наставлениям было куда сложнее.
Вдруг снова лязгнул дверной засов, и шотландец вскинул голову, ощетиниваясь. А дверь приоткрылась, и в проеме двери показалась голова Морита:
– Здорово, дружище, – прошептал он, – ты как тут?
Годелот криво улыбнулся в ответ: он не ожидал, что будет так рад видеть приятеля.
– Да уж тебе под дверью, небось, немногим веселее, – отпарировал он, слыша, что голос его все равно звучит угрюмо. А Морит огляделся и осторожно вошел в каземат:
– Мне показалось, ты вскрикнул, – пояснил он, – Орсо, глаз вороний, тайны развел, черт бы его подрал… Я доселе побаивался, но гляжу – не спешит он каждую минуту сюда с проверками бегать.
Тосканец сел рядом с приятелем на койку, хмуро глядя ему в лицо:
– Ты паршиво выглядишь, – пробормотал он, – бледный – хоть ночами тебя в саване бродить посылай.
– Я черте-сколько неба не видел, – отмахнулся шотландец, – ты, брат, лучше расскажи, что снаружи творится. Мне уже начинает казаться, что в мире и люди-то перевелись.
Морит только покачал головой:
– Все по-прежнему. Тишь да гладь. Фарро бранится, караулы по расписанию, жалованье в срок. Только Орсо чудной ходит. Последнее время за ворот закладывал, а тут – как отрезало. Холоден, любезен, ни крика, ни тычка. Но только он, как курок взведенный. Глазища мрачные, все хмурится, по сторонам зыркает. Мне иногда кажется, что он будто каждую минуту выстрела в спину ждет.
Тосканец разворошил волосы и задумчиво посмотрел на Годелота:
– Я ничего не понимаю, дружище. Промеж нас нет святых. Всякое бывало – и драки, и еще чего похуже. Только кто б чего ни отчебучил, Орсо никогда на заду не рассиживал. Сам тебе скулу своротит, все тебе о родне твоей до седьмого колена выложит, шляпу поправит – да пойдет за тебя по своим тропкам шустрить. Ни разу не было, чтоб он своего выручить не сумел. Так что же он, гад, сейчас…
– Не лезь в это, Тео, – оборвал приятеля Годелот, – ничего мне от Орсо не нужно, лучше здесь сдохну.
Он осекся, тут же пожалев о своей запальчивости, но Морит не стал расспрашивать, верно истолковав эту вспышку. Помолчав, он мягко добавил:
– Да я и не лезу. Только ты послушай. Пусть от Орсо тебе ничего и не нужно, но нельзя же сидеть и в потолок плевать. Самому из карцера ловить нечего, но мы-то с парнями здесь, под боком. Ты не молчи, если чего надо, слышишь? За других ручаться не стану, но хоть я, хоть Карл – мы всегда, чем сможем, подсобим.
Годелот медленно вздохнул. Обернулся к Мориту, снова неловко и кривовато улыбаясь:
– Спасибо, Тео, – искренне отозвался он, – правда, спасибо. Надо же… Уж кто б подумал, когда мы с тобой друг друга вином поливали…
Морит фыркнул, а шотландец вдруг встрепенулся:
– А знаешь, сделай для меня одну безделицу, – он потянулся за Библией, – в Каннареджо есть лавочник Фарино, книготорговец. Снеси ему эту Библию. Видишь, тут страница выдрана. Негоже это для святой книги. Пусть починит, он старикан мастеровитый, а едва концы с концами сводит. Деньги я тебе верну, на уплату долгов часть жалованья даже арестантам полагается.
Морит взял Библию и сунул под дублет:
– Не обнищаю, не тревожься, – усмехнулся он, – сделаю, брат.
Он поднялся с койки:
– Скоро караулы будут менять. Ты держись, слышишь? Я снова на посту послезавтра. Попробую тебе вина глоток притащить – все веселей.
Годелот крепко пожал тосканцу руку:
– Раньше смерти еще никто не помирал. Бывай, брат.
***
Доктор Бениньо вышел из кухни и медленно двинулся вверх по лестнице. Распоряжения Филомене на предмет завтрашнего герцогского меню были заключительным этапом его ежевечернего ритуала, после которого врач отправлялся в свои апартаменты и погружался в тревожный полуотдых, в любую минуту готовый рвануться на зов. Но сегодня, разбитый после бессонной ночи, измотанный круговертью последних нескольких дней и тревогами о Годелоте, он не мог отделаться от назойливого чувства, что он еще что-то забыл, упустил и не доделал.
Герцогиня сегодня трижды спрашивала об отце Руджеро… Под вечер была раздражена, взвинчена и настойчиво требовала немедленно отправить к доминиканцу скорохода и принести ответное письмо. Бениньо один знал, каких усилий ему стоило успокоить хозяйку. Спать… Сейчас же спать. Госпожа приняла опиум, у него наверняка есть несколько часов, чтоб отдохнуть и подавить наконец зудящий шум в кружащейся от усталости голове.
Он уже поднялся на последнюю ступеньку и двинулся по полутемному коридору, когда навстречу качнулся свет фонаря. Посреди коридора стоял полковник Орсо, глядя на приближающегося врача.
– Добрый вечер, господин доктор, – промолвил он с неожиданной сердечностью, – я услышал ваши шаги и решил подождать вас. Здесь чертовски темно, а у меня все же есть фонарь.
– Вы очень любезны, полковник, – кивнул Бениньо, пытаясь подавить неприятное чувство нервозности, испытанное им при виде Орсо.
Они неторопливо двинулись вместе по коридору в желтом покачивающемся световом круге. Врач не нарушал молчания, лишь изредка взглядывая на спутника уголком глаза и поневоле отмечая, что давно не видел Орсо таким спокойным. Кондотьер же, будто почувствовав взгляд, обернулся:
– Вы выглядите уставшим, доктор, – участливо покачал он головой.
Бениньо машинально усмехнулся:
– Пустяки. Вы же сами знаете, ваше превосходительство, что у меня за хлопотная профессия.
– О да, – кивнул Орсо, – я отменно понимаю вас. Я сам черте-чего в жизни повидал и знаю, как изматывает игра на два фронта.
Врач замедлил шаги и остановился. Кондотьер встал напротив, чуть выше поднимая фонарь и глядя на эскулапа с холодным выжидательным интересом.
– Похоже, я превратно вас понял, полковник, – отрезал врач.
– Отнюдь, – Орсо сохранял все тот же доброжелательно-светский тон, – более того, я не могу не оценить вашего профессионального рвения. Ведь только им я могу объяснить то, что несколько дней назад вы посетили арестанта, к которому запрещен всякий допуск, и даже оставили ему снадобье, – Орсо вынул из кармана пузатый флакон и покачал в пальцах, любуясь игрой света на гранях темного стекла. Зачем-то посмотрел флакон на свет, откупорил и с любопытством понюхал содержимое.
Врач выпрямился, словно пытаясь не позволить полковнику нависать над собою.
– Мальчик болен, Орсо, – твердо сказал он, – имейте хоть немного человечности.
– Не тревожьтесь, его невзгоды близятся к концу, – ободряюще кивнул кондотьер.
– Ваш цинизм отвратителен, – отрезал врач, но Орсо лишь пожал плечами:
– Пусть так. Но не вам решать судьбу Мак-Рорка, уясните это, Бениньо.
Эскулап оскалился:
– О, да вы решили напомнить мне мое место! Если вас задевает, что я пренебрег вашим запретом, то здесь вам просто придется признать, что вы переоцениваете степень своего влияния.
– Вот как, – Орсо задумчиво повертел флакон в пальцах, а потом с силой швырнул склянку о стену, и громкое «звяк!» разбрызгалось по шершавому камню причудливой кляксой, – однако при этом придется признать, что степень вашего доверия Мак-Рорку переоценить трудно. Ведь в ночь гибели отца Руджеро парень, несомненно, бегал в Каннареджо с полной мошной серебра к фармацевту. Не так ли? Иначе почему, услышав о смерти отца Руджеро, вы по странной ассоциации тут же спросили о здоровье Мак-Рорка.
Бениньо вскинул подбородок, ощетиниваясь, а полковник вдруг вкрадчиво понизил голос:
– Или просто самый преданный, самый непогрешимый из вассалов ее сиятельства успел сменить сторону? Наушничает о хозяйских секретах, раздает подкупы… Как давно это продолжается, господин доктор? И что еще вы успели рассказать мальчишке? О Господи… – в тоне Орсо зазвучала снисходительная насмешка, – стать шпионом семнадцатилетнего мальчика, какое падение!
Орсо сделал паузу, то ли ожидая ответа, то ли по-удавьи наслаждаясь молчанием врача и едва заметной дрожью побелевших крыльев носа. А потом вдруг заговорил уже без всякой иронии, тяжело и зло чеканя слова:
– Да какого же черта вы вытворяете, доктор? Мак-Рорк – случайная пешка в этой игре, давно утратившей всякие правила! Он уже сыграл свою роль, зачем вы тянете его дальше? Из-за вас он в шаге от пропасти!
– Да неужели? – вдруг рявкнул врач в ответ, – вы использовали мальчика, чтоб подобраться к Джузеппе Гамальяно и довести до конца свою безумную затею! А теперь, когда последний из Клана мертв, вы вдруг торопитесь намотать поверх одежды белую простыню и выдать ее за хитон праведника? Не рановато ли? Быть может, стоило подождать, пока кровь отца Руджеро на ваших руках успеет свернуться?
Орсо слегка отпрянул, будто в лицо ему плеснули пригоршню помоев, но Бениньо еще не закончил:
– Или вы будете возражать, полковник? В таком случае нельзя ли узнать, где Мак-Рорк взял для убийства оружие, стоящее, как восемь его жалований? Или он уходил из особняка, спрятав мушкет в карман?
Лицо Орсо налилось желчью:
– Вот как, – протянул он, – стало быть, вы видели Мак-Рорка уходящим. Полагаю, теперь глупо отрицать, что вы причастны к его… ночной прогулке.
– Да, – отрезал врач, – причастен. Это я дал Годелоту денег и велел выкупить у Гамальяно Треть. Я не знаю, есть ли в чертовой легенде хоть зерно истины, но парня пора было освободить от этого проклятия! И что же? К утру Гамальяно и доминиканец мертвы, а над Годелотом нависает обвинение в убийстве. Вы же при этом не были нигде, но таинственным образом знаете все! Занятная череда совпадений, не так ли?
Лицо Орсо шагнул вперед, сгреб ладонью край докторского камзола и тихо проговорил:
– Прекратите орать, вы, сумасшедший пиявочник. Я ничего не стану объяснять вам, но однажды я уже предложил одному человеку не становиться моим врагом. Он не внял моей просьбе. Не повторяйте его ошибки. И еще. Держитесь подальше от Мак-Рорка. Имейте в виду, теперь я знаю, что вы – ларчик с двойным дном.
– Вы мне угрожаете? – огрызнулся Бениньо, – вы, убийца?
– Да, – отсек Орсо, – я угрожаю вам, предатель.
– Предатель… – уголок докторского рта искривился, – не сильно ли сказано?
– В самый раз, – Орсо сделал паузу, затем отступил назад и указал во тьму коридора, – вы, кажется, спешили, господин доктор. Дальше горят факелы.
Бениньо помолчал. А потом стремительно двинулся вперед.
Орсо долго стоял, глядя в удаляющуюся спину врача, пока тот не скрылся за поворотом лестницы. Потом неторопливо двинулся в противоположную сторону. Он чувствовал, как истончились нити причудливого кружева, которое он неутомимо плел столько времени, и как легко теперь запутаться в этих прихотливых тенетах…
***
Мессер Фарино зевнул, потирая глаза кончиками пальцев. Все же мир устроен до невозможности непрактично… Читать в полутьме было сущим наказанием. А зажигать две или вовсе три свечи – где ж таких денег напастись? Однако если не читать, не нянчить хрупких страниц, не печься о переплетах, то зачем тогда вовсе придуманы глаза? Не таращиться же на кучи гниющих овощных очисток у дверей лавки напротив…
Фарино досадливо сплюнул в холодный очаг и снова склонился над томиком сонетов какого-то англичанина. Он понимал от силы одно слово из семи, но его мало смущало это неудобство. Тем более, что до заката оставалось не больше часа, а свеч в корзине было издевательски мало.
Скрипнула дверь, и Фарино вскинул глаза: на пороге стоял молодой служивый. Этими клиентами лавочник никогда не пренебрегал. Они редко отличались ученостью, зато обычно приходили только по существу и покупали хотя бы стопу дешевой бумаги. А посему мессер Фарино поклонился с самым радушным видом:
– Здравы будьте, господин военный. Чем могу служить?
Солдат подошел к прилавку, вынимая из-под дублета какую-то ветхую книгу и бережно оглаживая ее рукой. Фарино не нужно было особых примет, чтоб признать в видавшем виды фолианте Библию.
– И вам не хворать, хозяин, – отозвался военный, – я тут вам книгу принес, подлатать надобно. Поглядите, что можно сделать.
Фарино встрепенулся и потянулся к книге, будто к раненному ребенку. Уложив фолиант на прилавок, он склонился к нему, осматривая переплет и уже ощущая, как его захлестывает жалость пополам с негодованием. Несчастная Библия побывала в рабстве у подлинных варваров… Потертая кожа обложки и позеленевшая от времени медная застежка были скорбным, но понятным признаком почтенных лет. Однако верхний угол нес след ожога… Что за безжалостный ирод мог пытать книгу у самой свечи? Лавочник осторожно отомкнул застежку, почти ощущая боль истерзанного тела старой книги. Пролистал землисто-бледные лица страниц и охнул: в середине одна из них была грубо выдрана чьей-то бессердечной рукой. Изувеченный лоскут книжной плоти лежал тут же, измятый и опозоренный.
Сдерживая ярость, Фарино поднял глаза на посетителя и проговорил ледяным тоном:
– Я выле… я починю книгу. Срок два дня. Это будет стоить полдуката. Прошу внести задаток.
Служивый без препирательств выложил на прилавок несколько монет:
– Благодарствуйте, мессер. Я зайду за книгой в воскресенье.
Фарино, по-прежнему источавший уксусную ненависть, бестрепетно написал расписку, метнул в спину уходящему заказчику кинжальный взор и снова склонился над недужным фолиантом, уже забыв о посетителе. Открыл форзац книги, осторожно прощупывая нити переплета, но вдруг нахмурился. Почесал лоб. А потом окликнул вслед скрипу двери:
– Господин военный! Погодите!
***
На другой день, едва трубач отыграл смену караулов, Морит вновь заглянул в карцер.
– Здоро́во, – прошептал он, – я вчера Библию отнес, все честь по чести. Только Фарино этот чудной тип, ей-Богу. Как книгу попорченную увидел – так на меня вызверился, будто я голову его брата в мешке притащил.
Годелот поднялся с койки, усмехаясь:
– Это ты зря, не стал бы он так из-за брата ерепениться, то ли дело – книга. А починить взялся?
– В воскресенье готова будет, – кивнул Морит, – а, вот еще что. Я уже уходить собирался, как он меня назад позвал. А кто, мол, хозяин книги, спрашивает, не тот ли, чье имя на форзаце? Ну, мне врать ни к чему. Я ему и отвечаю – Годелот Мак-Рорк, однополчанин мой. Он вдруг засуетился и пытает, мол, увижу ли я тебя вскорости, понеже у него на твое имя лежит… как это… вот, эпистола. Звучное словечко, надо запомнить… Это он письмо так называет, оказывается. Я б руку на отсечение дал, что двух Годелотов в Венеции не водится, а потому бумажку забрал и тебе принес, вот, держи.
Говоря это, Морит сосредоточенно рылся в карманах камзола, то и дело роняя на пол какие-то пустяки, а потому не заметил, как окаменело лицо Годелота. Не без труда разыскав сложенную записку, он сунул ее шотландцу и покачал головой:
– Руки у тебя ледяные, как у покойника. Мне пора, дружище, сейчас Ромоло караулы проверять нагрянет.
Наспех хлопнув приятеля по плечу, тосканец стремительно выскользнул за дверь и запер засов, оставив Годелота стоять посреди карцера, сжимая записку в холодных пальцах.
Письмо от Пеппо. Последнее письмо. Угловатый размашистый почерк, чтоб буквы не набегали одна на другую. Он все же оставил его на условленном месте, только Годелот за всеми тревогами не успел вовремя наведаться к Фарино.
Шотландец медленно надломил восковую печать, неожиданно чувствуя, что не хочет открывать послание. Глупо… И даже стыдно… Но сейчас за кляксами, смятыми «s» и несуразными «t» он услышит голос живого Пеппо, его предостережения, его идеи, его насмешки, уже бессмысленные и ненужные. А хуже всего будет вдруг узнать, что Годелот мог не допустить случившегося. Куда-то не опоздать, чем-то не пренебречь, о чем-то догадаться раньше.
Арестант зло сплюнул и резко разодрал печать. Нечего разводить девичьи драмы… И, если прямо сейчас он узнает, что Пеппо открыто просил его о помощи прямо в день смерти – значит, с этим ему теперь и жить. Годелот развернул письмо и подошел к светлому снопу лучей, лившихся в окошко под потолком. Несколько минут спустя он смял листок в разом взмокшей ладони. Огляделся, проводя ладонью по лбу и векам, будто ожидая увидеть что-то иное, кроме замшелых стен карцера. Снова лихорадочно развернул письмо и прочел заново. Но в нем ничего не изменилось. Оно по-прежнему гласило:
«Мессер Мак-Рорк!
Пишу вам по поручению вашего соратника из Падуи. Он кланяется вам и просит прощения, что служебные неурядицы не позволяют ему написать вам лично. Сам же он велел вам передать, что недавно попал в неприятную историю и был ранен. Однако от немочей уже оправился и премного тревожится о вас. Ему также пришлось сменить место жительства, прежнее невозможно вздорожало. Теперь он квартирует на противоположном берегу реки в деревушке Серая Цапля, что близ монастыря Святого Павла. Он по-прежнему судится за наследство и весьма надеется на успех. О себе велит не беспокоиться. Ему покровительствует некий богатый господин хотя и неясно, с чего вдруг такая честь. Ответ оставьте в «Хромом Мельнике». Храни вас Господь!
Преданный вам Гверино».