Словно в алкогольном делирии,
в вечернем тумане,
рассеченном
придорожными фонарями,
выхватывать мелькающие фигуры
людей с ножом
в кармане
и их доискивающиеся
взгляды.
А может се отхода того,
чьи крылья
знали понюшки
в церквях перед баней.
Но так хотелось тому подохнуть
промерзлой этой зимой,
оставляющую бисер «испарин тревоги»
на восковой пепельно-серой коже.
И кто там внутри неё живет:
мурлыкающий кот,
или пожирающий изнутри крот?
И кого тот зовет?
Против эклектики жизни
в бездверных речах
вручить пистоля мальчику
в лесах.
И будет он стрелять снова
и снова
мимо грачей,
пока не сделает
этого
выстрелом
верным полету.
И пустит мальчик рученьки свои,
в рукавах холодные ручейки,
в чернозем под взгляд предновогодний
ржавой лампы фонаря.
И пусть дрожит земля:
не осталось
ничего,
никого,
никогда.
Замерзнет,
провожая тепло,
сонного мальчика рука
навсегда.
И мысль защекочет тогда,
как хотелось
пройти сквозь
черепной коробки скорлупу
и плескаться в нежных витаньях,
о Мария,
прокусить твою плоть,
дойти до нутра,
следом и в ваакуме сердца
в объятьях заснуть:
как хотелось ребенком утаить себя
в одеялах и шкапе.
Но вот, Мария,
теперь пострижена ты
и не носишь цветы
в своих волосах.