– Мехар! Надо развести огонь!
– Да, Май, – вздыхает Мехар, отставив ведро с молоком, и проходит в дом; в голове роятся беспорядочные мысли.
Когда она выгребает золу, является Май и пинает бочку с мукой, чтобы проверить, много ли девушки берут для себя.
– Вы втроем лопаете больше мужчин, – говорит Май. – В следующий раз берите вдвое меньше.
– Как прикажете. Но мы съедаем всего…
– Хоть одна из вас уже понесла? – спрашивает Май, своеобразно меняя тему.
– Нет, Май.
Смелее, подбадривает себя Мехар, замедляя движения.
– Наверное, первой должна родить Гурлин. Она же старшая.
– Эта дура не знает, как обращаться с чайником.
Мехар делает глубокий вдох носом и медленно выдыхает ртом.
– Она и замужем тоже за старшим?
Мехар поднимает глаза: Май буравит ее взглядом, в котором читается жутковатое веселье, и не произносит ни слова.
– Нам необязательно это знать, – быстро говорит Мехар, горько жалея, что спросила.
– А ты уверена, что я каждый раз посылаю одного и того же сына? – Май уже не просто весела, а хохочет. – Ну и вид у тебя!
Она гладит ее по голове – Мехар ненавидит это движение, ничего материнского в нем нет.
– Да шучу я. Но ты права. Вам это знать необязательно.
Выражение ее лица меняется, улыбка тает.
– Скажите спасибо, что у вас нет свекра, который лапал и щупал бы вас каждую ночь.
Она легонько треплет Мехар по волосам: беседа окончена.
– Зола. Продолжай.
И Мехар продолжает со всем усердием, желая поскорее управиться и убежать отмываться, где-нибудь так на час. Если так себя чувствуешь, просто задав вопрос, больше их не задавай. Работай, и все. Она и работает, то есть они работают.
Разбивают сахарные головы. Собирают хлопок и гуаву. Сгребают навоз. Выгребают угли. Срезают мозоли у Май. Доят коров. Готовят еду и всё для этого. Красят шальвары. Отглаживают дхоти[4]. Подметают двор. Поливают его водой. Высушивают двор. Натирают блюда. Ходят на рынок. Ходят в храм молиться о рождении сыновей и о долголетии мужьям. Дочиста отскребают каменную ванну от мха. Пришивают пуговицы. Кипятят чай. Принимают роды у коров. Убирают буйволиное дерьмо. Ходят испражняться среди высокой пшеницы, парами. Принимают ванну, когда еще не рассвело. Едят последними. Уходят к себе, чуть стемнеет. Каждая планка ставней повернута, окно захлопнуто, луна на небе, вуали прочь. И все равно еще темнее.