12 декабря 2017
– Я подозревала, что денежные конверты от тебя… – говорит Нина.
Я чувствую себя почти виноватой, как будто меня застукали на месте преступления. Сажусь в машину, выключаю двигатель, фары и возвращаюсь к ней.
Она поворачивает ключ в замке калитки.
– Ты знала, что я вернулась?
– Да.
Нина наливает мне кофе в чашку с надписью I love La Comelle[48].
Кабинет освещают три бледные неоновые лампочки.
На стенах – плакаты на тему стерилизации.
Портрет одноглазого кота с подписью: «Здесь всем дают шанс на усыновление!» К доске прикноплены фотографии собак и кошек. У всех есть имена. Диего, Роза, Белянка, Нуга… «Интересно, это Нина их крестит?» – думаю я.
В Инженерном коллеже имелся словарь имен. Нина подчеркивала карандашом те, что собиралась в будущем дать своим детям.
Я чувствую ее взгляд, но глаз поднять не смею, смотрю на руки. В юности она красила ногти красным лаком, он быстро облезал, и пальцы выглядели неопрятно. Меня это до ужаса раздражало.
Хочу вскочить и крепко обнять Нину, но не решаюсь – после того, что сделала при нашей последней встрече.
Спасибо уже за то, что она пустила меня внутрь и напоила этой бурдой!
Когда тишина становится невыносимой, я спрашиваю:
– Почему ты еще на работе в столь поздний час?
– Ждала тебя. Во всяком случае, так мне кажется, – отвечает она.
15 июля 1990
Сен-Рафаэль.
«Подъезжаем…» Каждый произнес это слово на свой лад. Мари-Лор – радостно. Марк – с облегчением. Луиза – застенчиво. Этьен – обращаясь к Нине.
Она ищет глазами синь воды, замирая от счастья, сердце сбивается с ритма.
В кабине пахнет чипсами. Пустыми пакетами. Часами дороги за спиной. Они делают остановку недалеко от Валанса, чтобы заправиться, выпить кофе, размять ноги. От долгого сидения ноют все мышцы, но терпеть осталось немного.
В приоткрытое окно видна лазурная линия: море напоминает небо, усевшееся на землю. Совсем как в песне Алена Сушона, которую обожает Адриен.
Однажды, прекрасным усталым утром
Ты увидишь, что я присел
На тротуар в двух шагах от тебя…
Этьен шепчет:
– Смотри, Нина, вот оно, твое море.
Адриен кладет ей руку на плечо, как будто хочет подбодрить: «Мечта сбылась, оно рядом…»
– Идите на пляж, ребята, и ждите там, пока мы раздобудем ключи, – говорит Мари-Лор.
Луиза решает остаться с родителями в машине, она знает: троица – стенка, непреодолимое препятствие.
Адриен, Этьен и Нина выходят и слепнут от слишком яркого полуденного света. Солнце уже раскочегарилось на полную катушку, на песке лежат полотенца, формочки, детские игрушки. Море перед ними – огромное, бескрайнее, сверкающее, живое. «Море – это трепещущая вода, – думает Нина. – Оно дышит. Вдох – выдох, вдох – выдох…» Цвет у него просто невероятный, Нина никогда ничего подобного не видела. Ни открытки, ни экран телевизора не передают его красоты – парадоксальной, колдовской, тревожащей душу. Именно так Нина представляет себе свободу. «Козочка господина Сегена»[49]. Самая страшная история на свете, которую она тем не менее часто перечитывает. В прошлом году дед собрал ее детские вещи для «Народной помощи», и она в последний момент успела вытащить из мешка «Сказки для послушных детей».
Дедушка… Вот бы он сейчас оказался рядом, увидел то, что видит она, надышался запахами ветра, гонящегося за солнцем, сахара и мускуса.
Этьен сажает Нину на правое плечо и мчится по песку, стараясь не наступать на чужие полотенца. Она хохочет, вскрикивает, как маленькая. Адриен следует за ними по пятам, с любопытством поглядывая на зонтики и загорающих топлес женщин. Он впервые в жизни видит обнаженные женские груди не в журналах и фильмах, а воочию. Каждому свое, Нине – море, ему – сиськи. Адриен похотливо улыбается.
Этьен сбрасывает кеды, снимает обувь с Нины, она отбивается, вопит: «Нет, не надо, перестань!»
Он заходит в море и через несколько метров бросает ее в воду прямо в одежде. Соленая влага щиплет кожу, попадает в глаза, подплывает Адриен, они брызгаются, барахтаются, смеются во все горло, донельзя возбужденные и счастливые. «Я – властелин мира!» – орет Этьен, снова закидывает Нину на плечи, и она летит в воду головой вперед.
Он отпустил вожжи и как будто ничего больше не контролирует. Давненько такого не бывало! Плевать на внешний вид, на прическу, на кожу, на хорошие отметки!
Постепенно троица успокаивается, впускает истому через все поры, они набирают в рот соленой воды, выплевывают ее. Мокрая одежда, похожая на крылья попавшей под дождь бабочки, стесняет движения. Они держатся за руки, образуют звезду – новую, неведомую, единственную в своем роде.
Нина то и дело начинает петь «Твои черные глаза», нарочно меняя слова:
Иди сюда, иди со мной, больше не уходи без меня…
Ну же, иди сюда, останься здесь, не уходи больше без меня…
И мы будем видеться каждый день, когда вернемся…
Сверкают твои черные глаза…
Куда ты исчезаешь, когда уходишь в никуда…
Ты достаешь свои шмотки, одеваешься…
Плавать в небе.
Из вежливости допиваю отвратительный кофе. «Кошачьи письки…» – мысленно ворчу я, глядя на снимок пастушьего пса. Банджо, семь лет.
– Увидела твою фамилию в «Журналь де Сон-э-Луар», – сообщает Нина.
– Подменяю отпускников… сейчас тоже… Знаешь про Лесное озеро?
– О машине? Да… Думаешь, это она? Была там все эти годы?
– Они пока не уверены… Нашли ведь только скелет…
– Кошмар…
– К угнанной тачке Клотильду привязывает только дата.
– 17 августа 1994-го… день похорон, – едва слышно произносит Нина.
Мы долго молчим. Она наверняка думает об Этьене, но имени его не произносит. Я тоже о нем думаю.
– Случайно, не хочешь взять кота? – спрашивает Нина.
– Случайно?
Нина нагибается, приподнимает одеялко: в коробке из-под мужских ботинок 43-го размера спит крошечный черный котенок.
Я пользуюсь моментом, чтобы полюбоваться руками Нины, ее тонкими изящными пальцами с короткими ногтями, притворяюсь, что очарована зверьком, а сама вдыхаю запах человека. Пытаюсь уловить исчезнувший аромат ванили. Хочу закрыть глаза и провести остаток дней рядом с Ниной. Иногда ностальгия оборачивается проклятием, отравой.
– Его нашли в мусорном баке. Может, заберешь? Черных кошек трудно пристраивать. Древние суеверия живучи…
– Согласна.
– Будешь хорошо о нем заботиться?
– Да.
– Лучше меня?
– …
– А что Этьен? – Она резко меняет тему. – Вы виделись?
– Нет.
Нина задумывается. Смахивает пушинку со свитера и все-таки задает вопрос:
– Как поживает Адриен? У него все в порядке?
– Надеюсь.
Нина поднимает глаза, смотрит, не отводя взгляда. Совсем не изменилась.
– Я по нему скучаю, – говорит она и, как будто пожалев о своей откровенности, пихает мне в руки коробку. Котенок открывает один глаз, тут же закрывает и засыпает. Я утыкаюсь носом в шелковистый мех, пахнущий соломой.
– Его отняли от кошки, молоко ему больше не требуется. Я дам тебе несколько пакетиков корма. Несколько дней держи его взаперти, нечего ему делать на улице, тем более зимой. Никогда не забывай наливать в миску свежую воду. Переноску и лоток получишь сейчас.
– Как ты узнала, что я приду сегодня вечером?
– В конце года, в декабре, ты появляешься между 15-м и 20-м… Разве нет? Спасибо за деньги.
– Ты знала, что это от меня?
– Ну а от кого еще?
Она надевает пальто.
– Подвезешь меня до дома? Кристоф взял нашу машину, поехал к ветеринару и до сих пор не вернулся, а я так вымоталась, что хочу одного – рухнуть в постель и заснуть.
– Кристоф твой муж?
– Нет, он сотрудник приюта, тот самый бородатый верзила, который забирал у тебя корм.
– Ты и про корм знаешь?
– Да.
– Понятно… Ладно, поехали.
Нина забирается на пассажирское сиденье, я поворачиваю ключ в зажигании, и мы слышим «Жизнь прекрасна»[50] группы Indochine. Тянусь выключить радио, но она меня останавливает:
– Оставь, обожаю эту песню.
– Не разлюбила за столько лет?
– С чего бы?
Мы отправляемся делать жизнь, пробуем суметь хоть это…
Мы отправляемся делать ночь – так далеко, как захочешь…
Жизнь и прекрасна и жестока, иногда похожа на нас…
Но я родился только затем, чтобы быть с тобой…
Нина мурлычет, глядя на дорогу, как будто машину ведет она, а не я.
– Как ты его назовешь?
– Кого?
– Кота.
– Это девочка или мальчик?
– Вроде мальчик, но он слишком маленький, так что утверждать на все сто не возьмусь.
– Николя. В честь Николя Сиркиса.
Она улыбается – впервые за вечер.