Я должен был сказать «нет», когда Маша настаивала на том, чтобы я пошел с ней на свидание в тот вечер. Конечно, я знал, что долгие нью-йоркские ночи с ней будут еще длиннее, и это не беспокоило меня – как всегда, в общем-то, – но, кроме того, я знал, что завтра в девять утра меня ждут в «Электрик Леди Студио»1 в Гринвич-Виллидж. Подготовительный этап к постановке рок-симфоний был завершен. С завтрашнего дня мы собирались репетировать пьесы вживую. Как обычно, все еще требовались доработки, и даже не исключалось, что в последний момент мы можем отказаться от запланированных номеров и попробовать новые идеи. Так что на карту было поставлено многое. Создание кроссоверов2 – дело захватывающее, и остается таковым до самого конца, но мне это нравится, особенно учитывая безумную атмосферу студии, что выходит далеко за рамки обычного удовольствия от работы. Быть может, сам Джими Хендрикс, который и создал эту «электрическую леди», все еще гуляет по ярко раскрашенным студийным помещениям, кто знает… Так или иначе, все должно было начаться завтра в девять утра. Я должен был сказать «нет». Но я сказал «да».
Ночь выдалась очень длинной. Маша любила повеселиться и, как обычно, не смогла удержаться. Я находил ее жизнерадостность неотразимой и за это любил ее. В шесть утра мы легли спать, а в восемь я, абсолютно разбитый, позвонил своему продюсеру. Впервые в жизни мне пришлось отменить назначенную встречу в студии. Тогда я решил расстаться с Машей.
Была ли она виновата? Как говорится, для танго нужны двое. Больше, чем на нее, я злился на себя. Но втайне я бы хотел, чтобы Маша хотя бы на этот раз приструнила свой неуемный дух. Чтобы в этот раз из нас двоих она повела себя разумнее. Только такой Маши не существовало. Это было не в ее стиле – призывать меня к благоразумию, особенно когда было что праздновать. Я понял: эти отношения меня не устраивают. Наши пути вели нас в разные стороны. Я бы и в будущем находил ее «страсть к жизни» несносной. Было слишком приятно, слишком легко потерять голову из-за нее, а потом принять неправильные решения… Да, это был потрясающий вечер, но я потерял контроль. Теперь мне упорно не давала покоя совесть, и за дело: на первом месте должен быть новый альбом. Музыка важнее. В плане работы недисциплинированность – смертный грех. Я должен был сказать «нет».
Вот что же получается: однажды вундеркинд – всегда вундеркинд? Вовсе нет. К тому моменту, как я расстался с Машей, я уже давно начал свою вторую жизнь вдалеке от Германии – на Манхэттене, в Нью-Йорке. В этой новой жизни я мог позволить себе делать все, что мне хотелось. Однако есть у меня одна старая знакомая, которая преследует меня с самого детства и от которой невозможно избавиться: моя совесть. Мы с ней хорошо знаем друг друга, хоть и не особенно любим. В основном совесть проявляется во сне: и по сей день по ночам я снова становлюсь серьезным мальчиком девяти или десяти лет со скрипкой, от которого ждут чудес; мальчиком, который хочет, чтобы его признали величайшие скрипачи, самые известные дирижеры своего времени. Поэтому ночью, пока остальные спят, этот мальчик пробирается через тихий дом, достает свою скрипку и тайно продолжает заниматься, потому что несколько часов назад заметил, как нахмурился отец, – дневная цель, по-видимому, еще не достигнута, о совершенстве, вероятно, все еще не может идти и речи!
А ни о чем другом, кроме совершенства, речи быть и не могло. Таков был эталон. Таковы были ожидания, которые нужно было оправдать. И я сам этого хотел. Я хотел, чтобы все были довольны. Но что, если я никогда не смогу полностью угодить родителям и преподавателям? Как быть, если триста шестьдесят пять дней в году ты сталкиваешься с требованиями работать, развиваться, становиться немного лучше, чем вчера, и значительно лучше, чем позавчера; то есть соответствовать ожиданиям, которые никогда не оправдаются, потому что эти ожидания растут вместе с твоими способностями и потому что сегодня планка уже на несколько ступеней выше, чем вчера, и на пару сантиметров выше, чем позавчера, – и конца этому не предвидится? Что, если каждый вечер, несмотря на все успехи, ты ложишься спать с ощущением, что снова был недостаточно хорош? Затем приходят сны, а с ними – страх потерпеть неудачу, не пройти испытание временем, оказаться неподготовленным и, следовательно, разочаровать всех.
Уход от Маши был панической реакцией.
Был ли я все еще влюблен в нее? Однозначно да. Хотел ли я продолжать отношения с ней? Однозначно нет. Маша не могла знать, что у нее были могучие, неодолимые соперники – те самые всемирно известные скрипачи и дирижеры, которые бросали на меня испытующие взгляды, когда я в молодости впервые «бил» их своей скрипкой «под дых». Все они хотели знать: насколько серьезно этот мальчик относится к музыке? Осознает ли он масштаб своей задачи? Знает ли он о своей миссии и своих обязанностях? Или в нем все же угадывается детское легкомыслие? Если так, то он «вылетает»: у него не будет будущего, он не добьется ничего, и не важно, насколько он одарен.
Дисциплина и серьезность… Некоторые вещи никогда не меняются. Даже потом, в Нью-Йорке, я оставался все так же строг к себе, все так же стремился стать лучше. Дисциплина, от которой я страдал в детстве, направляла меня и в дальнейшей жизни. Никогда не отпускайте поводья, иначе все пойдет насмарку, а недисциплинированность будет наказана дополнительной рабочей сменой. То, что ты вчера вечером перевыполнил норму – это отговорка, а не оправдание; так что вынимай скрипку, сделай себе эспрессо, и поехали – следующие три часа будут посвящены музыке.
Оглядываясь назад, я думаю, что без этого давления я бы никогда не смог достичь такого уровня игры на скрипке, как сегодня. Любой другой скрипач, пианист или спортсмен мирового уровня подтвердит, что только постоянное давление ожиданий приводит к успеху. Другими словами: сегодня я знаю, что все было к лучшему, даже многочисленные ошибки. Но так говорит разум. Подсознание же настаивает на другой, более неприятной версии истории моей жизни. И потому мне все еще нелегко сейчас открыть эту дверь и спуститься в большой темный зал, где маленький Дэвид сидит со своими родителями. Ему пока всего четыре года, и совсем недалеко от него стоит на сцене в золотом свете прожекторов одетый в черное мужчина со скрипкой.