Хмурой осенью 94-го четыре бугая – обладатели каменных лиц, сунув под ребро ствол револьвера, запихнули меня в большой чёрный джип. Слишком много косяков висело на мне к тому времени, поэтому иллюзий я не питал. Трясясь в наглухо затонированном «Гранд Чероки», сидел зажатый меж шкафоподобных братков. Меня везли за город, в сторону глухих вятских лесов. На всякий случай прощался с жизнью. Я мало пожил и не был готов умереть. Но бывает ли вообще кто-то готов?
Ныли, сдавленные наручниками, запястья. Пыльный брезентовый мешок, одетый на голову, не давал толком дышать. За спиной железно позвякивали на ухабах лопаты. Было невесело, мягко говоря. К тому же я знал, что в багажнике (рядом с лопатами) лежит труп моего четвероногого друга. Наверное, только благодаря железобетонному оптимизму, присущему молодости, я оценил тогда шансы на возвращение из этой поездки как один к десяти.
Но я всё же вернулся!
А та давняя история постепенно обросла сначала сплетнями, потом мифами. С подобными историями всегда так. Сейчас, четверть века спустя, я могу, наконец, рассказать, как же всё было на самом деле. Но, чтобы понять меня правильно, потребуется для начала погрузить вас как следует в атмосферу девяностых.
Лихие девяностые, что хранит о вас память?
Конечно, у каждого по-своему. Один вспомнит бесконечные бандитские разборки, другой помянет постоянные материальные проблемы, связанные с многомесячными задержками зарплаты. Многие у нас в России-матушке тогда спивались. Но долгое падение в «синюю яму» вспомнит лишь тот, кому посчастливилось всё-таки выбраться из неё. Почти каждый представитель старшего поколения назовёт близкого человека, да и не одного (родственника, коллегу, друга), сгинувшего тогда ни за что, ни про что.
Я расскажу о Тринадцатом.
И происшествий, и лихих пьяных историй немало тогда приключилось. Со многими интересными героями мрачного времени пересеклись пути-дороги, но если речь заходит про ту лихую годину, в первую очередь мне вспоминается именно он. Тринадцатый!
Этот бультерьер, взявшийся словно ниоткуда, белой кометой влетел в мою жизнь. Он был со мной лишь полгода и чуть не отправил меня на тот свет. Весь наш бандитский микрорайон стоял на ушах из-за этого пса! А когда он исчез, многие крутые ребята выдохнули с облегчением. И они были правы. Ведь никто не желал повторить участь Карлоса! Но обо всём по порядку.
Тревожные девяностые. После развала СССР трещит по швам и самый крупный его осколок – Россия. На родине президента Ельцина Свердловский губернатор Эдуард Россель создаёт свою собственную Уральскую республику. Президент Татарстана Минтимер Шаймиев осторожно, но твёрдо шагает к полной независимости от Москвы. А в Москве уличные беспорядки, вспыхнувшие из-за противостояния Ельцина с Хасбулатовым и Руцким, переросли в полномасштабный вооружённый конфликт с артиллерийской пальбой в центре столицы и таинственными снайперами, стрелявшими с высоток. Сотни погибших. Горит Белый дом – парламент России, расстрелянный по приказу президента из танков.
После ареста Ельциным депутатов Верховного Совета Джохар Дудаев прислал российскому президенту письмо со словами поддержки. У себя в Ичкерии единственный на просторах бывшей советской империи генерал-чеченец, расправившись с неугодными, уже год к тому времени, как установил диктатуру. Президент Дудаев фактически отделил Чечню от России, введя на её территории шариат7. Ельцину такой прецедент не по нраву! Вскоре мощный, но неповоротливый уральский медведь вступит в кровавую схватку с поджарым кавказским волком; в такую схватку, что кровью забрызгают полстраны.
Мрачные девяностые. Бомжи, алкаши и просто пенсионеры, роющиеся в мусорных баках, режут глаз мне – вчерашнему дембелю. Я уходил служить в 1991-м, когда Советский Союз испускал последние вздохи, но тогда о таком беспределе даже не слыхивали. Вернувшись промозглым ноябрём 1993-го, попал, словно в чужой город. Витрины магазинов и окна квартир первых этажей спрятались за толстые стальные решётки. Братки в кожаных куртках и спортивных штанах рассекали по мрачным улицам на чёрных «зубилах»8 в поисках коммерсантов без «крыши». Ошалевшие очкарики, совсем недавно голосовавшие двумя руками за демократию и свободный рынок, глядя на ценники со многими нулями, хлопали у прилавков глазами. Вместо долгожданных импортных деликатесов пожирали они теперь плоды реформ: гиперинфляцию, коррупцию, преступность.
Дикие девяностые. В супермаркете «Дионис-Артур» (бывшем гастрономе № 13) учительница, не видевшая зарплаты полгода, смотрит голодными глазами на изобилие заморских продуктов: Rama, Valio, Uncle Ben’s. Да только купить-то их не на что! В провонявшем сырым мясом и специями павильоне Центрального рынка разочарованный пенсионер, шепча проклятия, сбывает жирному барыге ваучер – свою долю в богатстве страны – по цене литра водки. У ларька на площади имени Лепсе средь бела дня валяется, умирая в грязи, заблёванный гражданин, а рядом с ним – два пустых полиэтиленовых пакетика с надписью «Стеклоочиститель БЛЕСК, спирт этиловый 40%».
Уже журчит ручейками весна, а на Театралке9 висит, словно забытый, большой транспарант: «С новым 1994 годом!» Зомбоящик с утра до вечера долбит мозг рекламой: польская водка «Rasputin», американские сигареты «Lucky Strike», французские презервативы «S.V.I.P.» Влад Листьев – икона российского ТВ – готовит к выпуску новое ток-шоу «Час Пик»; всего через несколько месяцев киллер застрелит его, возвращающегося со съёмок, в собственном подъезде. Народный герой России Лёня Голубков, вложив бабки в «МММ», рисует на экране график прибыли, обещает купить вначале жене сапоги, а после и себе экскаватор (наверное, чтобы деньги ковшом черпать). А Леонид Якубович уже третий год принимает подарки (в основном жрачку) со всей страны – той самой страны, в которой находится «Поле чудес».
В Кирове нет ещё сотовой связи; про интернет слышали что-то неопределённое, но что это за зверь, с чем его едят – толком никто не знает. Зато появились новые модные (как на Западе!) развлечения для богатых – казино. Но и бедные «не забыты»! В самых неожиданных местах – от продуктового магазина, до вестибюля общественной бани поджидают их голодные «однорукие бандиты» – игровые автоматы, готовые с аппетитом проглотить скудные пенсии и пособия незадачливых граждан. Последний писк на рынке развлечений – собачьи бои.
В ту пору многие держали четвероногих друзей. Каждый второй мог назваться «собачником» (про «кинологов» я тогда не слыхал). Под стать духу времени и тогдашняя мода на породы. Народ выбирал чаще бойцовых, тех, что одним видом способны отпугнуть лихих людей от хозяина и жилища. Старые добрые доберманы, большеротые ротвейлеры и высоченные лошадеподобные немецкие доги котировались, конечно, очень высоко, как и мощные кавказские и среднеазиатские овчарки. Но всё громче заявляли о себе диковинные для России породы: мастифы и бульмастифы, бордосские доги и амстафы…
Среди новых – две породы стояли особняком: бультерьер и питбуль. Бультерьер, выделялся внешностью необычной, запоминающейся, для многих противной, ассоциирующейся с образом большой злобной крысы. Породу эту несведущие люди считали самой мощной и агрессивной. Но европейские заводчики, в погоне за улучшением оригинального экстерьера, не лишив впрочем, окончательно бойцовских качеств, превратили бультерьера за полтора века селекции в породу отчасти декоративную.
Питбулей же разводили по-иному. Для заводчиков этой породы главными были не внешние признаки, а боевые качества пса. Питбуль, не обладая харизматичной наружностью, как был, так и остался настоящей машиной смерти, признанным чемпионом среди всех пород в собачьих боях. Ну, а чемпионом у нас в Кирове был непобедимый боец – питбуль по прозвищу Рэмбо, о котором в кругах собачников ходили байки – одна мрачнее другой!
Особой популярностью четвероногие бойцы пользовались среди криминалитета. Собственный маленький монстр – классная фишка для любого авторитетного бизнесмена. Собака – и игрушка, и символ успеха. Ещё бы! «У моего Тузика папа – чемпион Германии, мама – чемпионка России! Ну, а сам он любую шавку, как грелку, порвёт!»
Но, хватит пока о собаках. Жили в городе звери двуногие, пострашнее любого питбуля: Homo Banditus – особый вид, от других млекопитающих сильно отличающийся. Преступник преступнику – рознь, а среди обитавших в те времена на Филейке бандюганов Карлос стоял особняком. Даже сейчас, четверть века спустя, многие у нас содрогнутся, вспомнив этого большого тёмного человека. Очень большого и очень тёмного. Рост под два метра, широченные плечи-бордюры. Зимой и летом на огромном теле – просторная чёрная кожаная куртка, вечно расстёгнутая, из-под которой выпирал живот-бочка.
Думаю, под необъятным кожаном Карлос прятал оружие. Весил этот колосс минимум полтора центнера. Его чёрные курчавые масляные волосы всегда украшала крупная перхоть. Поросячьи глазки, вечно ищущие добычу, обычно прятались за стёклами зеркальных очков. Чёрная щетина на потном красном лице, пудовые волосатые кулаки, златая цепь толщиной в палец на шее обхватом с трёхлитровую банку. С таким не захочешь общаться. Встретишь такого в тёмном переулке – и вспомнишь всех святых. Вы представили себе громадного мерзкого типа? Теперь сгустите краски раза в три – это Карлос.
Позволю себе маленькое лирическое отступление. Как я сказал уже выше, преступник преступнику – рознь. Признаюсь, и меня звали в бандиты. Больше скажу, был я тогда даже не против. Мой доармейский кореш Лёха звал сразу, как я с армейки вернулся. Зарулил тогда ко мне в гости – бутылка «Столичной» в руке, лиловый фингал под глазом – и давай звать. Фингал очень гармонировал с его малиновым пиджаком. Оказалось, к моменту моего возвращения из рядов «непобедимой и легендарной», Лёха уже полгода работал в бригаде. Собирался и я к ним вот-вот подтянуться, да к счастью своему не успел. Вскоре начались у ребяток проблемы, всю братву их пересажали, бригады не стало.
Но на хлебушек зарабатывать надо как-то. Вот и устроился я в Группу охраны перевозимых грузов (сокращённо – Группа ОПГ, прикольная аббревиатура) на родной наш филейский завод. Отец помог устроиться, его на заводе все знали. Романтика, мужская работа, оружие боевое, поездки по просторам и весям – всё замечательно. Но то, что стал я теперь охранник, полумент какой-то, а не честный бандит – этого я как-то стремался перед филейской братвой.
Иду как-то я по посёлку, что раскинулся за нашими девятиэтажками. Гляжу, сидят на лавочке два моих корефана, с которыми не виделся с доармейских времён. Чуть тёпленькие сидят, хорошо им на солнышке, пригрелись. Поблёскивает заманчиво поллитровка, закусончик разложен. Подсел к ним, дал и себя уговорить выпить за встречу. Болтаем о том, о сём. Оказалось, все отслужили срочную – кто где, выпили и за это. Ну, думаю, сейчас начнут спрашивать – где работаю. Так и есть. Пришлось сознаться пацанам, мол, охранник я, грузы оборонные сопровождаю, так уж вышло. Они смеются: да ладно, не переживай. Оказалось, один из них главпочтамт охраняет, другой и вовсе в СИЗО вертухаем пристроился. Ну, кто бы мог подумать?!
А другого парнягу встретил, одноклассника, который всю дорогу пятёрочником да активистом в школе был, в институт поступать собирался, так вот – он в бандиты как раз и подался. В нормальные такие российские бандиты. Ну, кто бы мог подумать?!
Я так вам скажу: в начале девяностых у нас – простых пацанов из спальных районов в основном два пути было: либо в «менты», либо в «бандиты». А кто и в какой колоде окажется – заранее не угадаешь. Судьба всех нас причудливо перетасовала.
Заканчивая лирическое отступление, замечу: хоть мент, хоть бандит – все мы не Ангелы, конечно. Но почти в каждом бандите (или менте) можно хоть что-то человеческое отыскать. Карлос же… слов нет!
Кстати, Карлос собак не держал. Забота об имидже не входила в его приоритеты. Скверная слава самого жестокого беспредельщика – вот репутация, которая его вполне устраивала. Я помню, как ранней весной мы – повзрослевшие филейские пацаны, вернувшиеся кто из армии, кто из тюряги – хлестали в подворотне водяру. Дряное польское пойло в жестяных баночках по 0,33 литра задёшево продавалось в ларьках круглосуточно на каждом углу. Нарисованный на чёрном фоне череп в шляпе-цилиндре и название подходящее – «Vodka Black Death».
Уже стемнело, и наша компашка – человек шесть-семь – обосновалась за прилавком опустевшего мини-рынка по соседству с филейской баней. Мы громко ржали, вспоминая случаи из такой недавней ещё юности. Редкие прохожие делали изрядный крюк по грязи, стараясь загодя обойти место нашего маленького пикничка.
Но один прохожий – точнее прохожая, девушка – не испугалась, не стала делать крюк по грязи; неспешно приблизившись, смело прошла прямо сквозь наши ряды. Тёмные волосы, смуглая кожа, а фигурка – просто класс! Мы только присвистнули, но отпустить вслед сальную шуточку никто не посмел. Конечно, я узнал её, ещё бы! Жанна – наша школьная королева красоты, а кроме того спортсменка-парашютистка. Меня-то она, понятно, не помнила (ну, или делала вид, что не помнит), ведь я на пару лет младше, а по меркам школьным два года – разница громадная. Но время прошло, сейчас я уже не малолетка. Следовательно – есть шанс…
Проводив Жанну до самого угла (взглядом), я опрокинул в себя горькую. Пили по кругу. Когда в очередной раз стопарь поднял Тёмка Чирковских, по прозвищу Чирик – самый старший из нас, самый авторитетный (три судимости, две ходки, пять годков за колючкой) – из темноты выплыл Карлос!
Откуда он взялся, куда шёл? Встреча с ним всегда сулила неприятности; вопрос был лишь в том, как свести эти неприятности к возможному минимуму. Карлос подрулил, и мы смолкли. Приподняв модные зеркальные очки, громила внимательно осмотрел каждого. Алкоголь туманил мне голову, но холодок опасности пробежал по спине.
– Какого хрена тут ошиваетесь? – хриплый негромкий бас Карлоса показался мне похожим на приближающийся издали громовой раскат. Риторический вопрос повис в густом сумраке подворотни, словно топор, подвешенный на верёвке. Неловкое молчание затягивалось. Что у него на уме? Что нам делать? Хотелось поскорее уйти, но, не подставив себя – как? Карлос мог докопаться до чего угодно. Мы напряжённо ждали.
Из открытого мусорного контейнера доносилось жалкое мяуканье. Где-то вдали, проскрипев, грохнула подъездная дверь. За неживым двухэтажным зданием общественной бани протяжно гудел мотовоз, волокущий гружёный вагон с «Двадцатки»10.
– Я что, не ясно спросил? – Карлос в упор смотрел на Чирика, застывшего с поднятым стопарём. Чуть разинутый Тёмин рот открывался всё шире, челюсть медленно отвисала. И в этот момент его пальцы разжались; стеклянный стопарь с водкой, выскользнув, звонко шлёпнулся об асфальт.
Карлос медленно опустил взгляд, все мы последовали его примеру.
Несколько долгих секунд с ужасом разглядывали забрызганные водярой белые кроссовки Карлоса, присыпанные поблёскивающими в сумерках мелкими осколками стекла. Ну всё, приплыли! Даже не глядя на Тёму, я чувствовал: парень застыл, словно чахловицкий истукан. Вся жизнь Тёмина стала вдруг грустной и мрачной. Карлос мог наказать очень жёстко – беспредельщик, он не только в Африке, он и на Филейке беспредельщик. Часто Карлосу и повод не требовался, чтобы, поставив на пожизненный счётчик с процентами, растущими в геометрической прогрессии, превратить случайного прохожего буквально в раба. А тут такое!
Карлос медленно поднял голову, все мы последовали его примеру.
Но на громилу никто не осмеливался посмотреть, взгляды наши блуждали по сторонам. Что чувствовал в эти мгновения Тёма? Наверняка ему проще было бы в четвёртый раз выслушать приговор народного судьи и окунуться в привычную атмосферу ИТК, чем услышать то, что, возможно, объявит сейчас Карлос. Как после рассказывал сам Чирик, он тогда мысленно простился со всеми нами, с пьяной беззаботной филейской своей жизнью, с Надькой – чиксой, склеенной им на ОЦМ-овской дискотеке лишь две недели назад. В голове его крутилась только одна мысль: в бега! – подальше от Карлоса и проблем, связанных с ним. Но уйти в бега – дело непростое. Нужно где-то жить, нужно как-то добывать бабло. Бега – это верный шаг к очередному сроку…
Карлос, опустив на глаза очки (в них отражалась растерянная Тёмкина рожа), скривил губы:
– Ну, ты и дурик! – прохрипев, он рассмеялся недобро. Все мы, включая Тёму, послушно негромко поржали (словно нам было весело!). Карлос же кратко бросил:
– Валите по-бырому!
Дважды повторять не пришлось. Нас сдуло как ветром! Даже почти полная баночка «Чёрной смерти» и нехитрая закуска – чипсы «Лейс» – остались брошенными на прилавке. Возможно, с утра пораньше это богатство обнаружит какой-нибудь алкаш, жаждущий опохмелки – пусть порадуется! Нас уже это не волновало. Пережив стресс, чуть заикаясь, Чирик сказал:
– Думал уж хана мне, спросит сейчас: хочу ли узнать, почему его Карлосом прозвали.
– И почему же? – поинтересовался я простодушно.
– Хрен знает. То есть, никто, кроме самого Карлоса не знает, почему его так прозвали. Но ходят слухи, что Карлос рассказывает эту историю только тому, кого собирается грохнуть! Перед смертью жертве своей рассказывает. Выпьем ещё?
Но интерес к «продолжению банкета» я потерял. Мы разошлись по домам.
Слегка пошатываясь от действия польского пойла, зашёл я в нашу стандартную квартиру-трёшку. Погладил подбежавшую собаку – немецкую овчарку Флору, она ласкалась, повизгивая. Флоре было тогда лет семь или восемь – возраст для собаки приличный; давно не девочка, но и не старушка. Все эти годы, со щенячьих соплей, жила она здесь, став, без преувеличения можно сказать, членом семьи. А семья была самая обычная: отец, мать, старший брат, я. Ну и собака – наша домашняя овчарка – как без неё? Именно домашняя! Флора имела характер хитроватый, но добрый, ласковый; к тому же, если честно, была она большой трусихой, но мы её очень любили.
Старший брат осенью 1991-го (как раз, когда я уходил служить) продал свой стоящий на соседней улице большой частный дом: двухэтажный, с баней, гаражом, приусадебным участком. Он собирался купить хорошую квартиру (его невеста, приехавшая в Киров из деревни, с детства мечтала жить только в благоустроенной квартире «по-городскому»). Пока подыскивал варианты, грянуло 1 января 1992-го. Премьер-министр Егор Гайдар – этот мальчиш-плохиш, ставший главным буржуином страны, – отпустил цены. И понеслось!
Сбережения братовы таяли на глазах. Деньги обесценивались со сверхзвуковой скоростью. Нулей на магазинных ценниках становилось всё больше. Через три недели брат срочно купил не особо нужный ему холодильник «Свияга», истратив на него всё состояние – все сбережения, накопленные и полученные им от продажи дома (ещё через месяц-другой денег тех не хватило бы и на радиоприёмник). С тех пор жил брательник с родителями (свадьба не состоялась), да и мне – недавнему дембелю – до собственной квартиры было ещё ой, как далеко!
Итак, наша семья: люди (четверо), плюс собака (адын штука) жили-поживали потихоньку терпя, как все, трудности переходного периода. Переход от развитого социализма к дикому капитализму давался – не сказать, чтобы очень легко. Поэтому никто из нас (включая Флору) о том, чтобы завести вторую собаку, и не помышлял… Разве что брат?
Следующим утром (была суббота) покой квартиры нарушила прерывистая трель телефонного звонка. Раскрасневшийся потный брат, поставив на пол гирю, поднял трубку с громоздкого белого дискового аппарата, стоявшего на тумбе в прихожей. Он долго слушал, посматривая в зеркало, тяжело дыша после физических упражнений, лишь изредка вставлял уточняющие реплики.
Закончив с подтягиваниями, я подвесил к турнику самодельную тяжёлую боксёрскую грушу. Этого монстра, состоящего из куска толстой железной трубы, обмотанного чем-то резиновым, я приволок домой ещё перед армией, стащив из подвала, в котором собирались пацаны не слишком дружественной нам компашки. И вот колотил я по этой твёрдой тяжёлой груше, не жалея кулаков. Бах! Бах! Бах-бах! Мне тогда казалось: круто, если собеседник брата будет слышать в трубке мои хлёсткие и увесистые удары.
В то время нашу семью (за исключением мамы) можно было назвать очень спортивной. В то время я ещё занимался спортом много чаще, чем бухал, и брат занимался, пребывая в многолетней завязке. В то время…
Положив трубку, брат долго загадочно молчал, что-то обдумывая. Я пытался его расспросить, но разговор не задался. После обеда брательник уехал, пробормотав перед выходом: «Надеюсь, всё выгорит». Родители обменялись тревожными взглядами. Что-то намечается!
Вечером за окном громыхало. Небо померкло. Полумрак квартиры пронизывали яркие всполохи молний. Начало мая. Гроза. Во время грозы мама всегда выключала телевизор и освещение, закрывала форточки, чтобы шаровая молния не залетела. А после дождя распахивала настежь окна, чтобы квартира наполнилась свежестью. Но в тот раз дождь шёл и шёл, никак не желал прекращаться. В полутьме я рассматривал картинки в журнале «Muscle & Fitness», прикидывая, как скорее подкачать бицепсы и пресс – пляжный сезон на носу. Услышав звук открывающейся двери, я отложил рисованных качков в сторону.
В полумраке прихожей не заметил никого кроме брата. Но брат, стягивая мокрую куртку, включил яркий свет и, из-за ног его, словно из-под земли, вдруг появился страшный пёс. Бультерьер! Именно страшным показался мне он в самые первые мгновения. Таких мрачных псов прежде я никогда в жизни не встречал. Передо мной стоял огромный собачий скелет, обтянутый некогда белой, а ныне серой от грязи шерстью. Здоровенную его башку с акульей пастью венчали тонкие уши, кончики, которых сникли словно от усталости.
Родители охнули. Впрочем, чего-то подобного они ждали. Брат отошёл, и я, наконец, смог разглядеть пса во всей красе. Высокий. Не дог, конечно, но всё же… Не припомню, чтобы я видел когда-нибудь бультерьера подобного роста. Худой, очень худой! Рёбра отчётливо торчали сквозь кожу, сдавившую их. Возможно, он и казался таким высоким из-за своей худобы. Морда! Таких здоровенных бультерьеровых морд я точно не видал. Никогда!
Эта морда и этот рост поразили. Пёс меня заинтриговал. Страх улетучился. Ещё не зная ничего о нём, я присел и принялся как-то безмятежно, не думая о возможной опасности, гладить его сырую макушку. Впрочем, лишней фамильярности не позволял. Я чувствовал его собачий дух, а он с достоинством посматривал на меня косо посаженными глазами и угольно-чёрные глаза его вдруг блеснули. Пёс шумно-сопливо обнюхал мою кисть. Громадная яйцевидная башка его приводила меня в восторг. Эти невероятные челюсти! Он широко зевнул и, громко клацнув зубами, захлопнул пасть. В пяти сантиметрах от моего мизинца словно сработала гильотина. Почувствовав мурашки, бегущие по спине, я отчётливо понял тогда, насколько опасным может он быть.
Любопытная Флора, сунувшись длинным носом в коридор, тотчас исчезла в гостиной. Наверное, наша домашняя овчарка надеялась, что непрошеный гость не задержится в квартире надолго. Брат, словно слыша её мысли, сказал:
– Он поживёт у нас временно. Месяц-два. В клубе собаководов попросили. Его сюда на вязки из Челябинска прислали, а туда наши своего кобеля отправили для обмена генофондом. Ну, и в наш бюджет деньжата упадут.
Я смотрел на пса, как на инопланетного пришельца. У нас будет жить настоящий бультерьер, да какой! На мокрой шерсти бросалась в глаза дорожная грязь. И тут я увидел на розовой коже внутри правого уха, по краю, странную наколку, словно клеймо, три жирные сине-зелёные цифры: 013.
– Как звать-то тебя? Тринадцатый?
– Юденич Даймонд Бижу, – ответил за него, чуть запинаясь, брат. – Кажется, как-то так, язык сломаешь, проще уж, в самом деле, Тринадцатым звать, но тоже не фонтан.
Юденич… Перед моими глазами на миг предстал виденный недавно в журнале «Вокруг света» портрет знаменитого белогвардейского генерала от инфантерии. Правда, лицом предводитель похода на большевистский Петроград более смахивал на бульдога. Вслух же я начал перебирать:
– Юденич… Дэник… Дениска…
– Можно и Дэник. Два года от роду этому Дениске… Слушай внимательно. Сейчас я его отпущу. Если он вцепится во Флору, ты поднимай его за задние лапы; так, чтоб они в воздухе висели, у собак тогда хватка слабнет. Ну, а я буду ему челюсти разжимать, – брат показал мне приспособление – небольшую (сантиметров тридцать длиной) буковую дощечку. Край её был заточен под острым углом, чтобы легче можно было запихнуть его меж собачьих зубов. Это ему в клубе, в качестве приложения к бультерьеру такой инструмент выдали.
Охающих родителей попросили удалиться в спальную. Протерев тряпкой мокрые лапы, брат отстегнул поводок. Длиннолямый грязно-серый широкомордый пёс отряхнулся, обдав мелкими брызгами обувницу и стену, и прошёл в гостиную. Внимательно наблюдая, мы шли за ним. Только бы с Флорой они ужились!
Бультерьер равнодушно окинул пространство. Овчарка лежала на своём коврике, вжималась отчаянно, словно желая сквозь него провалиться. Она, наверное, надеялась, что коврик этот (законное Флорино «место») имеет силу её защитить. С надеждой и беспокойством овчарка смотрела на нас – двуногих членов стаи, зачем-то решивших нарушить её привычную жизнь, приведя в дом этого странного страшного кобеля.
Кобель подошёл к дивану и задрал заднюю лапу. Мы лишь переглянулись, но дёрнуться не успели, как пёс выпустил короткую струйку. Вот наглость! Не собрался ли он всю квартиру так метить?! Но, забегая вперёд, скажу, больше такое не повторилось. Один единственный раз пометил бультерьер нашу квартиру, как принято у животных, капелькой мочи и с самым спокойным видом улёгся на пол. Нас же этот его жест, конечно, тогда несколько взбудоражил, даже возмутил:
– Охренеть! Во заявка!
– Это чё, он, типа, показал, что здесь главный?
Но пёс, не обратив внимания на наши возгласы, мирно уснул. Видать, притомился с дороги.
Мама, всю жизнь работавшая поваром в заводской столовке, считала своим долгом, своей миссией в этом мире, чтобы каждый перешагнувший порог нашей квартиры – не вышел обратно с пустым животом. Она кормила всех, кто был рядом, причём имела привычку уговаривать скушать добавку, попробовать ещё вот это и вот то. Оба наших холодильника (старенькая «Бирюса» и новая «Свияга») всегда, даже в самые непростые времена полнились какими-то кастрюльками-сковородками.
Карьера Флоры, некогда перспективной овчарки, занявшей на городской выставке пятое место из ста с лишним собак её категории, была напрочь загублена маминой добротой. Флора очень любила поесть, а маме это и надо. И как только мы с братом ни пытались ограничить собачий рацион: объясняли маме, доказывали, даже и до ругани доходило. Но получалось так, что как только нас не оказывалось дома, сердобольная маман устраивала «бедной собачке, над которой издеваются, голодом морят» праздник живота. В итоге мы плюнули, смирились. Некогда поджарая овчарка превратилась в собаку-увальня; само собой, об участии в выставках больше не вспоминали.
Вы уже поняли, для чего я это рассказываю? Конечно, мама взяла на себя повышенные обязательства. Не пройдёт и месяца, как длиннолямый, мордастый, худющий бультик превратится в высоченного, мордастого, мощнейшего пса. Причём в отличие от Флоры, калории не уйдут в отвисший живот. Дэник останется поджарым, но станет шире, мускулистей, нальётся силой.
После того, как Дениска откормится-отмоется, станет он ослепительно белым, игривым, крепким. Задержится пёс в нашей «стае» дольше, чем мы планировали. Всё предстоящее лето он проведёт в тренировках, с каждым днём набирая мощь, словно готовясь к решающему дню, к выполнению той ужасной миссии, с которой прибыл он к нам на Филейку.
Я занимался с ним. Ради Дениски я даже «сухой закон» себе объявил. О том, как проходили его «тренировки» я расскажу вам чуть позже. А сейчас лишь добавлю, что к концу лета это был уже совершенно другой пёс – настоящая боевая машина.
А то, что наш бультерьер – большой забияка, выяснилось в первый же вечер. Он тогда чуть не задрал зазевавшегося пуделька. Долго караулил его, прячась в траве, как заправский охотник. А затем, улучив момент, крутанулся. И, одним изящным движением вывернувшись из ошейника, молча кинулся на беспечную жертву. В тот раз всё обошлось, но без кожаного намордника и крепкой шлейки, из которой как ни крутись – не вывернешься, мы с тех пор бультерьера из квартиры не выводили.
Охотник! Да, он охотился на всех без исключения местных собак, попадающих в его поле зрения. Если Дениска вдруг замирал ни с того ни с сего посреди двора на прогулке, начинал скукоживаться, гнуться к земле – значит, учуял где-то собаку; значит, «охота» началась и нужно крепче держать поводок. Далее бультерьер принимался дрожать, но вовсе не от испуга, как могло казаться со стороны. Дрожь эту вызывало радостное предвкушение драки, которой так жаждал наш пёс. Ну, а потом следовал резвый рывок в сторону жертвы, зазевавшейся собаки, которую наши крепкие приспособления – намордник, шлейка и поводок – спасали от острых клыков Дениски (почти всегда).
На прогулке наш булька играючи перегрызал стволы молодых берёзок. А на то, чтобы «перепилить» зубами ветвь толщиной сантиметров 10 – 15, требовалось ему лишь несколько минут. Он мог сокрушить любую собаку, на его счету уже числилось множество побед над самыми мощными псами микрорайона, самоуверенные хозяева которых по незнанию сами науськивали своих драчливых питомцев на Дэника. С собаками он разбирался жёстко и резко. Казалось, нет того пса, который сможет устоять против нашего бультика в драке. Радовало лишь, что к людям агрессии Дениска не проявляет, к двуногим он был равнодушен. И равнодушие это старались мы всячески в нём поддерживать. Нам и из-за собак проблем хватало с лихвой!
При этом дома Дэник становился совершенно другим: «игрушечным, плюшевым» бультерьером. Спал он смешно: не на боку и не на животе, как Флора, а прямо на спине с лапами нарасшарагу. Бывал Дениска сентиментален. В такие минуты он, подойдя ко мне, сидящему в кресле, клал свою громадную яйцевидную башку прямо мне на колени и закрывал глаза, а я чесал ему за ухом.
Ежедневно Дениска дарил мне букеты эмоций. Он делал жизнь мою интересней. Я восторгался им, я опасался его…
Всё рухнуло в последний день августа.
Подробнее о том, как бультерьер провёл то незабываемое лето в нашей семье и о том, как и почему его хозяином стал я, расскажу позже.
Пока же вернёмся к «милашке» Карлосу. Очередная наша с ним встреча произошла 31 августа 1994 года. Последний день лета! Дату я запомнил, так как именно в тот день показывали по ящику торжественную церемонию проводов Западной группы войск из Германии. За пару дней до того между вторым и третьим этажами нашего подъезда был застрелен Тёмка Чирковских, тот самый Чирик – самый старший из нашей дворовой компашки, самый авторитетный. Развалившись на диване, я щёлкал каналы на ГДР-овском телевизоре «Colormat» и размышлял о том, кому вдруг понадобилось Чирика убирать. Варианты не находились. Разве, что Карлос решил поквитаться. Но даже для самого жёсткого беспредельщика мстить до смерти за испачканные кроссовки – это уж слишком!
Прямая трансляция из Берлина началась в полдень, а к двум часам дня мне уже очень сильно хотелось вмазать. То ли сам факт ухода нашей армии из центра Европы на меня так странно подействовал, то ли странные действия Бориса Ельцина стали тому фактором? Я пялился в экран, не веря собственным глазам, даже в кресло ближе к телевизору перелез: «Не может быть! Да он же в уматинушку!»
Вот охранник успевает поддержать президента, чтобы тот не грохнулся с лестницы. Вот лидер государства российского заплетающимся языком толкает речь о том, как мы «…день в день, понимаешь, час в час…» Вот он, покачиваясь, неожиданно для всех направляется к оркестру Берлинской полиции; отобрав у опешившего дирижёра палочку, машет ей, что есть мочи. Но это лишь только начало! Вскоре, выхватив микрофон, к изумлению немцев, Ельцин затянет «Калинку» (хорошо – не «Катюшу»!), да так яростно, что у слушателей уши в трубочки скрутятся.
Я сидел с отвисшей челюстью, настолько нереальным казалось мне увиденное на экране! Первое, что пришло в голову по завершении трансляции: «Надо бы пойти пивка глотнуть. Конечно, родителям обещал, но… Раз уж сам президент наш на глазах всего мира так резвится, значит и мне чуток можно. Кто меня осудит?» В шаговой доступности от двери нашего подъезда находилось тогда сразу четыре питейных заведения. Принарядившись во всё самое лучшее, я направился в рюмочную «Привет».
Там-то всё и произошло! Случившееся в рюмочной «Привет» тем памятным днём уходящего лета мне ещё предстояло переосмыслить. И до сих пор воспоминания не дают мне покоя.
Выбрал я данную забегаловку, расположившуюся прямо в пристрое нашей девятиэтажки, не потому только, что до «Привета» было чуть ближе, чем до прочих «рюмок». Главная причина, по которой зачастил я в это заведение, – с недавних пор барменшей там работала девушка по имени Жанна. Та самая смуглянка-брюнетка, спортсменка-комсомолка-красавица, наша школьная королева, завоевать сердце которой я вознамерился.
Поначалу Жанна лишь коротко кивала при встрече, отвечая так на приветствия мне, как и прочим всем посетителям. Вскоре стала меня узнавать (как не запомнить спортивного парня, который заказывает в баре исключительно соки); здороваться начала, отвечать на вопросы, сама о всяких пустяках спрашивала; шутили с ней, в последнее время шутки мои становились всё откровеннее. Я нащупал тему, интересную ей – парашютный спорт, и бессовестно пользовался этим. О небесах, полётах, прыжках Жанна могла говорить долго – до тех пор, пока назойливые посетители бара не отвлекут. А я и сам, увлёкшись темой, кажется, верил уже в озвученное мной желание прыгнуть с парашютом.
Вечер лишь собирался с силами, и в зале рюмочной было пусто, тихо. Массивные деревянные столы и такие же мощные лавки готовились выдержать очередной вечерний марафон: наплыв посетителей не за горами. Я выбрал столик в дальнем углу – самое уютное, самое тёмное местечко, обычно его всегда занимали в первую очередь. Кружка, другая… Пара глупых шуток с дородной размалёванной барменшей, заканчивающей смену (Жанна вот-вот подойдёт). Давненько не пил! И собственно, ради чего воздерживался? Пенный напиток действовал слишком медленно, а мне хотелось до прихода зазнобы чуток язык развязать. Пришлось шлифануть ста граммами сорокоградусной. Снова пивасика заказал. Тут-то и появился он.
Словно атомная субмарина, всплывшая, откуда ни возьмись посреди пруда в Гагаринском парке, – материализовался в дверях забегаловки Карлос. Будто необхватный баобаб посреди саванны, возвышался он над пустыми столами, облачённый в свой знакомый до боли огромный чёрный кожан. И те самые солнцезащитные зеркальные очки – они торчали где-то под потолком, на его макушке.
В довольно просторном зале забегаловки стало сразу же как-то тесно. Вдобавок ко всему одного взгляда на громилу хватило, чтобы понять: он пьян сегодня пуще Е.Б.Н.! Неожиданно захотелось мне куда-то выпорхнуть, может свежим воздухом подышать, но знаете, есть такая присказка: «Жадность фраера сгубила». Жаль было оставлять почти полную кружку, вот и утешился подлой мыслишкой: «Сижу себе тихо, авось пронесёт». Не пронесло!
– Какого хрена забыл тут?
Хрипящий раскатистый бас заставил мои глаза оторваться от плавающей в кружке пены, причудливо шевелящиеся пузырьки которой, я так усердно разглядывал.
– Да… в общем… это…
Карлос опустил своё грузное тело напротив. Следующие несколько секунд я молча наблюдал, как моё пиво вливается в бездонное чрево великана. Я видел жирные небритые щёки, выпирающие по бокам из-за быстро пустеющей кружки. Видел кадык, ходящий по широченной шее вверх-вниз. Слышал булькающие звуки. Испугаться не успел. Карлос грохнул пустой кружкой о стол, затем небрежно толкнул её ко мне и выразительно посмотрел вначале на кружку, затем на барную стойку.
«Посылает меня за пойлом! Вот дерьмо, с минуты на минуту подойдёт Жанна, а я, типа, тут шестерю!» Выдавив улыбку, сделал вид, что не заметил этого наглого барского взгляда. «Надо срочно смываться!» Тут Карлосу видимо надоело ждать. Негодуя на меня за непонятливость, громила надвинул зеркальные очки на глаза и рявкнул:
– Ещё! Сгоняй по-бырому! Я не напился!
Его словечко! «По-бырому» – значит по-быстрому. Лень видать Карлосу лишние буквы выговаривать. Позориться не хотелось, я собирался соврать, что денег, мол, нет (ничего более путного на ум не приходило). Но Карлос, словно предугадав мои отмазки, такую выразительно зверскую рожу состроил, что деньги сразу «нашлись».
«Не напился он! Конечно! Что для такого проглота неполная кружка?» – размышлял я, дожидаясь отстоя пены, при этом глупо улыбаясь барменше. Раздалась громкая трель, Карлос вытащил из кармана чудо техники – радиотелефон и принялся орать на собеседника в трубку. «Крутой, гад! Аппарат такой дороже машины, поди, стоит… Сейчас отдам ему пиво и валю на фиг отсюда, пока Жанна ещё не пришла!» Поставив кружку перед хмельным бандюганом, я между делом взглянул на часы. Уже раскрыл рот, собираясь «откланяться», но Карлос опередил:
– Сядь! Не дёргайся! Время детское!
Он бросил небрежно на стол массивную чёрную трубку размером с кирпич с торчащей стальной антенной. Радиотелефон, лежащий как-бы между делом на столе, обозначал всем и каждому статус его владельца не хуже золотой цепи толщиной в палец на шее.
– Но… я уже… опаздываю… – промямлил я. А в голове мелькнуло: «Слишком легко хотел отделаться. Такому палец дашь – а он тебя целиком!»
– Базар есть, сядь!
Нехотя приземлился. Сто раз пожалел я к тому моменту о том, что решил в этот день последовать примеру нашего уважаемого президента. Карлос же, как ни в чём не бывало, потягивал пиво, начинать разговор он не спешил. Уже и барменша сменилась, теперь за стойкой крутилась Жанна, бросая время от времени короткие взгляды в нашу сторону. Гадала, наверное, почему я веду себя как-то странно.
«Как же быть? Сделать вид перед Жанной: типа, я с Карлосом тут на равных сижу, такие мы два корефана, пивком балуемся. Может, и прокатит такой вариант?» Торчать тут в компании Карлоса мне хотелось меньше всего, но что делать? Я постарался принять как можно более непринуждённый вид, чуть развалился за столом. Похоже, Карлосу это не понравилось. Кажется, он посчитал эти движения наглостью с моей стороны. Громила опорожнил тару и, по обыкновению грохнув посудой об стол, рявкнул:
– Водки неси, – возведя затуманенные зенки к потолку, задумчиво почесал огромной пятернёй волосатую шею и добавил:
– Пельменей двойную с бульоном!
Жанна, в ожидании посетителей протиравшая посуду, так и застыла с тряпкой и кружкой в руках. Под недоумённым взглядом её готов был я провалиться сквозь землю. Сгорая от стыда, я чуть подался к Карлосу и тихим голосом, так чтобы до Жанны не долетало, начал:
– Слушай, Карлос, брат, на нулях я, с бабками напряг, да и пора мне двигать…
– Я те двину щас! В лобешник! Кули в бар без бабла припёрся? Пятнадцать минут тебе, чтобы бабки найти! Пшёл!
У Жанны челюсть отпала. Она смотрела на меня каким-то другим потухшим взглядом. Что же прочёл я во взгляде этом? Презрение! Или почудилось мне? Я представил приборчик, показывающий уровень моего авторитета: красная стрелка на этом «измерителе» быстро опускалась. Как же остановить падение? Я вновь придвинулся к Карлосу и, поглядывая в сторону барной стойки, тихо-тихо заговорил:
– Карлос, брат, сегодня не получится; давай, в другой раз тебя угощу.
Громила, чтобы проследить за моими взглядами, всем корпусом медленно развернулся. Обнаружив за стойкой красавицу-смуглянку, кажется, чуть обмяк. Но в следующую секунду зарычал на неё:
– А ты, шалава, кули зыришь? Пива налей, музон вруби, а то сидим тут как на кладбище! Да пельмени вари, двойную с бульоном! Фраерок вернётся – расчитается, – и, кивнув на меня, добавил:
– Сегодня у нас за его счёт гулям!
Так и сказал: «гулям»; ещё одно словечко из его фразеологического набора. «Гулям» – это пьянка, гулянка по Карлосу.
Даже из дальнего угла, где мы сидели, видно было, как задрожали Жаннины губки. То ли от негодования на хама задрожали, то ли от презрения ко мне; скорее всего – и то и другое! Красная стрелка на моём «измерителе авторитета» колебалась теперь напротив циферки «0». Нужно что-то делать, но зад мой, словно намазанный клеем «Момент», прирос к лавке; я не мог его оторвать, не мог так вот запросто встать и уйти. Липкий страх парализовал разум, не давая шансов ярости, закипавшей где-то на самом-самом донышке души, вырваться на поверхность.
Карлос, меж тем, поманил пальцем. Я нехотя придвинулся, видя своё жалкое отражение в его зеркальных очках, за стёклами которых угадывались поросячьи глаза, полные злобы. В гробовой тишине Карлос прохрипел:
– Кули расселся? Время тикает! – и, выпустив мне в лицо громкую вонючую отрыжку, заржал. Отрыжка эта, словно пощёчина, взбудоражила меня. Кулаки сжались. Мгновенно вскипев, я вскочил и открыл было рот, чтобы высказать жирному мастодонту всё, что о нём думаю… Но тут во всю мощь здоровенных колонок в баре загромыхала музыка. Ирина Аллегрова «решила допеть» неоконченную накануне песню:
… мальчик молодой!
Все хотят потанцевать с тобой,
Если бы ты знал женскую тоску,
По сильному плечу.
Младший лейтенант…
Сквозь режущий перепонки мелодичный грохот и пляску лучей светомузыки, провожаемый брезгливым взглядом красавицы-барменши, шёл я пустым ещё залом к выходу. А императрица российской эстрады всё надрывалась:
…бередит сердца:
Безымянный палец без кольца,
Только я твоей любви ни капли не хочу…
Вывалившись на «свежий воздух», свежести не ощутил. Пивной утробный дух отрыжки бандюгана крепко прилип к моему лицу. Нужно было, как минимум дважды с мылом ополоснуться, чтобы смыть с себя это дерьмо! Я шёл домой, а мозг всё бередила эта прилипшая мелодия – песня о молодом мальчике с бирюзовым взглядом.
Вспомнилась прошлая осень: как сидели с друзьями в «Спутнике», отмечая мой приход из армейки. Как тащил тогда Карлос через переполненный зал ресторана под аккомпанемент этой же самой песни высокого худого старика к выходу. И пихал того старика Карлос сквозь прыгающую веселящуюся толпу к дверям так, что видно было – старику несдобровать, разборка намечалась нешуточная. Старик этот напомнил мне тогда одного из попутчиков (кажется, иностранца), с которыми добирался на поезде из Москвы, когда ехал на дембель. Может, это он самый и был, мой попутчик, но в то время я таким мелочам особого значения не придавал.
Пыл поутих. Направляясь домой, я размышлял: «Что же делать-то? Капуста, конечно, найдётся. Но с фигов ли я ему должен? Да и принеси я ему на водяру с пельменями – дело на этом не кончится. Он же, сволочь, продолжения потребует! И не вернуться – нельзя, точно на счётчик поставит. Не вернуться – это косяк. Возвращаться нужно по-любасу! И как-то отмазаться, чтоб не платить. Эх, раньше надо было думать. В самом начале наезд пресекать хоть и сложно, но всё ж проще, чем после выбарахтываться. Пиво не надо было ему покупать! Или нет, ещё раньше. Когда он моё пиво хапнул – тогда и нужно было его окоротить. Сразу! Ну, получил бы по шее пару раз – на этом всё и кончилось бы. А сейчас сложнее. Сейчас я вроде как подписался. Хотя… с фигов ли?!»
Вокруг столика у подъезда тусовалась весёлая компашка – наши дворовые пацаны, человек восемь. Они пили водку, развлекались, как могли, анекдоты травили. Жизнь продолжается; ну, мочканул кто-то Тёмку Чирковских позавчера, что теперь? Я поздоровкался и мне протянули стопарь. Недолго думая, замахнул. Крякнул, занюхав печенюшкой, и протянул стопарь за добавкой. Пацаны, удивившись, плеснули. Повторив процедуру, огляделся. Среди двадцатилетних остолопов увидал белобрысого паренька, лет на шесть-семь младше остальных.
– Он что тут делает?
– Да это Федька-плясун. Не знаешь его?
Я знал, конечно, нашего филейского дурачка. Не то, чтобы совсем ненормальный парнишка, нет, но с некоторым всё-таки прибабахом. Любитель русских народных танцев, а по уму – первоклассник.
– Не наливаете ему? – оглядел я приятелей. – Смотрите, мал он ещё!
– Да что ты! Спровадить его пытаемся. Плясать вот собрался опять, да мы отговариваем: вдруг бабки снова ругаться придумают.
Кивнув, я быстро двинул к подъезду. Услышал долетевшее сзади:
– А что случилось? Что стряслось? Какой-то ты напряжённый!
Ехал в лифте, а перед глазами стоял ненавистный Карлос. «Вот докопался, гад! Что у него, денег нет? Есть, конечно! Просто именно докопаться ему и нужно!» От выпитого голову чуть кружило. Зайдя в квартиру, отогнал бросившуюся лизаться Флору, быстро переоделся. Надел – что похуже; марать, рвать – не жалко. «Думает, шестёрку нашёл? Ещё и подоить решил! Хрена с два!» Деньги (которые у меня с собой вообще-то были) оставил дома. Снял и часы (папин подарок), и серебряную цепочку (мамин подарок). «Это моя проверка на вшивость. Надо драться!» Но как драться с таким амбалом? Шансов ноль!
Выдвинув ящик кухонного стола, окинул взглядом ножи. Их было много разных: короткие и длинные, острые и не очень. «Не годится! Что я ножиком кухонным ему сделаю? Самое большее – раню слегка, тогда он меня в момент укокошит, не вспомнив даже, что требуется вначале рассказать, почему его Карлосом прозвали!» С ножом против такого громилы катит только одно – сзади подкрадываться и резким отточенным движением глотку ему резать. Но это легко на словах, а на деле… я ж не профессиональный живодёр, движения не оттачивал – не получится у меня. Да и вообще убийство, срок – всё это как-то не входило в мои планы. Даже затуманенный алкоголем, мозг хоть немного, но соображал. Я задвинул ящик с ножами.
«Нужно драться, нужно просто накостылять ему хорошенько и сразу в бега, а там уж видно будет. Варианты разные есть. Небось, выкружу как-нибудь!» Отворив дверцу кладовки, вытащил на свет большой чёрный чемодан. Щёлкнули железные замки, открылась со скрипом крышка. Запустив руки поглубже в отцовский инструментарий, извлёк я из чемодана длинную (сантиметров восемьдесят) титановую монтировку. Разогнувшись, поднял её в вытянутой руке и внимательно осмотрел. Она блестела на свету своим холодным стальным блеском: лёгкая, прочная, прямая, с чуть загнутыми краями. Край, оказавшийся сверху – на самом кончике раздваивался. «Идеальная вещь, чтобы гвозди драть! Возможно, увидав, что я настроен решительно, он и отступится». Хотя, зная Карлоса, верилось в это с трудом.
Я представил, как замахнувшись, со всей дури наношу монтировкой удар по чугунной башке с зеркальными очками, но Карлос перехватывает мою руку с инструментом, выворачивает её больно, монтировка падает…
И тут взгляд мой упал на вышедшего в прихожую бультерьера. Он зевнул равнодушно, глянув на металлическую палку, почесал задней лапой рёбра. Не сводя глаз с Дэника, я присел и убрал монтировку обратно. Некоторое время смотрели мы друг на друга, затем я протянул руку, и пёс подошёл.
– Ну что, Денис Даймондович, говорят, драться любите? Собак значит, дерёте, а пьяного орангутанга не слабо завалить? – я погладил короткую шерсть на его холке. – Пора, пора, дорогой, свою краюху хлеба отработать!
Вместо ответа пёс вновь равнодушно зевнул. Отыскав буковую дощечку для разжимания челюстей, пристегнул к ошейнику поводок, и мы вышли из квартиры. Кожаный толстый намордник и шлейка остались на сей раз висеть в прихожей на гвоздике. В лифте попалась соседка – пожилая тётка с верхнего этажа. Внимательно осмотрев бультерьера, она изрекла:
– Какое злое лицо у вашей собаки. И страшное.
– Лицо? Страшное? Да это он вам ещё улыбается, – рассеянно брякнул в ответ.
Честно скажу: я опасался. Если бы Карлос был собакой – как говорится, «no problems»: с собаками Дениска разбирался на раз – «быстро и элегантно». Но с людьми… Мы же его не обучали бросаться на человека; напротив всячески поддерживали миролюбивое, а точнее – равнодушное в отношении людей поведение. Кто ж знал, что наступит такой час, когда придётся науськивать пса на двуногого?
С Дэником я прошёл мимо толпы выпивших пацанов. Федька-танцор всё же добился своего. Плясал прямо у столика, а пацаны весело хлопали, улыбаясь. Им было не до нас.
Мы вошли в грохочущий музыкой бар. На сей раз надрывался во всю ивановскую Володя Пресняков. И песня как по заказу:
Ночь безлунною была тихой как погост
Мне навстречу ты плыла в окруженьи звёзд
Ах какой ты юной была
И с ума мне сердце свела
Карлос сидел там же, где я его и оставил: за дальним столиком в углу, спиной к выходу. Трескал свои пельмени, только щёки, торчащие из-за ушей, ходуном ходили. Я удивился, что в баре по-прежнему пусто (после узнал, что заходившие завсегдатаи заведения, завидев за дальним столиком широкую Карлоса спину, сразу смекали: сегодня сподручнее направиться в другую «рюмку»; сматывались). Пресняков продолжал зажигать:
Стюардесса по имени Жанна
Обожаема ты и желанна
Ангел мой неземной ты повсюду со мной…
Жанна увидела меня и ободрилась. Ещё бы! Видок у меня был решительный, боевой. Я предстал перед Жанной выряженный в пятнистую афганку, на ногах – мощные берцы. В правой руке – поводок с бультерьером, в левой – заточенная буковая доска. Как говорится, готов наказать хулигана! Жанна тогда ещё и не догадывалась, насколько опасен этот «хулиган» в кожане, жующий пельмени. Я подал ей знак, и новомодный хит оборвался на полуслове:
Стюардесса по име…
Кашлянув, я закончил за Преснякова:
– … по имени Жанна!
Резко установившаяся тишина оглушила. Я выразительно глянул на Жанну; она, поняв всё, вышла в подсобку. Карлос, медленно развернув корпус, поднял очки. Он всё жевал, и его чавканье резало слух. Надо же, как тщательно перемалывает корм! Наконец, проглотив пельменину, бандит прорычал:
– Опоздал, сучара! Я тебе сколько минут давал? То-то! Бабки гони!
А на пса и на мой «решительно-боевой» видок – ноль внимания! Я приподнял тогда деревяшку, чтобы он обратил внимание хоть на неё.
– Это ещё что за хрень? Валюта у нас, конечно, деревянная, но не настолько! – довольный шуткой, Карлос, вновь отвернувшись к дымящимся пельменям, бросил через плечо: – Рубасы гони, а палку эту своей шавке в дупло между булок забей!
Говорят, что лучшая оборона – это нападение. Всё верно. И я перешёл к «лучшей обороне»:
– Спрашиваешь, что это за хрень? Так я тебе отвечу, – я слышал свой голос (слегка дрожащий) как бы со стороны и не верил собственным ушам – не ожидал от себя, что способен на наглость такую. Мысль промелькнула: умирать так с музыкой! Вслух же продолжил:
– Это специальная буковая доска для разжимания челюстей данного бультерьера. Кстати, сила сжатия евошних челюстей – двадцать девять атмосфер, если ты понимаешь, о чём я. Доска острая с одного края. Это, чтобы удобнее было её псу в пасть меж зубов засовывать. Без доски, без этого рычага, разжать ему челюсти – дохлый номер. Посмотри, пожалуйста, на его зубы. Этот пёс будет работать ими, как бензопилой, пока кость не перепилит. На это ему потребуется минут десять-пятнадцать, по крайней мере, ствол дерева он за это время перегрызает. Вот я и мозгую: пригодится сегодня мне эта дощечка или нет.
Закончив тираду, слегка ошалел. «Это что? Это я сейчас Карлосу угрожал!? Похоже, я спятил!» Ладони вдруг стали влажными. Алкоголь, бурлящий по венам, не помогал. Предательская дрожь в коленях…
Карлос, по-прежнему сидя ко мне спиной, жевал очередную пельменину. Я начинал сомневаться – дошло до него то, о чём я долго так распинался? А если вдруг «не дошло» – может, оно и к лучшему! Наконец, отложив ложку, бугай медленно развернулся. Одного взгляда хватило, чтобы понять: дошло! Но все мои угрозы для Карлоса – пустой звук. А сам факт того, что какой-то сопляк смеет его величеству угрожать, разозлил бандюгана, да так, что это не злость была уже, а ярость дикая. В эту секунду я пожалел о своей глупой затее – пугать Карлоса (уж лучше надо было сразу нападать без предупреждения, раз решился). Его лицо стало пунцовым, правая рука медленно потянулась за пазуху. В гробовой тишине я услышал хриплый бас:
– А знаешь ли ты, мразь, почему меня прозвали Карлосом?
«Вот дерьмо! Кажется, он меня сейчас грохнет!» Я глянул на Дениску и обнаружил его скукожившимся, завалившим голову на бок, дрожащим, словно осиновый лист на ветру. Но я-то знал уже, что сие значит! А Карлос не знал. Он видел перед собой трусливую шавку. Он, сердешный, полагал, наверное, что собака на пару с хозяином сейчас обосрутся от страха. Впрочем, я-то, надо признать честно, недалёк был от того, чтобы в штаны наложить. Но до того лишь момента, пока не увидел Дениску-Охотника! А как увидел – взбодрился и ответил чуть нагловато:
– Слушай, Карлос, ты, наверное, считаешь историю эту про своё погоняло увлекательной, но мне она как-то по барабану. Давай договоримся: расходимся миром и никто из нас никому ничего не должен.
– Ша! Ты, сучара, по жизни мне теперь должен! – обалдевший от моей наглости Карлос, вытащил обратно из-за пазухи пустую руку, чтобы помочь ей поднять свою массивную тушу. Опёрся рукой о стол, вставая. В это мгновение Дениска молча бросился на врага. Я не держал бультерьера.
Когда тащил домой озверевшего, рвущегося обратно в рюмочную Дениску, прохожие оборачивались. Окровавленный, разъярённый бультерьер – зрелище не для слабонервных! На белой шерсти багряная кровь смотрится дюже эффектно! Злая акулья морда, широкая грудь его, передние лапы пса, отчасти даже спина – всё было перепачкано кровью. Крови было много. И вся эта кровь – кровь Карлоса!
С большим трудом тянул я рассвирепевшего бультерьера вдоль улицы Дзержинского к углу дома, чтобы скорее свернуть во двор. Завывая сиреной, мимо нас протарахтел серый УАЗ-буханка с красными крестиками по бокам. «Скорая помощь» оказалась на сей раз действительно скорой. Сейчас и ментовская прикатит! «Быстрей же, сматываться надо, быстрей!»
Очутились в квартире, и первым делом я затащил Дэника в ванную. Включил тёплый душ (купаться в холодной воде бультерьеры не любят). Кровь Карлоса, смываемая струями, медленно утекала в канализацию. Я тупо пялился на эту красную субстанцию, тёкшую не так давно по венам моего врага. А перед глазами всё стояла та страшная картина: Карлос, валяющийся на полу забегаловки, вопящий от боли. И грызущий его бультерьер! Зажмурив глаза, проигрывал я случившееся в рюмочной с самого начала.
Итак, Карлос допустил одну большую ошибку. Оставив за пазухой пистолет, он вытащил пустую руку, чтобы подняться, опираясь ею о стол. Тут-то Дениска и бросился в атаку. Вначале бультерьер врезался в ту самую руку, но неудачно – рукав толстого кожана помешал ухватиться за плоть как следует. Поднявшийся во весь рост Карлос стряхнул пса, пнул его мощно, так что Дениска на метр отлетел. И вновь бандюган сунул руку за пазуху. А дальше – всё! В следующее мгновение бультерьер вцепился (на этот раз мёртвой хваткой!) Карлосу между ног. Вгрызся ему туда, орудуя зубами, сжимая и перемалывая мясо, давя через клыки и резцы всеми своими двадцатью девятью атмосферами.
Пёс кромсал и кромсал моего обидчика. Рвал, грыз, пилил, всё глубже и глубже врезаясь Карлосу в промежность. Похоже, от дикой боли Карлос позабыл не только о пистолете, он позабыл обо всём. «Охереть! – мелькало в моём сознании, – да он ему сейчас всё там выдерет!» Кровище хлестала, брызги (слюна пса вперемешку с кровью бандита) разлетались по сторонам. Я почувствовал что-то липкое на подбородке. Проведя по нему, обнаружил на руке багряные разводы. Тупо смотрел я на испачканную ладонь под ужасный аккомпанемент: клацающие челюсти, рычание, чавканье. А тут ещё завалившийся Карлос, дёргаясь на полу, словно его било током, начал вопить. Как он орал! Этот хрипяще-завывающий визг-вой шокировал меня едва ли не больше, чем само зрелище кастрации человека собакой.
Как отцеплял бультерьера от палача, ставшего неожиданно для самого себя жертвой – почти не помню. Сколько времени мне на это потребовалось? Скажу лишь одно: буковая доска, конечно, пригодилась, без доски бы вообще никуда. Но чтобы засунуть её меж собачьих зубов – тут пришлось мне изрядно помучиться! Карлос, валявшийся на полу, словно кит, выброшенный штормом на берег, всё ж таки в эти минуты мучился гораздо сильнее! Помню, глянув, бандюгану меж ног, содрогнулся – разодранные штаны вперемешку с кровавым месивом – меня замутило так, что колени ослабли, и я еле удержался на ногах…
Закончив помывку, вытащил ставшего вновь белоснежным бультерьера. Внёс моего спасителя торжественно на руках в гостиную, аккуратно поставил на пол. Пёс обрызгал меня, отряхнувшись, как всегда, до того, как успел я накинуть на него собачье полотенце. «И почему я никогда не вытираю его прямо в ванной?»
Чистый и свежий бультерьер почему-то вызвал в воображении образ хирурга-маньяка в белом халате. Только вместо скальпеля у нашего хирурга имелось другое орудие – острые зубы. Но на сей раз небольшую медицинскую операцию должен был провести я. Достав щипцы и перекись водорода, начал выдёргивать из морды «хирурга» засевшую занозину. Р-р-раз! И острая щепка выдернута из губы. Я поднёс ватку с перекисью к такой страшной и такой уже родной Денискиной морде. Пёс показал зубы.
– Да ладно! – удивился я. – На хозяина рыпаться – себе дороже!
Улыбаясь, по-свойски, вновь попробовал обработать рану. И услышал низкий тихий утробный рык. Краем глаза заметил, как тревожно навострила уши Флора, наша домашняя овчарка.
– Ты чего, братец, попутал что-то? Я твой хозяин, лечу тебя. А это перекись! – я сделал движение рукой с ваткой к морде бультерьера, но в десяти сантиметрах от пасти рука сама остановилась. Пёс не рычал, не показывал теперь зубы, а как-то скукожился самую малость, да и голову на бок чуток завалил. Флора, спешно поднявшись, бочком-бочком выпорхнула в коридор.
Что чувствовал я в это мгновенье? Помню, мелькнуло в голове: «Я один здесь в квартире и челюсти Денискины разжимать некому». Тут же, отдёрнув руку, я, как ни в чём не бывало, молвил:
– Ладно. Не хочешь – как хочешь, хозяин – барин.
Стараясь сохранять видимость спокойствия, вышел из комнаты. Сердце колотилось так, словно я только что из пасти аллигатора вырвался. «Может это сцена с Карлосом на мои нервы так сильно подействовала? Хозяин – барин. Но хозяин-то, по идее, здесь я. Или уже не так?»
Когда Дениска следующим вечером, гуляя на пустыре, навалил в траву (простите за подробности) кучку дерьма, пришёл мне на ум непрошеный вопрос: «Чем же ты покакал, дружок? Переваренной плотью Карлоса?»
А на похороны Тёмки Чирковских я не ходил.
Минула неделя, каждый день которой тянулся бесконечно медленно. Первое время на Филейке, кажется, все только и делали, что обсуждали происшествие в рюмочной. С некоторым азартом обсуждали: ведь в истории, бурно так начавшейся, финальная точка ещё не поставлена. Карлос, отлёживаясь в больнице, быстро шёл на поправку. Стать прежним Карлосом-сверхбеспредельщиком он уже никогда не сможет, но даже Карлос-инвалид опасен – это я понимал чётко. Опасен вдвойне, втройне! Ведь вся его злоба, весь его чёрный потенциал, вся ненависть будут отныне направлены только лишь на меня (ну, и на Дениску, естественно) до тех пор, пока он нас не уничтожит.
Дэнька меж тем вновь превратился в «плюшевого» бультерьера. Так же как раньше спал он прямо на спине с лапами нарасшарагу. Так же как раньше забирался на кресло сзади меня, когда я ел и, усевшись на задницу, высовывал морду из-за моего плеча, провожая взглядом каждую ложку, отправлявшуюся ко мне в рот, ожидая, когда и ему обломится кусочек, и, дождавшись, с громким чавканьем проглатывал его. Всё так же время от времени подходил он ко мне, сидящему в кресле, подходил в ожидании ласки и клал свою громадную яйцевидную башку прямо мне на колени, и закрывал глаза, когда я чесал ему за ухом. Такое проявление чувств было, конечно, очень милым жестом с его стороны, но в памяти тут же неизменно всплывала ужасная сцена в «Привете»; ведь те самые клыки и резцы, изуродовавшие Карлоса, находились в эту минуту всего в десяти сантиметрах от моего хозяйства.
Родители, не на шутку перепугавшись, умоляли меня написать заяву в милицию. Но, во-первых, Карлос, даже будучи растерзанным бультерьером, никаких заяв писать не стал. Хотя тут всё ясно – бандиту заявы писать западло, не по понятиям. Карлос, несомненно, сам решил меня покарать, да так, что любое ментовское наказание – счастьем покажется! Но, тем не менее, просить помощи у ментов я не хотел. Сейчас-то я чуть ли не «герой дня», а напишу заяву – все филейские пацаны махом от меня отвернутся.
Ну, а во-вторых, даже если представить такое… что я должен был заявить? Ведь это мой пёс изуродовал человека, а я ещё и жалуюсь на пострадавшего? Рассуждения о том, что Карлос хотел меня замочить, что он, возможно, собирается мне отомстить – к делу ведь не пришьёшь! «Вот грохнут вас, тогда приходите!» – лишь только такого ответа и можно было ожидать в те «весёленькие» времена от наших доблестных правоохранителей.
Но нужно ведь что-то придумать! Брат решил помочь: устроил мне стрелку с Геной – своим одноклассником, бандючком, в то время «идущим в гору» в криминальных кругах Кирова. Карлос ведь и среди братвы кое-кому дорогу перешёл. Слыхал я, что многие бандюганы не скрывали злорадства, узнав, что Карлоса можно теперь спокойно отправлять в гарем какого-нибудь султана на должность старшего евнуха.
Условием Гены было встретиться, как он выразился, «тет-на-тет». Я так и не удосужился спросить: Гена – его настоящее имя или погоняло, но на известного крокодила из мультика Гена и вправду походил своей вытянутой мордой лица. Сидя в том самом «Привете», за тем самым столиком, на лавке, не остывшей ещё толком от задницы Карлоса, я изливал душу:
– Ума не приложу, как быть. Карлоса выпишут через пару недель, он же меня сразу прикончит. Мне что, в бега можно уже прямо сейчас подаваться?
– Ну, прямо сейчас не обязательно, можно и обождать, – посмеиваясь, отвечал Гена. – Сам же сказал: пара недель. А кроме этого борова ты со своим бультерьером на куй никому не нужен.
«Крокодил» Гена оказался законченным трезвенником. На столе красовалась литровая банка сливок. Но пил их один только Гена, в меня же не лезла жирная эта бурда. Заказав грейпфрутовый сок, я размышлял вслух:
– Пара недель… Пара недель… Что-то в бега не особенно хочется.
– Два варианта у тебя, – Гена улыбался во всю свою крокодилью пасть. – Либо в бега, либо, ха-ха, если не слабо – самому Кастратоса замочить.
– А чего тут смешного? Лично мне – не весело! Как-как ты его назвал?
– Карлос – в прошлом, ха-ха! Кастратос – такое теперь у него погоняло! Сам он стал чуток короче, а погоняло – чуток длиннее!
– Ага, а в лицо ему сказать это сможешь? Давно ли у всех коленки тряслись лишь при упоминании о нём?
Неожиданно Гена резко ухватил меня за ворот и, притянув ближе к себе через стол, прошипел в лицо:
– А ты, похоже, и сейчас трясёшься как заяц!
– Метёлки убери, – ответил я, кое-как сумев выдержать Генин взгляд.
Если честно, меня и вправду потрясывало. Победа над Карлосом, конечно, прибавила мне авторитета среди братвы. Но все кругом понимали – то была лишь первая серия, а чем вся фильма закончится – об этом не знал никто. Всё же Гена послушал меня, убрал руки, а затем как ни в чём не бывало, продолжил:
– Времена меняются! Ты разве не просёк? Мы теперь уже не те! И боров этот, благодаря твоему бультерьеру, уже не тот, – щёлкнув металлической зажигалкой, «крокодил» раскурил длинную чёрную сигаретину и выпустил по направлению к барной стойке ровный строй сизых колечек. – Есть, конечно, ещё и вариант № 3, но ты вряд ли на него согласишься.
Я глянул вслед уплывающим кольцам. За стойкой суетилась новая барменша. Жанна, не пожелав оттирать со стен багрово-красные брызги, уволилась на следующее утро после той мясорубки.
– Что ещё за вариант № 3? – принюхиваясь к табачному дыму, я впервые не морщился. – Странные у тебя сигареты. Дашь попробовать?
Усмехнувшись, Гена пододвинул серебряный портсигар, лежащий на столе рядом с массивным чёрным радиотелефоном, и я закурил. До этого случая я, конечно, пробовал курить – в школе баловался, в армии как-то ради интереса. Всегда табачный дым вызывал во мне неизменное отвращение, но не в этот раз. Я с удивлением втягивал в лёгкие отраву, и – странное дело – на душе становилось легче. Гена посмеивался надо мной:
– Ха-ха! Итак, вариант № 3! Завязываешь со своими долбаными грузоперевозками и идёшь к нам в бригаду.
– Охрана грузов, – поправил я Гену. – По понятиям вашим я же, типа, мент наполовину. Не стрёмно?
– Да насрать! У нас в бригаде ГАИ-шник бывший работает, а ВВ-шников бывших и вовсе двое. Лично мне – до звезды! Парень ты шустрый, раз самого Карлушу смог так уделать. И бультерьерчика твоего, само собой, на работу примем. Работка-то для него найдётся! Про зубы его, знаешь, сколько сейчас в городе разговоров? Тут и утюг раскалённый к груди прикладывать не понадобится, и включённый паяльник в задний проход вставлять не придётся – любой коммерс, зная историю с Карлосом, при виде твоего пёсика сам на блюдце голубом бабосики притараканит!
Громкое пиликанье оборвало агитационную речь Гены. Вытащив из кармана пейджер, он, беззвучно шевеля губами, прочёл сообщение. Тут же, набрав номер, Гена принялся орать в телефон так, словно его собеседник находится где-то в Котельниче. Я протянул руку к стакану с соком.
«Надо же, крутой! Пейджер, телефон – всё при нём!» – думал я, глядя как из пепельницы к потолку от не затушенных до конца бычков медленно тянутся две тонкие струйки сизого дыма. Медленно тянулся горьковатый сок через трубочку, медленно тянулось время, медленно тянулась из колонок тоскливая песня:
Дым сигарет с ментолом
Пьяный угар качает
В глаза ты смотришь другому…
Я быстро соображал. Согласившись на вариант № 3, я получил бы твёрдую защиту от Карлоса. Это мне нравилось. Но в бандиты идти не хотелось. Лишь несколько месяцев назад считал я профессию рэкетёра делом азартным, весёлым, лёгким. А теперь – нет! Лёха, мой доармейский кореш, отправился отдыхать на нары вместе со всей своей бригадой. А давно ли прямо из нашего подъезда отправился на тот свет Тёмка-Чирик?
Но это лишь одна сторона проблемы. А вторая, о которой я раньше и не задумывался – бандиту надо ведь бить людей. Да-да! Как бы глупо это не звучало. Не просто бить и запугивать, а красть, пытать, унижать людей. Убивать?! И не всегда этими жертвами становятся лишь жадные барыги. Да пусть хоть лишь жадные барыги! Но ведь и у жадных барыг есть родители, жёны, дети. Они-то в чём виноваты?
Видя отсутствие энтузиазма в моих глазах, Гена начал собираться: допил свои сливки, сложил в карманы чёрный телефон, железную зажигалку, серебряный портсигар.
– Ладно. Думай. До выписки Карлоса время есть у тебя ещё: недели две-три. Но и не тяни – стрелки тикают! Надумаешь – звони, телефон теперь знаешь…
– Подгонишь ещё сигаретку? – неожиданно для себя спросил я.
– Запросто, держи. – Серебряный портсигар, вынырнув из кармана, распахнулся у меня перед носом.
– Благодарю, – я рассмотрел вытащенную сигаретину: полностью чёрная, без надписи, без фильтра; никогда не видел таких. – Что за марка?
Гена лишь плечами пожал, да ухмыльнулся загадочно:
– Не стоит благодарностей. Дерьма этого у меня навалом. Звони – ещё получишь.
Угостив меня огоньком, Гена вышел из бара. Я курил и думал: «Как странно, только что ведь целую сигарету издзобал. Раньше меня бы стошнило, теперь же вторую подряд тяну и… хочется!» А солист группы «Нэнси» всё тянул свой унылый хит:
Завтра я буду дома
Завтра я буду пьяный
Но никогда не забуду…
Вернувшись со стрелки, я прилёг и тут же вырубился мёртвым сном впервые за эту неделю. «Завтра» было тяжёлым! Очухался рано утром. Башка раскалывалась на мелкие кусочки. Сушняк – ровно с хорошего бодуна. Кое-как добравшись до ванной, сложил ладони корабликом; пил и пил холодную воду прямо из-под крана; затем, сунув под струю голову, стоял так несколько минут. Малость полегчало, но очень хотелось курить.
Приковыляв к ближайшему ларьку, купил жёлтую пачку с верблюдом и спички. Долго пытался добыть огонь трясущимися руками. «Надо было покупать зажигалку, экономист!» Наконец, сломав пару спичинок, кое-как прикурил. Тут же меня чуть не вывернуло наизнанку! Так паршиво я себя ещё никогда не чувствовал! Я очень хотел курить, но не мог: кишки ходуном ходили. «Может, позвонить крокодилу Гене? Не такой он и добрый, этот аллигатор. Странные у него сигареты!»
Вместо этого я позвонил в клуб собаководов. После обеда позвонил, когда чуток пришёл в себя.
– Заберите Дениску… Юденича вашего… Даймонда… как там его…
– Понимаете ли, мы в кугсе того, что случилось, – женский картавый голос неприятно щекотал правую перепонку. – Пса, конечно же, надо бы как-то у вас забгать. Но, знаете ли, в Кигове у нас его сейчас точно никто не пгимет. А чтобы подыскать вагианты в дгугом гогоде – на это понадобится ведь какое-то вгемя, вы ж понимаете…
– Да его прикончат скоро, если не заберёте!
– Жаль пса, конечно. Так ведь и нам, пгедставьте себе, пожить ещё хочется…
Грохнув трубкой об аппарат, я уставился в зеркало. Оттуда смотрел на меня какой-то озадаченный хмурый тип с красными глазами. Я вздрогнул, он тоже. Тут до меня допёрло – это моё отражение.
А через пару дней, выйдя с утра пораньше из подъезда, наблюдал я весьма впечатляющую картину. Три чёрных джипа с тонированными «под рубероид» стёклами, медленно подрулив, встали у соседнего крыльца. Из переднего и заднего автомобилей выскочила четвёрка широколицых бойцов, облачённых в свободные пиджаки. Двое из них заскочили в подъезд, другие два встали с разных сторон кортежа.
Я спешил на работу, мой путь лежал мимо машин. Но боец, что был ближе, левой рукой подал знак оставаться на месте. Правая рука его при этом ловко юркнула под пиджак. «Что ж, если опоздаю – причина уважительная, похоже, сам Десятников11 решил кого-то из наших соседей навестить».
Но это был не Василий Алексеевич! Глава области, как я после узнал, таким крутым кортежем не путешествовал. Вскоре из среднего джипа вышли трое. Несложно было понять, кто из них босс, а кто подчинённые. По бокам вразвалочку шествовали крепкие ребята, одетые в похожие серые широкие пиджаки. По центру же шёл мужчина в синем джемпере, на вид ему дал бы немного за пятьдесят, худощавое остроносое лицо, усталый взгляд синих глаз, светло-русые волосы. Я успел его разглядеть хорошенько прежде, чем процессия исчезла в подъезде.
На работу пришёл я минута в минуту. Всеведущий Серёга, рыжебородый крепыш двадцати пяти лет, старший брат которого – майор милиции – подвизался на должности зама начальника одного из кировских РОВД, сообщил интересную новость:
– Вашему дому оказана великая честь – в нём изволил поселиться сам Чубэн, великий и ужасный.
– Чубэн? Классное имя! Пожалуй, назову так следующего бультерьера.
– Ну, имя-то у твоего соседушки самое обычное – Колян. Чубэн – это прозвище, – Серёга тряхнул рыжим чубом, волосы на бородке его растопырились, веснушки на лице озорно заиграли. – Не желаешь узнать, что оно значит?
– Спасибо, не интересуюсь. Все эти прозвища-погоняла в печёнках у меня сидят.
– Да. В курсе. Один жирный тип, возможно, ещё попытается тебе историю своего прозвища рассказать.
– Чубэн, – повторил я странную кликуху задумчиво. – Похоже, его прибытие я сегодня утром и наблюдал.
– Впечатлило? Теперь регулярно сможешь чёрными джипарями у себя во дворе любоваться!
– А что он за фрукт, Чубэн этот?
– Хрен его знает, – оглянувшись по сторонам, Серёга понизил голос. – Авторитет. Вроде бы в законе он, смотрящий по городу. Босс всех преступников наших организованных.
– Батюшки! Как повезло! Разве мог я мечтать о том, что буду жить, если можно так выразиться, под одной крышей с таким уважаемым челове…
– Кстати, я думаю, тебе, интересно будет узнать, – Серёга оборвал поток моего сарказма на полуслове. – На зоне у Чубэна этого Карлос твой… шестерил.
Наверное, глаза мои так округлились, что Серёга добавил:
– Ты всё правильно понял. Информация точная. Карлос – шестёрка Чубэна!
«А-хре-неть!», – вертелось целый день в голове. – «А! Хре! Неть!» Никак не мог я представить Карлоса в услужении у кого-либо. Но если Карлос – этот чёрный беспредельщик, которого все боятся – всего лишь шестёрка Чубэна, то каков же тогда сам Чубэн, его хозяин, сумевший своей воле Карлоса подчинить!? Страшно представить! И этот тип обитает теперь в соседнем подъезде12.
А как Чубэн надумает поступить с зарвавшимся придурком, пёс которого оскопил его вассала? Уходить «в бега» не хотелось. В течение дня то и дело заглядывал я к начальству, пытаясь получить информацию о намечающихся поездках, да обзванивал заводские подразделения: МТС, ВЭС, СТ, ЭРО, КБ, ИЦ13 – всех, от кого можно было умотать в командировку. Хотелось свалить из города как можно дальше и по возможности на дольше. Ближе к вечеру нарыл-таки командировочку хорошую, длительную – дорожно-транспортные испытания почти на месяц. Когда из проходной выходили, Серёга сказал:
– Видел, маялся ты целый день, сам не свой. А ты вот чего. Ты попробуй с Чубэном потолковать по-соседски. Пока Карлос в больничке валяется – потолкуй, объяснись. Это вариант. Хуже не будет, а потолкуешь – может, и выгорит чего. И… помни о моём брате, ну так, на крайняк.
– Надеюсь, до крайняка не дойдёт, но спасибо, – отвечал я. – А с Чубэном объясниться нужно, сам об этом думал. Только вот сказать легко, а как к Чубэну этому подобраться?
Но вскоре возможность разговора с главным преступным авторитетом города переместилась из области фантастики в разряд прогнозируемой реальности. Всего несколько дней длились бесплатные шоу со въездом кортежа во двор, перекрытием движения широколицыми бойцами и т.д. Видать, надоела авторитету вся эта мишура, показуха, рассчитанная в основном на дилетантов. Всё чаще приезжал Чубэн без охраны, а вскоре начал и во двор выходить. Впрочем, не один выходил. На выходах этих рядом с Чубэном всегда был «охранник» в виде матёрого кобеля породы немецкая овчарка.
С породой этой – немецкой овчаркой – сложилась в ту пору довольно парадоксальная ситуация. С одной стороны это была, пожалуй, самая распространённая в стране порода, соответственно и самая дешёвая. Неплохого щенка, годного в будущем при соответствующем воспитании к охране госграницы, купить можно было по цене пузыря водки. Но это была и самая дорогая порода! Элитные щенки, привезённые из германских питомников, оценивались в баснословно-астрономические суммы. Стоили они дороже квартиры. Такие дорогие овчарки были, конечно, редкостью. Из многотысячного поголовья – единицы.
«Немец» Чубэнов и был одним из таких псов. И стоил сей чистокровный пёс-аристократ целое состояние! Серьёзный, ухоженный кобель чепрачного окраса. Мощный, уверенный в себе. Само собой – все предки европейские чемпионы!
«Значит нужно использовать Флору! Чубэн с овчаркой-кобелём, я с овчаркой-сучкой. Авось, какие-то темы найдутся для завязки разговора, пока «аристократ» с «колхозницей» нюхаются. Глядишь, получится и за долю мою горькую потолковать. Как говорится, за скорбное моё житиё!» Три вечера к ряду барражировали мы с Флорой вдоль нашего дома. Туды-сюды, туды-сюды. Но Чубэн в эти дни так и не появился. Вместо него собаку выгуливал какой-то мужик-замухрышка, но пёс (как выяснилось, звали собаку Алмаз) слушался мужичка, как отца родного. Чувствовалось, мужичок этот – собачник-профессионал со стажем. Я пробовал завязать разговор, чтобы сойтись с мужичком, но если бы не команды, отдаваемые им время от времени Алмазу, точно решил бы, что замухрышка немой. Впрочем, Флора с Алмазом сошлись, играли вместе – хоть это плюс, проще будет к Чубэну подрулить. «Когда ж он появится? Успеть бы!»
А времени оставалось всё меньше. На носу выходные. По моим расчётам Карлоса должны уже выписать из больницы где-то через неделю. Но приближался день моего отъезда в командировку. С клубом собаководов договорились, наконец: заберут у нас Дениску и отправят на Дальний Восток.
Мой план был таков. В выходные – кровь из носу – встретиться с Чубэном, объяснить ему всё как есть. Вечером в понедельник приедут за Дениской из клуба. Во вторник я умотаю на транспортные испытания сроком на двадцать восемь дней. Пока езжу, выпишется Карлос. А там уж по обстановке – пацаны дворовые, брат, коллеги пробьют: каков расклад здесь, пока я езжу. Свяжусь с ними, узнаю картину, там и решу, что дальше делать. План – считал я – нормальный. Собаку пристрою и сам смотаюсь, объяснившись перед этим с хозяином Карлоса. Этот план – максимум из возможного. Оставалось только выполнить его по пунктам.
В пятницу на вечерней прогулке со мной заговорил, наконец, мужичок-замухрышка. Усилия не прошли даром! Познакомились (его звали Лёней). Понимая, что расспросы о хозяине напрямую ничего не дадут, только лишь осложнят дело, я болтал на отвлечённые темы. Уезжаю, мол, в длительную командировку и т.д. и т.п. Тут-то и обмолвился Лёня, что в воскресенье тоже уезжает на неделю в деревню. Я сразу закинул удочку:
– С Флорой-то брат гулять станет, пока езжу. А ты что, собаку с собой заберёшь? Без Алмаза вашего Флорка загрустит.
– Пусть не грустит, Алмаз здесь останется, – ответил Лёня.
– Кто же его выгуливать будет?
– Да есть кому, – понимая, что и так сказал много лишнего, мужичок замкнулся. Всю оставшуюся прогулку молчал он, словно рыба, набравшая в рот воды.
Лёня, конечно, не сказал, что выгуливать Алмаза будет сам Чубэн. Но мне это стало ясно! Яснее ясного! Настолько плохим актёром был мужичок, настолько неуклюжим было его молчание. Тупое молчание, сказавшее мне обо всём лучше всяких слов. Да, оказывается, молчать тоже надобно уметь! Итак, с воскресенья с Алмазом гуляет сам хозяин. И именно воскресный вечер – лучший момент для разговора с ним. В понедельник может не получиться – буду занят проводами Дениски, да и самому в дорогу собираться нужно. А во вторник я умотаю. Значит – воскресенье! Кровь из носу!
В субботу, чтобы немного развеяться, я отправился на рыбалку с парнями. Сто лет не рыбачил (если точнее – года три). Общение с природой, свежий воздух и отсутствие какого-либо намёка на клёв – всё это вкупе как нельзя лучше способствовало принятию горькой на грудь. Пребывая ещё на «рыбалке», в промежутках между опрокидываниями стопарей, я думал о том, что слишком скучно живу: на дискотеках не бываю, девчонок не клею, да и вообще «куражу не хватает!» С такими мыслями возвращался в город, с такими мыслями продолжал возлияния вечером, с такими мыслями и отправился в ночной клуб «Золотая гора», что оккупировал территорию бывшего столярного цеха.
Там, где прежде в «эпоху застоя» вкалывали рабочие за верстаками да станками, изгибались нынче голые танцовщицы. В дыму и огне мелькали юные стройные тела, вырываемые вспышками юпитеров из темноты. Громыхала музыка. Да разве ж это музыка? Ритмичное буханье без слов. Где «Мираж»? Где «Fancy»? И как под весь этот грохот прикажете танцевать?! Но публике нравилось, публика изгибалась ритмично. «Похоже, я от жизни конкретно отстал!»
Мы с пацанами успели занять столик – хорошо, рано пришли. Зал заполнился к полуночи так, что упавшее яблоко в кутерьме этой было б уже не найти. Надравшись как следует, я протиснулся на танц-пол. Закрыв глаза, дёргался с прочими «танцорами». Голова шла кругом. Когда изредка отворял зенки – по кругу мимо меня плыли разноцветные фонари, плыли искажённые гримасами лица. Вдруг – стоп! В темноте, метрах в пяти справа, меж колышущимися в такт этой долбиловки головами, мелькнуло её лицо. Я потряс головой, напряг зрение. Точно! Она!
Жанна отрывалась самозабвенно! Я даже залюбовался, но ненадолго. При других обстоятельствах я пожирал бы её глазами хоть целую ночь, но не сейчас: она танцевала с мужиком, позволяла ему себя лапать. И он именно лапал её. Не украдкой. Мял по-хозяйски, так, чтобы все видели: она его! А Жанна была не против. Похоже, она, в самом деле – его! Мужика этого я узнал – коммерсант не слишком высокого пошиба, держал он пару торговых палаток с бижутерией – на мини-рынке и у ДК.
Мне стало как-то тоскливо. Ребята плясали. Я же, вернувшись за столик, опрокинул одним махом полстакана «отвёртки». Но долго скучать в одиночестве не пришлось. Неожиданно передо мной вырос, вынырнув из глубины клубящейся молодёжи, Гена – мой знакомый «крокодил».
– Привет! Как делишки? Чего грустим? – его весёлый крик прямо в ухо еле перекрывал звуки, доносящиеся из громадных динамиков.
– Делишки у прокурора, – как-то несвязно прокричал я в ответ.
– Сам ты прокурор! Ха-ха-ха! Опять ты всё перепутал! У прокурора – дела, у братвы – делишки! Пошли, подышим, а то я горло скоро надорву!
Сквозь постоянно перемешивающуюся толпу протиснулись мы на улицу. Свежий ночной ветерок пробежал по лицу. Где-то за углом отчаянно пиликала автосигнализация, но после клубного музона пиликанье это казалось мне райской мелодией. Сверкнул в ночи серебряный портсигар. Генино лицо озарилось пламенем зажигалки. Я открыл было рот, но Гена опередил:
– Тебе закурить не предлагаю. Сигаретки эти нужно курякать только по-трезвяни.
– Да ладно. Мне и без них хорошо, – пробормотал я.
– Ну что, надумал? В бригаду мою идёшь?
– Я ещё думаю, и вот что, – принюхиваясь к аромату сигаретного дыма, я чуть не забыл о чём разговор. – Ах, да. Что скажешь на счёт Чубэна? Говорят, он хозяин Карлоса. Вопрос мой ты сможешь с Чубэном решить?
– Если ты спрашиваешь, смогу ли я защитить от Чубэна, надумай он наказать тебя за Карлушу – то я тебе прямо отвечу: нет! Но суть не в этом. Я могу попросить Чубэна, чтобы он тебя не наказывал. В конце концов, бригада моя ведь тоже под ним, хоть и не напрямую!
– Ты, как и Карлос, под Чубэном?
– Тут всё немного сложнее. Я под Шмелём, у Шмеля таких бригадиров, как я с десяток. А Шмель под Чубэном. У Чубэна «шмелей» таких – целый улей! Карлос же был поначалу одним из бригадиров Игоря-Штурмана, который нашему Шмелю и кореш, и конкурент – два-в-одном. Но братва от Карлоса разбежалась. Кому охота под беспредельщиком работать? Формально Карлос всё ещё под Штурманом, но реально – сам по себе. Точнее, напрямую под Чубэном. – Гена вздохнул тяжело, задумался на секундочку, а затем уточнил. – Короче, чтобы башку не забивать: все мы в этом городе – так или иначе – под Чубэном.
– И сдался Чубэну такой отморозок! – налетел порыв ветерка, и я пошатнулся: доза алкоголя, принятая на грудь, давала о себе знать. Заплетающийся язык мой с трудом ворочался. – От Карлоса проблем, на… наверное, больше, чем пользы. Так какого ху… худенького… Чубэн его держит?
– А вот это – не нашего ума дело. Значит, Чубэну нужен Карлуша, если держит. Ну, к примеру, чтобы пугать им кого-то. Власть – штука сложная. Система сдержек и противовесов.
– Пожалуй, такой громила на роль противовеса сгодится.
– Это всё в прошлом, в прошлом! Теперь Кастратос – даже не мужик! Его и раньше не уважали, его боялись. Теперь его и вовсе презирать станут. Боров, он и есть боров, хоть в Африке, хоть на Бора-Бора. Ха-ха!
– Заладил ты: боров, боров… – пробормотал я, глядя как Гена, затушив сигарету о стену заведения, отправляет щелчком чёрный окурок точно в урну. Во мне пробуждалось смутное желание.
– А кто ж он, по-твоему? Боров – это кастрированный хряк. Такого порося чисто на мясо ростят, – выкурив сигарету, Гена, казалось, стал ещё бодрее, ещё веселее. – У борова гормоны мужские не выделяются, поэтому он и покладистым становится, и вес быстрее набирает. Всё это и Карлушу нашего ждёт. Спёкся Карлуша – не мужик! Но обидчику своему отомстить всяко-разно захочет, так что соображай порезче!
Мы направились обратно в клуб. Прямо перед дверьми, из-за которых долбила музыка, я придержал Гену за локоть.
– Подгонишь сигаретку? – спросил его чуть заискивающе. – Я её завтра выкурю.
– Держи сразу две, – волшебный серебряный портсигар распахнулся передо мной. – Ты занычь их подальше, до утра. Помни: с алкоголем – ни-ни!
Сидя за столом, тянул «отвёртку» бокал за бокалом. Рядом бухали, курили пацаны. Не зная куда заныкать Генины сигареты (в кармане сломаются, на столе замочатся), я сунул их за уши. За правым ухом сигаретина держалась отлично, другая же – из-за левого уха – постоянно выпадывала. Мне пришлось просто держать её в кулаке. Так и сидел, не помню как долго, пока вновь не увидел Жанну. К тому времени – где-то в четвёртом часу ночи (или уже утра?) – был я, как говорится, пьянее бидона с брагой.
Жанна отрывалась всё так же. Самозабвенно! По-прежнему этот мужик рядом с ней (барыга хренов!) распускал лапы, танец их стал ещё откровеннее. Заметив меня, она не смутилась. Подмигнув мне, продолжала гнуться в такт музыки, сильнее ещё прижимаясь к своему кавалеру. Теперь мне казалось, что Жанна специально дразнит меня.
«Эта стервозина хочет, чтобы я её ревновал. Дудки!» Замахнув остатки рабоче-крестьянского коктейля, я машинально сунул в рот чёрную сигарету. Откуда-то всплыл передо мной огонёк, и я прикурил. В голове неожиданно прояснилось. «И чегой-то крокодил на пьяну голову курить запрещал?» Но как только раздавил я в стеклянной квадратной пепельнице окурок, тут-то всё и началось!
Меня прибило! Я сидел сам не свой. Не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Дышал и то еле-еле. Душа словно была не в теле. Перед глазами туман. В черепушке дурман. Неожиданно взгляд сфокусировался на танцовщице, одной из двух «go-go girl». Девочка-зажигала работала на специальной висячей подставке прямо под потолком. Словно заворожённый, не в силах двинуться с места, наблюдал я её энергичные движения. А в голове крутилось: «До чего же я докатился? Здоровый парень – гири, бокс – и что же? Меня – такого пришибленного – в данный момент, вот эта самая девочка go-go в бараний рог на раз-два скрутит. Надо завязывать. Гадство какое! Надо…»
Воскресное утро, начавшееся для меня часов в одиннадцать, было ужасным! Сказать, что башка трещала – значит, ничего не сказать! Про засуху в горле тоже молчу. Как добрался до дома – не помню. В общем, образно выражаясь, я был по шею в дерьме! Одно желание пронзало всё моё существо – желание выкурить вторую Генину сигаретину. А её нигде не было: проверял дважды карманы, надеясь на чудо. Искал её за ухом несколько раз. Но чудеса случаются слишком редко! Куда ж я её подевал? Весь день меня трясло и колотило так, что до унитаза доползал буквально на четвереньках, лишь собрав последние остатки воли в кулак. А потом пугал его – унитаз – своим звериным рыком.
Понятно, что в таком состоянии, ни о каком разговоре с Чубэном не могло быть и речи. После кошмарного дня пришла кошмарная ночь. Затем настало кошмарное утро. Дела мои были, как говорится – полная жо…! Я думал, что это уж край. Самый крайний край! Не подозревал, что может быть ещё хуже.
В понедельник утром, идя на работу, ощущал себя выжатой половой тряпкой. Карманы были пусты, голова тоже. Но, по крайней мере, ко мне вернулась способность передвигаться на своих двоих.
Оформились в командировку. В напарники меня дали Серёге. Он старший наряда, он и бумагами целый день занимался, ворчал на меня. Веснушки прыгали на Серёгином рыжебородом лице, а я лишь расписывался там, где нужно. После обеда, чудом удержавшегося в желудке (две ложки капустного салата и три ложки борща), сидели на инструктаже, чувствовал себя уже неплохо. А когда ближе к вечеру денежки командировочные пересчитывал – пальцы почти не тряслись.
Решил прямо с этого дня с бухлом завязать хотя бы до Нового года. Решил и от Гены с его чёрными сигаретами держаться подальше! Выходные просрал! Так можно и всё на свете просрать! Остался последний сегодняшний вечер. Я должен:
А) Приготовить к дороге и отправить Дениску (из клуба за ним приедут в восемнадцать ноль-ноль).
Б) Взяв на прогулку Флору, встретиться «случайно» с Чубэном (Лёня выгуливал Алмаза с восьми до половины десятого; Чубэн, я надеюсь, будет гулять в это же время). Объяснить ему ситуацию с Карлосом.
В) Собраться самому, чтобы завтра по утряни сдристнуть из города (самый простой пункт плана).
Приняв душ, стал собирать бультерьера в дорогу. Сложил документы: ветпаспорт, родословную РКФ, сертификаты. Приготовил нехитрые собачьи пожитки: ошейник, шлейку, намордник, два поводка. В отдельный пакет сложил пару любимых игрушек Дэника и его подстилку (чтобы, ложась на неё, чувствовал пёс себя в новом месте комфортнее). А вот буковой дощечки для разжимания челюстей не было (тогда ещё бросил в «Привете» её – не захотелось кровь отмывать, а новую смастерить – руки не дошли).
Прощались с Дениской всей семьёй. Мама охала: «Как он, бедный, доедет, да как его будут кормить?» Отец, тяжело вздыхая, угрюмо молчал. Брат гладил и гладил нашего белоснежного рыцаря. А у меня слёзы на глаза наворачивались (возможно, сказывался отходняк). Даже овчарка, не находя себе места, наматывала вокруг Дениски круги, всё принюхивалась тревожно.
Мама устроила нашему бульке шикарный прощальный ужин: пельмени со сметаной. Полная миска! Мы тоже ели пельмени. Поужинав, спохватились: даже фотки на память нет. Я вытащил купленный на днях увесистый «Polaroid 636». Нажал кнопку. С хрустом выехал из прорези толстый листочек, тут же на нём проявилось изображение. Всей семьёй любовались мы моментальной фоткой Дениски.
И вот часы пробили шесть. Напряжение возросло, но тянулись минуты, тянулись, тянулись… Мама ушла кашеварить на кухню, отец сел с газетой к окну, я в своей комнате собирал шмотки в командировку, Флора улеглась в гостиной на коврике. И только брат всё гладил и гладил Дениску. Брат и оставался до конца его настоящим хозяином, если честно. Не я.
Часы звякнули – уже полседьмого, а никто не приехал. Тут мы забеспокоились, однако: поезд ждать ведь не станет! Наконец, без пяти минут семь звонок разорвался от нетерпеливых нажатий кнопки по ту сторону двери. Явились – не запылились! Собаки, естественно подняли страшный лай. В нашу квартиру влетели, словно ужаленные, две полные дамы-собачницы. Выряженные в полосатые платья-балахоны, они вопили:
– Скореедавайтесюдабультерьера!
Ошарашенные, мы принялись лихорадочно передавать Денискины пожитки:
– Вот документы, вот подстилка, вот игрушки…
Дамы-собачницы, потные то ли от гонки, то ли из-за переживаний, подгоняли:
– Быстрееопаздываемнапоезд!
Я торопился, в то же время пытаясь их вразумить:
– Спокойствие, только спокойствие! Тише едешь – дальше уедешь.
Но дамы не слушали, всё так же наперебой орали в две глотки:
– Таксиуподъездасчётчиквключён!
Сцапав Дэника и сумки, вылетели они из квартиры. Даже погладить пса на прощание мы не успели. Мать спохватилась. Вытащив из холодильника ещё одну сумку, запричитала:
– Еду-то! Еду Денискину забыли!
Схватив пакет с «дорожным набором голодающего бультерьера» от лучшего шеф-повара нашей квартиры, я выскочил на лестничную площадку. И вовремя! Картину, увиденную мной, вполне можно было ожидать. Обе толстые дамы (теперь они молчали), дрожа телесами, вращая глазами, жались по углам. Бультерьер стоял между ними – напряжённый, мускулистый, готовый ринуться в атаку. Водя огромной башкой из стороны в сторону, Дэнька словно выбирал с кого начать. Он громко рычал.
Зная Дениску, я сразу понял, что нападать на толстух он не собирается. Так, припугнуть малость решил. Если бы хотел напасть – сделал бы это сразу и молча, либо второй вариант – стал бы играть в охотника, но опять же молча. Понимая ситуацию, я зажал Дениску с боков между ног, погладил, сунул в рот ему печенюшку. Дамы меж тем, просочившись мимо нас в открывшиеся двери лифта, нажали на кнопку «1». Двери закрылись, и я услышал приглушённые, уплывающие вниз, голоса:
– Мыждёмваснаулицеприводитесобаку!
«Вот дуры! И намордник и шлейка – уехали с ними в сумке! Это ж надо постараться – суматоху такую устроить!» Делать нечего, следующим рейсом спустились на лифте и мы. Вышли из подъезда. Произошедшее далее вспоминал я впоследствии как один из самых ужасных кошмаров, случившихся наяву в моей жизни.
Фаза 1. За нами захлопывается дверь подъезда. Сложно поверить собственным глазам: передо мной картина-сюр. Такси – белый сорок первый «Москвич», оранжевый гребешок с чёрными шашечками на крыше. А за ним (метрах в двадцати, на газоне) стоят наши дамы-собачницы и, как ни в чём не бывало, беседуют с Карлосом и Чубэном. Успеваю понять, что разговор их, естественно, об Алмазе, которого хозяин держит на поводке. «Карлос тут!» Я столбенею. Алмаз поворачивает в нашу сторону морду.
Фаза 2. Юденич Даймонд Бижу, он же Тринадцатый, он же Дениска. Пёс-охотник, пёс-боец, пёс-убийца. Одним изящным движением вывернувшись из ошейника, молча устремляется к милой компании. Я открываю рот, чтобы крикнуть, но сознаю: поздняк!
Фаза 3. Дениска врезается в Алмаза. Не самый удачный Денискин прыжок – зубы бультерьера смыкаются на передней левой лапе «немца». Матёрый Алмаз кусает обидчика в шею, грозно рыча, рвёт белую шерсть, на которой проявляются багровые пятна. Кажется, ещё немного и «немец», стряхнув назойливого вражину, порвёт его на мелкие кусочки. Но я-то знаю! И от знания этого – сердце моё уходит в пятки!
Забыв об опасности встречи с Карлосом, я ринулся к полю боя. Принялся оттаскивать от собак Чубэна, успевшего дважды пыром засадить Дениске под рёбра. Получая пендали от Чубэна, бультерьер подскакивал, словно гаубица во время выстрела, но лапу овчарочью не отпускал. Оттаскивая Чубэна, в первую очередь хотел я его самого уберечь. Точнее – себя! Ведь цапни Дениска авторитета – и всё, мне точно крышка. Но Чубэн, рвущийся к обидчику своего Алмаза, принял мои потуги за акт агрессии. Его кулак врезался в мою челюсть так, что в глазах у меня на мгновение свет выключился, сам же я еле устоял на ногах.
– Да стой же! – что есть мочи заорал я. – Или хочешь, чтобы он на тебя переключился?
Кажется, эти слова отрезвили Чубэна. Живой пример того, чем чревато это переключение, стоял рядом. Карлос дышал тяжело, видом своим напоминая рассерженного буйвола, но на рожон всё же не лез. Между тем боевой пыл Алмаза начал иссякать, Дениска же напирал, словно заведённый. Чубэн зарычал:
– Ну-ка, живо собак расцепили!
Дважды повторять не пришлось. Всей гурьбой принялись мы отдирать бультерьера. Да только не так это просто. Суеты много было, а толку… Сначала я, схватив Дениску за задние лапы, подняв их в воздух, скомандовал:
– Челюсти разжимайте!
Да разве их разожмёшь? На что бабы, хоть и собачницы, в этом деле способны? Карлос же к морде бультерьера не приближался. Передав Денискины задние лапы дамам-толстухам, взялся за челюсти сам. Как же я пожалел о том, что бросил в «Привете» буковую дощечку для разжимания челюстей! Сделать тут что-либо голыми руками не представлялось возможным.
Бультерьер, словно запрограммированный киборг, неумолимо продолжал страшную работу по ампутации овчарочьей лапы. Алмаз совсем перестал сопротивляться, казалось, вот-вот потеряет сознание. Он визжал: жалобно, умоляюще, громко! От визга этого меня мутило.
– Я щас уроду этому зенки повыдавлю! – орал Чубен. И длинные, украшенные наколотыми перстнями пальцы тянулись к морде Дениски.
– Куда? Убери пальцы, откусит! – орал я в ответ. – Палку, или доску какую-нибудь ищите меж зубов ему запихнуть – рычаг нужен, без рычага не разжать!
Но Чубэн вместо поиска подходящего рычага уставился на меня, словно Кашпировский в телезрителя, цедя сквозь зубы заклинание:
– Ты труп. Вместе с собакой своей. Оба трупы.