Я обнаруживаю себя сидящей в узкой комнате с тёмно-серыми стенами и крохотным окошком где-то под самым потолком. Оно освещает лишь небольшую полоску комнаты возле двери и кусок стены слева от неё. Посмотреть бы, что там – за этим окном, и какая погода на улице. Но в комнате – ни единого предмета мебели, на который можно забраться, поэтому я попросту не в состоянии дотянуться до окна. Едкий запах мочи мешает нормально дышать. Я подхожу к двери и пытаюсь толкнуть её, чтобы та открылась, но тщетно.
И тут появляется мысль, что меня оставили здесь навсегда. Чувствую, будто чья-то невидимая рука перехватывает меня поперёк живота и в нижней его части. Резко сбивается дыхание, и я начинаю кричать. Надрывно, истошно. Почему? Какая неведомая сила заставляет меня это делать? Я не знаю. Но не могу не кричать, ведь пока мой рот открыт, а из горла вырывается пронзительно громкий звук, невидимая рука и её давление почти не ощущаются, становится чуточку легче. Но стоит остановиться для передышки, как спазм возобновляется. Моим щекам горячо, я чувствую, что они совсем мокрые от слёз. Если бы эта дверь, подсвеченная слабым светом из окошка, сейчас открылась, я вмиг успокоилась бы – ведь мой живот престал бы сжиматься.
Но никто не приходит, чтобы забрать меня из этой комнаты или спросить, отчего я плачу. Никто не открывает дверь. Очень-очень долго. Так долго, что я теряю голос и силы от собственного крика, который изматывает меня саму.
Я проснулась с тяжёлой головой и абсолютно дезориентированная. Сколько я проспала? Какой сейчас день недели? Над чем я работала, когда уснула?
По мере того, как сознание прояснялось, я вспомнила, что предыдущей ночью ни над одним проектом так и не успела поработать: уснула, не раздеваясь, увлечённая обдумыванием последней встречи с Грегом. Наверное, оттого и сны были такие тяжёлые, муторные.
До сих пор аппарат, который использовал Грег, не обнаруживал никаких негативных воздействий на мой организм, если не считать лёгкого покраснения на коже в тех местах, где крепились электроды. Впрочем, и это покраснение исчезало в течение получаса после сеанса. Теперь же, судя по всему, начали появляться другие последствия всех этих экспериментов.
Я и раньше читала на форумах даркнета комментарии некоторых алексов о том, что сеансы могут вызывать различные побочные эффекты. Расстройство сна – один из них. Большинство не выдерживает этого периода и разрывают контракты с продавцами эмоций. Но сами продавцы утверждают, что для преодоления этого барьера как раз необходимо продолжать сеансы. Тогда впоследствии будет легче. Мол, это индивидуальная реакция мозга на поступление и обработку непривычной ему информации. Чаще всего самым заядлым покупателям начинают сниться события из раннего детства, какие-то обрывочные воспоминания… Но у большинства это происходит примерно после десятого сеанса. Меня же накрыло после третьего.
Я вздохнула. Да, мой организм слаб физически – так уж сложилось с детства, но никогда не думала, что и разум мой также ненадёжен. Наверное, какой-нибудь психотерапевт из прошлого века даже прописал бы мне курс лечения.
В конце концов я решила прекратить уделять так много времени мыслям о сне, каким бы он ни был реалистичным и интенсивным по ощущениям. Ведь это всего-навсего сон. А у меня висит четыре незавершённых проекта. К тому же дедлайн по одному из них истекает уже сегодня вечером.
На электронном браслете пропиликало сообщение от виртуального тренера с напоминанием о кардиозарядке, и я поплелась в тренировочно-процедурное крыло.
«Даже хорошо, – думала я, – беговая дорожка поможет мне справиться с утомительным сумбуром в голове».
Но и во время бега по виртуальной космической станции, бесконечно проплывающей перед моим взглядом на мониторе размером со всю стену, я не переставала возвращаться мыслями к ощущениям, пережитым во сне.
Я понимала, что если так пойдёт и дальше, мне будет чрезвычайно сложно. Но не собиралась сдаваться. Мне было очевидно, что и здесь всё дело – в программе и её индивидуальном воздействии на человека. Возможно, я просто более восприимчива к отдельным её компонентам. Понять бы, к каким!
В любом случае проблемы со сном я смогу решить быстро. Близится дата обязательного ежегодного медосмотра. Стоит мне нажать на интерактивном автомате, проводящем обследование, кнопку «трудности с засыпанием», и он выдаст электронный рецепт, по которому я смогу получать подходящий для меня снотворный препарат. Еженедельно, вплоть до следующего осмотра.
Обязательные медосмотры и дальнейшее лечение выявленных заболеваний финансируются государством, поэтому все стремятся закрыть как можно больше вопросов по здоровью именно во время этой процедуры. Ведь внеочередное обращение в клинику придётся оплачивать из своего электронного кошелька, а это дорого и не всем доступно. Живущим во внешнем городском кольце – точно нет, их зарплат едва хватает на питание, аренду транспорта и одежду.
Хорошо, что мои финансовые возможности не столь ограничены.
После тренировки и всех гигиенических процедур я активировала голографический монитор на компьютерной консоли, заказала доставку завтрака на дом и целиком погрузилась в работу.
Когда браслет уведомил меня о наступлении времени обеда, я, как обычно, не поверила и скользнула взглядом по крохотному циферблату на мониторе. Так и есть: я просидела безотрывно от рабочего места почти пять часов. Есть совсем не хотелось, и был велик соблазн проигнорировать напоминалку, чтобы не отвлекаться. Но я знала, что малейшие колебания веса могут снова привести меня к хроническому полуобморочному состоянию, как это было несколько лет назад, и пропуск приёма пищи может оказаться критичным. А в таком состоянии я не смогу нормально работать и мгновенно откачусь в рейтингах.
Ничего не поделаешь. Я покорно заказала полноценный обед – благо, можно его употреблять, не отрываясь от проекта. А ведь с клеверфудом жизнь была бы гораздо проще, и на работу оставалось ещё больше времени.
До конца вечера я успела закончить целых два проекта. Бинго. План даже перевыполнен, а я ещё полна сил. За едой к ужину я решила отправиться уже сама – мышцы требовали разминки, а лёгкие – свежего вечернего воздуха.
Я пошла пешком, но предварительно запрограммировала автопилот глайдера припарковаться у входа в кафе ровно через пятнадцать минут. Правда, в моём персональном графике присутствует рекомендация отводить на приём пищи не менее получаса, но я не могу тратить столько времени впустую. А вот с Грегом мы всегда ужинаем неторопливо и долго, словно это некий ритуал.
Воспоминания о Греге так внезапно ворвались в поток моих мыслей, что я зачем-то зажала себе рукой рот. Как будто таким образом можно было заставить замолчать внутреннего болтуна, назойливо твердившего «Грег, Грег, Грег» при любом удобном случае!
Ужинать я собиралась прямо в кафе самообслуживания – там за мной была закреплена собственная звуконепроницаемая кабинка, чтобы другие посетители не мешали уединению. А поскольку я никогда не расставалась со своей компьютерной консолью, то зачастую прямо в кафе и продолжала работать. Но в этот раз что-то пошло не так. Очутившись в кабинке с подносом, нагруженным едой, я зачем-то проследила взглядом, как тяжёлая дверь плотно закрывается, отделяя меня от внешнего мира. И тут я испытала то жуткое ощущение из последнего сна: будто невидимая рука сдавила низ живота. Сердце бешено заколотилось, я почувствовала дрожь и слабость в руках и коленях и едва не уронила поднос с тарелками. Наконец, я со звоном грохнула его на стол и принялась лупить по кнопке на панели управления, чтобы поскорее открыть дверь.
«Страх сжимает низ живота», – всплыли в памяти слова, произнесённые спокойным, почти гипнотизирующим голосом Грега.
Так вот, что это такое! Страх! Будучи маленькой девочкой, запертой в отдельной комнате с тёмными стенами, я плакала и кричала от страха, отголоски которого звучат во мне до сих пор.
Дверь, наконец, плавно отъехала в сторону, а я бессильно упала на узкий диванчик, стоявший у стола кабинки.
Воспоминание из далёкого детства поглотило меня целиком.
Сколько мне было? Лет пять или меньше. В тот день я немного задержалась по дороге на обед, и одна из девочек, с которыми мы питались в отдельном помещении интернатовской трапезной, съела не только свою, но и мою порцию. Когда я пришла, она как раз доедала остатки. Я стала плакать, что тоже хочу есть, но она не реагировала, делая вид, будто не слышит и не замечает меня. На шум пришла воспитатель. Когда я попыталась объяснить, что произошло, девочка, съевшая мой обед, стала всё отрицать. Сказала, что я сама всё съела, а теперь требую ещё. Воспитательница не стала разбираться – она просто поверила ей, а не мне. А так как я не прекращала плакать и просить еды, меня отволокли в «крыло уединения». Это был отдельный блок здания. В нём находилось много маленьких комнат с толстыми стенами и звуконепроницаемыми дверями. Туда отводили всех детей старше двух лет, которые в чём-то провинились, нарушили порядок или просто долго и беспричинно капризничали. Так воспитатели ограждали себя и других воспитанников от назойливого шума. Некоторые плакали и кричали в этой комнате до полного истощения и отключки. Одной из этих некоторых когда-то была и я.
Я совершенно не помню, как часто это происходило со мной и когда, наконец, такие сеансы вынужденного уединения прекратились. Но я ни разу не вспоминала об этом во взрослой жизни. Похоже, моя память заблокировала эти события, словно их и не было. Механизм защиты. Я усмехнулась, вспоминая, как впервые научилась создавать в интернатовском компьютере скрытые файлы, которые не могли найти и увидеть другие пользователи. Чтобы снова сделать файлы видимыми и посмотреть их содержимое, нужно было ввести определённую комбинацию символов – специфический ключ, который знала только я. Но ключ от скрытых файлов с собственными воспоминаниями был неизвестен даже мне. И что-то подсказывало, что я смогу приблизиться к его обретению только на встречах с Грегом.
После пережитого инсайта, ужин так и не полез в горло. Плюнув на попытку перекусить, я вышла из кафе и уселась в поджидавший меня глайдер. Захотелось немного отвлечься и просто покружить по городу неподалёку от своего кольца, поэтому я запрограммировала автопилот и откинулась на сидение.
Стройные стеклянные ряды жилых небоскрёбов и многоуровневых теплиц практически сплошной стеной возвышались с обоих сторон любой из городских магистралей. Простор и открытое пространство были лишь в самом центре городов либо за пределами внешних колец.
Огни, подсвечивающие небоскрёбы, сливались в единый слепящий фон – даже ночью на улицах наших полисов светло, как днём, чего совсем не скажешь о трущобах. Оба раза, когда я приезжала к Грегу, меня поражала почти непроглядная тьма на улицах. Были ли освещены подъезды внутри, я тогда не знала – повязка была слишком плотной.
Моё внимание снова зацепилось за голографическую рекламу. На сей раз это была пропаганда семейного сожительства:
«Успешный брачный контракт – залог процветания в будущем».
«Государственная финансовая поддержка новообразованным семьям. Усиленный соцпакет. Удвойте свои шансы достичь успеха!»
Два разных баннера, и в обоих – это слово. Успех. О необходимости стремиться к нему нам напоминали буквально на каждом шагу. Пожалуй, это понятие я слышала в своей жизни чаще каких-либо других. Ещё начиная с интерната. Оно впиталось в моё сознание, а может, и в кровь. Успех стал мерилом, определителем всей моей жизни. Но что он вообще такое?
Я подумала о том, что чем бы ни являлся успех, я вовсе не хочу направляться к нему вдвоём с кем-то и не нуждаюсь ни в каких брачных контрактах. Больше того: я, наконец, поняла, что просто-напросто боюсь их! Но почему? Ведь это абсолютно стандартная практика, к которой, согласно статистике, прибегает около сорока процентов взрослого населения ОЕГ, не считая эмпатов.
И, тем не менее, один из обязательных пунктов контракта заставлял меня внутренне холодеть лишь при мысли о нём: обязательство пары работать над зачатием ребёнка. В первые два года самостоятельно, а если зачатие не наступало – с помощью современных медицинских достижений по искусственному оплодотворению.
Я хорошо помню, как впервые узнала об этом условии.
Мне было двенадцать, когда один из преподавателей социального права в колледже, профессор Лобзовский, целую лекцию посвятил теме брачных договоров. В конце занятия он пристально обвёл лягушачьим взглядом зал с учащимися и заявил, что в течение последующих двух недель все девочки нашего потока должны по очереди являться к нему в кабинет для личной беседы. «С целью более качественного закрепления темы», – так он выразился.
Приказы преподавателей в колледже не обсуждались и не игнорировались: от воли этих людей напрямую зависела возможность продолжать обучение и получить сертификат профпригодности.
Примерно через неделю после лекции наступила моя очередь идти на личную беседу к господину Лобзовскому.
Собственно, сама беседа была короткой. Когда я вошла в кабинет, профессор, растянув свои по-женски мягкие розовые губы по всему лицу и обнажив мелкие жёлтые зубы, дал электронной системе голосовую команду заблокировать выход. Приблизившись ко мне и расстегнув крепления на своей одежде, Лобзовский объяснил, что в таком вопросе как брачный контракт, мало знать теорию. Задача колледжа – максимально эффективно подготовить учеников к их будущим профессиям с практической точки зрения.
– Ведь в браке между гражданами ОЕГ практика важна ничуть не меньше, чем в профессиональной деятельности, – продолжал он, подойдя вплотную ко мне и расстёгивая мою ученическую униформу. Я помню, как он провёл своими толстыми пальцами по внутренней стороне моего левого предплечья и крепко ухватил оба моих запястья огромными ладонями. А после этого, в течение следующих тридцати минут профессор более чем наглядно демонстрировал мне практическую сторону брака алекситимиков, абсолютно не интересуясь моей готовностью эту грань познавать.
При одном воспоминании о тех получасах в кабинете Лобзовского, к горлу подкатывает тошнота. Едкий и душный запах его пота с того дня преследовал меня на всех последующих занятиях, которые вёл Лобзовский. По этому же запаху я могла определить, что он недавно прошёл по коридору, и тогда мне неизменно хотелось вывернуть содержимое своего желудка прямо на идеально белый пол. Теперь, благодаря Грегу, я знаю, что это называется отвращением. Да, я испытывала отвращение к господину Лобзовскому, к тому, что он со мной сделал, к брачным контрактам и – если уж быть честной до конца – к самой себе.
Никто из учеников практически не общался между собой, и ни одна из моих сокурсниц ни словом не обмолвилась о «беседе» в кабинете Лобзовского. Так же, как и я. По правде сказать, у меня даже мысли не возникло, что я могу кому-то пожаловаться или попросить о помощи. Как не подумала и о том, чтобы предупредить тех девочек, которые ещё не успели побывать на «беседе». Нас не учили защищать самих себя, и проявлять заботу об окружающих мы тоже не умели. Возможно, это как-то взаимосвязано? Что если умение дать отпор, сказать «нет», да и вообще способность воспротивиться, когда кто-то предъявляет права на моё тело и волю, напрямую связано с готовностью защищать других людей? Быть может, именно так это работает у эмпатов? Я решила, что обязательно должна спросить об этом у Грега.
Тут я против воли улыбнулась. «Кому должна?» – спросил бы сейчас Грег. Да себе, чёрт возьми, я должна это самой себе! Мне просто необходимо разобраться.
О том, чтобы рассказать обо всём произошедшем в колледже своим родителям, я даже не помышляла. Но если бы мне и вздумалось это сделать, подозреваю, они не придали бы моему рассказу никакого значения.
На следующий день после случившегося я не смогла пойти в колледж: сильно ныл низ живота, и ощущалось жжение в промежности. Но мать, узнав об этом, лишь поморщилась, как от зубной боли. В таких ситуациях, когда ребёнок жалуется на какие-либо болезненные ощущения, закон обязывает родителей обращаться в клинику. Но внеочередное обращение влечёт за собой большие расходы и лишние хлопоты для родителей.
В клинике я прошла обследование на универсальном сканере, эдаком роботизированном терапевте. Обработав информацию, полученную с датчиков, а также озвученные мной жалобы, робот выдал электронный рецепт на медикаменты и рекомендации по устранению физического дискомфорта. В комплекте выдавалось официальное освобождение от посещения колледжа на три дня. Вся информация с результатами обследования автоматически поступила на планшет матери, а освобождение – в администрацию колледжа. Ровно через неделю я обязана была вернуться на повторное обследование.
Ни до обследования, ни после него, мать ни разу не спросила, как я себя чувствую и по какой причине у меня возникли боли. Её беспокоило только одно: через неделю придётся вернуться в клинику и оплатить повторное сканирование. Ведь если этого не сделать, к родителям применят штраф.
Таким образом, родительский контроль над состоянием здоровья ребёнка был основан вовсе не на заботе о моём благополучии, а на нежелании быть оштрафованными за ненадлежащее исполнение родительских обязанностей.
Я относилась к этому спокойно, поскольку и не предполагала, что может быть иначе. Ведь меня тоже не волновало здоровье матери или отца, я никогда не интересовалась их самочувствием или делами, которыми они заняты. Вероятно, поэтому-то воспоминания Грега о его детстве так озадачили меня. Бескорыстная забота эмпатов друг о друге не поддавалась моей логике.
Раз за разом, возвращаясь мыслями к последней встрече с Грегом, я снова и снова прокручивала в памяти эпизод, когда его горячая ладонь касалась моего тела, обозначая зоны локализации чувств. Удивительно, что даже без подключения мозга к загадочному прибору, я сумела испытать все те чувства и физические ощущения, которые перечислял Грег. И к тому моменту, когда он начал рассказывать о проявлении сексуального возбуждения, я уже ощущала горячую волну, разливающуюся от низа живота прямо к стопам – через бёдра, а потом с невероятной скоростью взлетающую обратно вверх, к самой груди. Кажется, даже лицо обдало жаром. Но робкая радость от этих ощущений быстро сменилась едким жжением в нижней части грудной клетки и желанием спрятаться от посторонних глаз. И, словно по заказу, я узнала от Грега определение и этому состоянию. Стыд.
Теперь, анализируя тот эпизод на холодную голову, я осознавала, что порядок перечисления эмоций и знакомства меня с ними был неслучайным. Такое впечатление, что Грег видел меня насквозь. Он читал меня, будто компьютерную программу с открытым исходным кодом, заранее предугадывая реакции моего тела на его слова и действия. Но как ему это удаётся? Возможно ли, что он каким-то образом разузнал информацию обо мне? Что-нибудь о детстве, успеваемости в колледже, поводы, по которым я обращалась в клинику, мой карьерный путь… Но у эмпатов нет доступа к государственным базам данных с информацией о гражданах ОЕГ. Разве только, если он сам какой-нибудь хакер.
Однако поразмысли ещё немного, я поняла, что Грегу вовсе не нужно было выяснять мою подробную биографию. Ведь у всех современных алéксов она практически ничем не отличается.
Увлечённая этими размышлениями, я и не заметила, как автопилот, следуя программе, прикатил меня прямёхонько к дому.
Я уснула, едва голова коснулась подушки. Однако ночь была не менее тяжёлой, чем предыдущая. На сей раз я сама разворошила груду воспоминаний.
Но мне снился не хряк Лобзовский с его толстыми пальцами-сосисками и пухлыми потными ладонями. Персонажем очередного сна стал совсем другой педагог – молоденький Нил Доран, преподаватель истории цивилизаций. Он пришёл в наш колледж, когда я училась на последнем курсе. Я уже знала, что буду зарабатывать программированием, да и тесты показывали мою предрасположенность к точным наукам. Однако история стала номером два в моём персональном рейтинге учебных предметов. Нил был одним из тех преподавателей, кто стремился максимум информации донести учащимся лично, почти не используя электронную аппаратуру, и всегда был готов в личном общении отвечать на вопросы.
Однажды я задержалась после занятия господина Дорана в учебной аудитории, чтобы дополнительно разобрать несколько непонятных вопросов. На моём мониторе было выведено изображение планеты в том виде, какой она была за пару десятилетий до окончания Великого смещения. Я никак не могла понять, что и куда перемещалось, а также каким образом происходило переселение некоторых народов. Тогда Нил сел рядом со мной, чтобы наглядно объяснить мне ход происходивших процессов. Он демонстрировал смещение магнитного полюса в сторону Сибири и замедление Гольфстрима. А я наблюдала за его длинными пальцами в стилусных перчатках, перемещавшими объекты на большом прозрачном экране, вслушивалась в глубокий низкий голос, вдыхала терпкий, присущий лишь ему аромат, и вдруг ощутила, что от его близости у меня начинает кружиться голова. Перехватило дыхание, и я задышала часто-часто, стараясь при этом не смотреть Нилу в глаза, чтобы не выдать своё состояние. Но вопреки странному физическому дискомфорту, ощущения были как-то необычно… приятны. Мне хотелось, чтобы этот момент не заканчивался.
Неясное чувство странного томления с тех пор охватывало меня, стоило Нилу Дорану переступить порог учебной аудитории. Прошло несколько месяцев, прежде чем я сумела понять, какие биохимические процессы происходили в моём организме при встрече с Нилом, и тогда я решила, что если и позволю ещё хоть одному мужчине прикоснуться ко мне, им будет именно Нил Доран. С такими иллюзиями я жила примерно полгода, пока не хакнула базу данных с персональной информацией о сотрудниках колледжа. К слову, это была моя первая успешная попытка взлома, о которой к тому же никто не узнал. Но на этом радости и заканчивались. Из файла с делом Нила Дорана я узнала, что два года назад он заключил брачный контракт с некой Катериной Тейт, работающей нянькой в интернате. Конечно, я понимала, что брачный контракт между мной и Нилом невозможен в любом случае – мы не были ровесниками, а потому официальное заключение брака было недопустимым. В ОЕГ сексуальные отношения между людьми любого возраста разрешены, но только при условии, что оба партнёра не состоят в браке с другими лицами. В противном случае такие связи уголовно наказуемы. Видимо, преподаватель социального права – господин Лобзовский – однажды сильно впечатлился этим пунктом в Законе, если так ни разу и не вступил в брак за свои сорок восемь. Брачный контракт навсегда лишил бы его возможности «беседовать» с юными ученицами о практических аспектах некоторых пунктов Закона.
Итак, моим тайным помыслам о близости с Нилом Дораном суждено было остаться бесплодным ментальным монологом. Каким-то образом я пережила этот факт, но пообещала себе впредь не допускать подобных мыслей об этом мужчине.
Обещание, данное самой себе, я сдержала. По правде, это оказалось совсем несложно. С тех пор прошло десять лет, и вот теперь мне снятся сны, в которых Нил Доран одной ладонью поддерживает мою спину, а другой проводит по телу от груди к животу и ниже. При этом вкрадчивым голосом Грега он говорит, склонившись над самым моим ухом: «Сексуальное возбуждение разливает тепло в тазовой области. Ну а стыд закипает в районе диафрагмы».