Глава 3

Уже покинув паркинг, я поняла, что Грег был прав в своём решении не продолжать сеанс. Усталость, охватившая всё моё тело, оказалась такой всепоглощающей, что я даже не решилась управлять машиной, а сразу включила автопилот. Практически весь путь до дома я спала. Да, я могла полностью доверить управление глайдером бортовому компьютеру, ведь исходный код к автопилоту написала я сама.

Одна из особенностей алекситимиков – невозможность определить степень усталости своего организма, пока он внезапно не начнёт отключаться. Для большинства алéксов есть лишь два крайних состояния: абсолютная бодрость или полное истощение, когда уже с трудом добираешься до постели. С чувствами голода и насыщения такая же полярность. Никакие промежуточные состояния мы не отслеживаем, и это безусловный плюс к нашей работоспособности. Обычно проблем из-за этого не возникает. Главное – соблюдать распорядок дня: просыпаться, принимать пищу, ложиться спать в строго установленное время и следовать подсказкам персонального электронного менеджера.

Но в такие дни, как этот, налаженная система даёт сбой.

Судя по всему, активное проживание незнакомых чувств далось организму нелегко, и Грег раньше меня заметил, что мой процессор опасно перегружен. Я могла запросто потерять сознание прямо в его апартаментах. Вот и ещё одно доказательство вреда и бесполезности эмоций: они тянут на себя непозволительно много драгоценной энергии.


И всё-таки я решила продолжать. Меня предупреждали, что на эмоции можно подсесть, но я шла к продавцу чувств не за новой «дозой», а с профессиональными целями.

Да, алéксам недоступны глубокие переживания, но большинство из нас склонны к определённым пристрастиям. Порой – чрезмерным. Это один из немногих багов жизни без эмоций, своего рода плата за превосходство во всём остальном. Если алéкс однажды попробует наркотик или алкоголь и впоследствии будет иметь регулярный доступ к этому веществу, это почти безвозвратный путь к глубокой зависимости. И скорой смерти от сильнейшей интоксикации или передозировки. Наше общество прошло этот урок несколько десятилетий назад, когда из-за повальной смертности от токсических веществ начали вымирать целые города. Именно поэтому сейчас в ОЕГ действует закон, предусматривающий смертную казнь за изготовление и подпольную продажу любых наркотических веществ. Мне известно, что когда-то давно, задолго до рождения моих родителей наркотики применяли в мирных целях, в медицине – в качестве средств обезболивания. Но и в этой сфере потребность в них давно отпала благодаря изобретению нанороботов, запрограммированных на отключение центров боли внутри человеческого организма.

Часть алекситимиков так же, как от наркотиков, зависимы от секса. Поговаривают, проституция в среде эмпатов всё ещё процветает благодаря тому, что спрос на подобные услуги у некоторых мужчин-алексов по-прежнему высок. И с непонятной для меня избирательностью власть смотрит на эту ситуацию сквозь пальцы. Но если уж городского жителя официально уличат в сексуальной связи с эмпатом – не миновать такому горожанину трудового лагеря.

Так вот, лично моё пристрастие – моя, если хотите, страсть – наиболее безобидна. Сверх того – даже полезна обществу. Эта страсть – работа. И ради обретения новых знаний и опыта в своей профессиональной сфере, я готова на всё. Даже ненадолго преступить Закон. Цель оправдывает средства – мне всегда нравился этот девиз.

После той первой встречи с Грегом я всё-таки не удержалась и провела несколько экспериментов.

Здесь надо бы упомянуть ещё одну особенность нашего образа жизни. Поскольку у многих алéксов притуплено чувство голода, то и обратная сторона у этой медали тоже имеется: мы практически не ощущаем, когда пора остановиться во время приёма пищи. Чтобы избежать всевозможных негативных последствий переедания или, наоборот, систематического голодания, мы должны употреблять рассчитанную индивидуально для каждого алекситимика суточную норму пищи. Из-за этого бо́льшая часть из нас предпочитает использовать в качестве источника питательных веществ порционный витаминизированный протеин в виде порошка. Мы называем его обобщённым термином – «клеверфуд[1]». Минимум финансовых и временны́х затрат: развёл один пакетик порошка водой – и свободен от заботы о пищевых потребностях организма. Главное – чётко знать свою суточную норму.

В интернате большинство из нас кормили исключительно клеверфудом. Но у меня ещё в раннем детстве обнаружилась непереносимость какого-то компонента этих коктейлей: организм с завидным постоянством возвращал содержимое желудка наружу после каждого приёма пищи, и тогда меня перевели на индивидуальную диету, состоящую из обычных продуктов. Таких, как я, в интернате было ещё человек двадцать, и все мы питались в отдельном помещении.

Итак, эксперимент.

Сначала я самостоятельно сварила лапшу и попробовала намеренно вызвать предвкушение грядущего обеда и наслаждение от его поедания. Ни то ни другое мне не удалось. Но чистота опыта оставалась сомнительной: лапша ведь была без овощей. Готовить овощные соусы я не умела, поэтому на другой день решила повторить эксперимент в кафе самообслуживания, где я обычно питаюсь. По моему запросу кулинарный автомат за пятнадцать минут приготовил мне порцию лапши с тушёными овощами. Но и в этот раз никаких особых ощущений меня не посетило.

Наконец, ещё через день я заказала макароны с овощами навынос. Придя домой, прежде чем начать обедать, я завязала себе глаза. Есть в таком виде без посторонней помощи – тот ещё квест. Мне приходилось помогать себе второй рукой, и всё равно часть ужина оказалась рассыпанной по столу, а ещё часть уютно устроилась на моём комбинезоне. И снова волшебства не произошло. Что же. Кажется, я сделала всё возможное, чтобы убедиться: чёртов секретный скрипт эмпатов работает безупречно, а без его посредничества я по-прежнему не способна приблизиться к миру чувств.

Я ловила себя на том, что часами обдумываю возможные принципы, на которых основан код программы, но всякий раз оказывалась в тупике. Я нуждалась в большем количестве исходных данных. Именно поэтому и написала Грегу во второй раз.

* * *

При встрече всё повторилось: досмотр, завязанные глаза, ступеньки-коридоры-лифты, лохматый стражник Рик.

Когда собака попыталась меня облизать, я, как и в предыдущий раз, машинально отдёрнула руку и спрятала её за спину. Физическое ощущение было крайне неприятным. Видимо, это отразилось на моём лице, потому что Грег, возившийся до того с «энцефалографом», решительно направился в нашу сторону.

Я думала, он прогонит собаку. Но вопреки ожиданиям, Грег нацепил на мою голову незнакомый обруч с металлическими пластинками в тех местах, где этот аксессуар касался висков.

– Это вместо проводных электродов. Сегодня будет так, – коротко проинформировал продавец.

Второй такой же обруч он надел на себя и принялся производить вместе с Риком непонятные мне действия. В этот раз Грег не стал закрывать мне глаза повязкой во время сеанса, и я могла внимательно наблюдать за его вознёй с собакой.

Сначала я не понимала, что вообще происходит и какова цель всего этого. Рик глухо рычал, а иногда высоко взвизгивал, прыгая на Грега. В такие мгновения я думала, пёс собирается его укусить или с силой ударить лапами, но Грег, вместо того, чтобы защищаться, широко улыбался и поощрял Рика. Он трепал жёсткую шерсть животного на загривке, почёсывал за ушами, поглаживал морду. Затем отпрыгивал от него, делал два шага в сторону, словно в попытке убежать, но внезапно разворачивался, принимая собаку в свои объятия. Через пару минут в руках Грега оказался резиновый мячик размером с яблоко. Бросок – и Рик опрометью мчится за ним в дальний угол комнаты и тут же приносит обратно в зубах. Но пёс не торопился отдавать игрушку, дразня хозяина – Грегу приходилось с силой отнимать мячик у плотно сжатых зубов. И когда ему это, наконец, удавалось, Рик не кидался на хозяина в попытке отнять мяч, а покорно ждал, пока тот снова забросит его подальше. Порой Грег начинал громко хохотать, и, в конце концов, из-за воздействия обруча я и сама не смогла удержаться от улыбки. Широкой улыбки! Оказывается, оба они, вместе с псом испытывают…

– Радость и восторг, – подсказал мне Грег.

– Радость и восторг, – эхом повторила я. – Но отчего? Почему вы ощущаете радость от вашей нелепой борьбы? Вы соперничаете и испытываете друг друга на прочность, но при этом веселитесь? Почему?

– Мы не испытываем друг друга на прочность. И соперничества между нами нет. Мы взаимодействуем. Общаемся, играем. Рик радуется, что я уделяю ему внимание, он в восторге от возможности активно подвигаться, а я радуюсь оттого, что ему весело.

– Как можно радоваться тому, что радуется кто-то другой? – я действительно не понимала.

– Очень просто, – Грег улыбнулся. – Эмоции заразительны. В некотором смысле, это и есть эмпатия. Я проникаюсь чувствами другого живого существа настолько, что могу сам их испытать. Совсем как ты сейчас. Только мне для этого не нужны провода и приборы, – добавил он, снимая с меня обруч и глядя при этом прямо в глаза.

– И секретные программы, – добавила я, желая продемонстрировать Грегу, что до меня дошёл смысл его слов. Но он посмотрел на меня как-то странно и после некоторой заминки кивнул:

– Ну да. И программы.

Кажется, я сболтнула лишнего, насторожив продавца. Или же его взгляд означал что-то другое? Скорее всего, если бы обруч всё ещё был на мне, я бы поняла, что именно. Но строить пустые догадки мне не хотелось, а значит, стоило сменить тему разговора.

– Что теперь? Мы опять будем есть? – предположила я.

Губы Грега растянулись в улыбке:

– Да, это хорошая идея. Но тебе придётся подождать, пока я приготовлю ужин. Сколько пакетов клеверфуда ты сегодня уже употребила?

– Ни одного. У меня непереносимость клеверфуда. Я питаюсь обычной едой.

– Даже так? – Грег задумался, в упор рассматривая меня с ног до головы. – Удивила. Что ж, так даже лучше. Неужели и готовишь сама?

Я покачала головой:

– У меня нет на это времени. Покупаю еду из автоматов в кафе самообслуживания. Или заказываю доставку в апартаменты.

– И как?

Странный вопрос.

– И как – что?

– Тебе нравится?

Я пожала плечами:

– Меня устраивает. Экономит время, да и суточную норму калорий помогает соблюдать точно. Но сегодня я ещё не ужинала, – добавила я, предвосхищая следующий логичный вопрос.

Грег кивнул.

– Ты можешь осмотреться в моём логове, пока я буду занят. Или поиграть с Риком, если хочешь, – он скрылся в кухонной зоне, а Рик, услышав своё имя, встрепенулся и посмотрел на меня, будто в ожидании, что же я решу. Но мне на сегодня хватило взаимодействия с животными. Я поняла, что действительно ещё не успела толком рассмотреть жильё Грега. А ведь быт эмпатов должен значительно отличаться от нашего. И, чёрт возьми, отличия оказались разительны.

Все эмпаты живут либо в замшелых бетонных многоэтажках, выстроенных по устаревшим технологиям, либо в одно-двухэтажных кирпичных домиках с собственным отдельным двором. Некоторым из этих построек уже больше столетия. Кроме того, они ездят на допотопных автомобилях, а кое-где – в повозках, запряжённых лошадьми. Ведь доступ к проживанию в пределах городских колец и возможность пользоваться современной техникой есть только у алéксов.

Единственный способ для эмпата стать полноценным городским жителем и обладателем государственной поддержки – в буквальном смысле превратиться в алéкситимика, пройдя соответствующую операцию на мозге. После этого новоиспечённому алéксу выдаются личные апартаменты, расположенные в одном из небоскрёбов внешнего городского кольца. Все современные полисы, в отличие от тех, что проектировались до Великого смещения, построены по принципу концентрических кругов. Внешние круги – обитель бедняков среди горожан. Чем выше статус и успешность гражданина, тем ближе его апартаменты к центру города. А в самом центре находятся штаб-квартиры всех государственных Служб и административные здания-исполины – наиболее высокие в городе. Крупные промышленные зоны, а также трущобы и поселения эмпатов располагаются за пределами внешних городских колец.

Мои апартаменты находятся близко к центру – в пятом из двадцати шести колец Центрополиса, столицы ОЕГ. Но независимо от того, где располагается жилище алéкса, оно в любом случае значительно превзойдёт дом эмпата по своей технологичности и практичности.

Технологии 3D-строительства с применением жидкого и биодинамического гранита, углеродного волокна и графена позволяют нам в кратчайшие сроки возводить сверхпрочные и надёжные энергосберегающие здания-смогопожиратели, которые вдобавок ко всем своим достоинствам ещё и очищают окружающую среду от загрязнений. О многих нюансах возведения современных зданий мне известно не понаслышке, ведь я создаю программное обеспечение и для строительных 3D-принтеров.

Но раньше я не задумывалась о том, насколько дома алéксов и эмпатов отличаются внутри.

Апартаменты Грега оказались в четыре раза меньше по площади, чем мои. Я насчитала всего пять помещений – комнату гигиены, столовую, и ещё три небольших комнаты для разных нужд. Основное, что бросилось мне в глаза, когда я заглянула в ближайшее помещение – это огромная двуспальная кровать, стоящая посреди комнаты. Я и не предполагала, что такие ещё существуют и искренне считала этот предмет мебели пережитком: алéксы всегда спят раздельно и не нуждаются в просторных кроватях.

Следующее, что я заметила – поначалу мельком и лишь впоследствии более подробно – это изобилие цветовых акцентов в интерьере квартиры Грега.

И в интернате, и в колледже, и в доме родителей, и в моих собственных апартаментах стены, пол и мебель всегда были выдержаны в однотонной серо-белой гамме. А у Грега по всей квартире в самых неожиданных местах были «разбросаны» разноцветные пятна: плетёные коврики под ногами, вязаный плед на диване в гостиной, горшки с живыми цветами на полках, ярко-жёлтый стул в прихожей. На стенах в каждой комнате у него висели непонятные изображения в застеклённых рамках. А на комоде в спальне я обнаружила рамки с цветными фотокарточками, изображавшими неизвестных мне людей. Всё это не имело ничего общего с электроникой – изображения были изготовлены на бумажных носителях! Будто бы я попала в музей наследия древней цивилизации.

Но сильнее других помещений меня увлекла медиакомната. Домашняя лаунж-зона, как называл её сам Грег. Вдоль самой широкой её стены – огромный стеллаж, снизу доверху заполненный настоящими бумажными книгами. Красные, синие, тёмно-зелёные, ярко-оранжевые корешки создавали эффект неупорядоченного пёстрого безумия. Я провела рукой вдоль одного из рядов и достала книгу наугад. Это оказался увесистый сборник стихов каких-то древних поэтов. Фолиант отлично сохранился: хоть он и выглядел затёртым снаружи, на его грязно-жёлтых страницах хорошо просматривался печатный текст. Прежде я видела бумажные книги лишь пару раз, и то под стеклом, на специальном демонстрационном стенде – так в интернате и в колледже нас знакомили с предметами культуры и быта прошлых веков.

Раскрыв сборник на середине, я попробовала прочесть одно стихотворение… и не поняла ни строчки. Многими месяцами позже мне удалось разыскать этот текст повторно:


Перенеся лишенья, ты станешь вольной птицей.

А капля станет перлом в жемчужнице-темнице.

Раздашь свое богатство – оно к тебе вернётся.

Коль чаша опустеет – тебе дадут напиться[2].


Конечно, мне было знакомо каждое слово в отдельности. Но всё вместе показалось полнейшей бессмыслицей, набором случайных выражений и словосочетаний.

– Чушь какая! – я захлопнула книгу и засунула её обратно на полку. – Неужели кому-то действительно хочется тратить на это своё время?

Кроме книжного стеллажа, в комнате находился небольшой деревянный столик, мягкое кресло и диван, обитые незнакомым для меня материалом – но явно не синтетическим волокном. Конечно, здесь не было и намёка на инновационные кинетические сидения, которые повсюду использовались в городах. Вся мебель эмпатов казалась безнадёжно старомодной и нетехнологичной. В дальнем углу, слева от большого окна, помещался ещё один стол, выше и шире первого. На нём стояла какая-то старинная аппаратура с расходящимися во все стороны от неё толстыми проводами, что тоже выглядело анахронизмом, ведь беспроводные технологии давно и прочно вошли в городской быт. Приборы, стоявшие у окна, показались смутно знакомыми: наверняка я видела их изображения в обучающих материалах по истории электронной техники, однако точно определить, что за артефакты передо мной, не могла. Единственная вещь, которую я смогла узнать – старинные динамики для выведения звука. Но для чего они здесь? Я придирчиво осматривала замысловатые приборы, пытаясь понять, могут ли эмпаты использовать их для передачи чувств, и если да – то по какому принципу они работают?

– Это стереосистема, – услышала я за спиной тихий голос Грега, и, обернувшись, увидела, что он стоит, прислонившись к дверному проёму и скрестив руки на груди. Видимо, он уже давненько за мной наблюдал.

– Зачем она тебе?

– Слушать музыку.

Я не совсем понимала, что он имеет в виду. Конечно, я знала, что такое музыка, но до сих пор мне не приходилось слышать ничего длиннее десятисекундных электронных семплов, которые сопровождают работу различных приборов и программных оболочек.

– Зачем? И как это использовать?

В ответ Грег почему-то вздохнул:

– Тебе пока ещё рановато с этим знакомиться. Если наши совместные сеансы продолжатся, обещаю однажды показать. Но сначала я всё же должен отработать сегодняшний гонорар.

Грег расплёл скрещённые руки, и я заметила, что в одной из них он сжимает красную повязку.

– Ужин на столе, – с едва заметной улыбкой проговорил он, делая приглашающий жест.

Я кивнула и приблизилась к нему, чтобы опять покорно довериться темноте в ожидании новой порции неизведанных ощущений. К тому же, запах еды, доносившийся из столовой, уже кружил голову и заставлял ощущать требовательную пустоту в желудке.


В столовой Грег предложил мне для начала определить по запаху, какая именно еда стоит на столе.

Я безошибочно уловила запах рыбы, но не могла понять, какой гарнир её сопровождает. Как выяснилось, нас ждали рыбное филе с вареным картофелем и какая-то зелень – опять ничего принципиально нового, но чувство наслаждения было невероятно острым. И рыба, и картофель, оказываясь у меня во рту, будто сами собой расплавлялись на языке, оставляя нежное кремовое послевкусие. А салат из зелени, вкус которой я в принципе никогда не понимала и употребляла лишь изредка по настоянию электронного диетолога, в тот вечер показался мне наиболее уместным дополнением к основному блюду. Я поймала себя на том, что буквально «прислушиваюсь» к вкусу каждого ломтика или порции еды, которую отправляю в рот. У меня накопились десятки вопросов к моему продавцу чувств, но Грег не разрешил мне разговаривать во время еды:

– Некоторые чувства любят тишину, – как обычно, вполголоса, но твёрдо проговорил он. И добавил: – Особенно во время принятия пищи. Погрузись целиком в настоящий момент. Запоминай все возникающие ощущения, представь, будто чувствую не я, а ты сама. После ужина сможем обсудить всё это и многое другое. Я объясню тебе, что именно мы сейчас чувствуем и почему.

«Что именно МЫ чувствуем», – несколько раз повторила я про себя.

Было что-то заговорщическое в этом «МЫ». Нечто совершенно необычное для меня. Я вдруг поняла, что, возможно, ни разу не употребляла местоимение «мы» в том смысле, в котором это сделал Грег. Раньше это слово было для меня просто обобщением: «мы, алéксы», «мы, интернатовцы», «мы, жители Центрополиса», «мы, программисты».

Но в «мы» Грега было нечто большее. В нём звучало «ты и я, вместе». Так, словно это «мы» пролегло между мной и мужчиной неким незримым связующим звеном, которое делало нас сообщниками, объединёнными одной тайной.


Когда наша совместная трапеза закончилась, Грег, наконец, разрешил мне задавать вопросы. Он терпеливо и обстоятельно отвечал на них, стараясь в подробностях описать разновидности своих… точнее, наших ощущений. Объяснял, что для того, чтобы отличать их, человек должен хорошо изучить самого себя.

– Что ты имеешь в виду? Что значит изучить себя? – допытывалась я. – Понимать, как выглядят и как работают внутренние органы? Или мозг? Но я изучала анатомию ещё в интернате, а в колледже мы проходили краткий курс нейрофизиологии, и я прекрасно себе представляю, как устроен человек.

Но Грег сухо засмеялся в ответ:

– В этом и беда всех алéксов: вы фокусируетесь исключительно на физиологии. Но человек – нечто большее, чем набор мышц, костей и нервных волокон.

– У алéксов нет никакой беды, – парировала я. – Это не мы отверженная часть общества. И различия в уровне жизни алéксов и эмпатов говорят сами за себя!

Мне хотелось ещё много всего наговорить Грегу в тот вечер, но когда он решительно снял с моих глаз повязку и убрал своё секретное оборудование, разум мгновенно просигнализировал, что пора остановиться. Зачем подвергать себя риску и нарываться на агрессию? Кто знает, чего ожидать от обиженного эмпата – эти люди совершенно непредсказуемы. Поэтому я быстро сменила тему, зацепившись взглядом за предметы, окружавшие меня.

– А что за изображения висят у тебя на стенах в рамочках? Для чего они нужны, если их вид не меняется и с ними в принципе ничего не происходит, пока ты на них смотришь?

– Изменения не всегда должны происходить во внешнем мире, – ответил Грег. – Внутренние перемены, происходящие в самом наблюдателе, порой гораздо важнее.

Я опять не поняла, о чём он говорит, а Грег тем временем продолжал:

– Все эти изображения – картины, написанные от руки.

– Тобой?

Грег помедлил с ответом.

– Некоторые – мной. Другие – моими близкими. Но есть и те, что написаны моими бывшими клиентами.

Я пригляделась к одной из картин, висевшей прямо напротив меня. Но тщетно я пыталась определить, была ли она написана самим Грегом или кем-то из алéксов, приходивших сюда до меня. Я совсем ничего не смыслила во всех этих цветовых пятнах и мазках.

– И меня ты тоже заставишь рисовать?

Грег фыркнул:

– Ты сама захочешь. В противном случае клянусь и пальцем не пошевелить в этом направлении, – и он поднял обе руки, демонстрируя мне свои ладони. Жест показался мне одновременно смешным и нелепым, и, вероятно, поэтому сильно врезался в память. Почему-то его слова звучали для меня убедительно.

– А также, если не будешь против, я напишу твой портрет. Ты сможешь забрать его на память, если захочешь.

Я пожала плечами. Пусть рисует, мне всё равно. Зато я вспомнила, о чём ещё собиралась расспросить Грега:

– Расскажи мне про фотографии с портретами, которые стоят у тебя в спальне. Почему они не электронные, а распечатаны на бумаге? Что за люди на них изображены? Какие-то известные эмпаты? Или знаменитости прошлых веков?

– Не угадала, – хмыкнул Грег. – На тех фотографиях всего-навсего мои близкие. Ничем не выдающиеся для других, но важные для меня. Любимые люди, семья. Скорее всего, ты смотрела не совсем внимательно, но я тоже на этих фотографиях присутствую. А бумажные они только потому, что электронные изображения мне кажутся неживыми. Они не передают энергию. А бумага и краска – живой материал, способный передать содержимое значительно глубже и эмоциональнее. Это касается многих вещей: картин, книг, писем, дневников…

– Но зачем? – я оборвала Грега практически на полуслове.

– Что – зачем?

– Зачем ты держишь у себя в доме фотографии своих родственников? Ты не помнишь, как они выглядят и боишься, что не узнаешь при встрече? Или это особая религиозная традиция? Я читала о чём-то подобном в курсе истории цивилизаций.

И тут случилось непонятное. Грег начал как-то удушливо смеяться. Я видела, что он пробует сдерживаться, прикрывая рот ладонью, но в итоге не справился с собой и начал громко, во всё горло хохотать. Грега так корёжило от смеха, что он раскраснелся и стал вытирать глаза тыльной стороной ладони, смахивая с них выступившие слёзы. Я огляделась вокруг, пытаясь рассмотреть, что же он увидел, отчего пришёл в такое состояние. И только пару минут спустя поняла, что ему вообще не над чем смеяться, кроме как над моим последним вопросом. И, глядя на Грега, мне даже стало жаль, что я не понимаю, в чём комизм ситуации и не могу так же громко посмеяться вместе с ним.

Наконец, когда взрывы хохота стали угасать, сменившись каким-то подвыванием, Грег выдавил из себя:

– Прости….уы-ы-ы… прости, пожалуйста! Надеюсь, что не обидел тебя своим смехом… Но это и правда невыносимо смешно. Ты ведь задала этот вопрос со всей серьёзностью. Ф-ф-у-ух, – он тяжело выдохнул, будто после быстрого бега. – Нет, Мира, я не забываю, как выглядят мои близкие, и фото не имеют ничего общего с религиозными обрядами. Всё намного проще. Они приносят мне радость, когда я на них гляжу. Ведь многие, кто мне дорог, находятся далеко. А ещё – это способ вернуться мысленно в приятные моменты прошлого.

Видимо, моё лицо изображало полное недоумение, потому что после небольшой паузы Грег продолжил:

– Возможно, во всём этом и нет грандиозного смысла с твоей утилитарной точки зрения. Да, из подобных вещей нельзя извлечь какой-то очевидной пользы. Но именно мелочи наполняют нашу жизнь красками. Тонкие оттенки чувств создают тот особый, неповторимый вкус жизни – для каждого свой, уникальный.

– Оттенки? Я не ослышалась, ты говоришь, у чувств есть оттенки? Ваши эмоции имеют цвет?

Грег внимательно посмотрел на меня и покачал головой:

– Слишком много на сегодня. В следующий раз я расскажу тебе об этом подробнее, обещаю.

Через пятнадцать минут я опять направлялась домой на включённом автопилоте и в полудрёме прокручивала в памяти обрывки разговора с Грегом.

– «В следующий раз!» – бурчала я себе под нос. – Он сказал это так, будто решил, что я собираюсь встретиться с ним снова.

Загрузка...