Впервые увидев дочь после возвращения, отец чуть не вышиб из меня дух. Пронесшись мимо доктора Уинтер, специального агента Страусса и миссис Мартин, он, рыдая, схватил меня в охапку и прижал к себе. У меня даже не было возможности посмотреть на него, увидеть глубокие морщины, прорезанные горем у него на лбу, и седину, теперь посеребрившую его голову. Это случилось лишь двенадцать секунд спустя. А в тот момент, в эти первые двенадцать секунд, ему надо было получить от меня все, что он потерял за последние три года, и невыполнимость этой задачи отнюдь не была ему помехой. Я отнеслась к этому со снисхождением, потому что очень люблю отца. Вновь ощутив прикосновение его рук, я тоже заплакала и стала без конца повторять:
– Папочка… Папочка…
Я часто звала его на острове и каждый раз чувствовала в душе то же самое, что испытала в то утро на маминой кровати, когда он меня к себе прижимал. Сколько бы раз я к нему ни обращалась, умоляя сделать для меня хоть что-нибудь, пусть даже просто поделиться силами, чтобы я могла помочь себе сама, отец ничего такого мне дать не мог.
Я позволила себе немного поплакать и постаралась дать ему то, в чем он так нуждался. Мне было доподлинно известно, что после моего возвращения домой ему обязательно от меня что-то понадобится. Проблема лишь в том, что я тоже была шокирована клокотавшей в душе обидой. Мне хотелось крикнуть ему: Мне тоже кое-что нужно! Тоже! Я должна поведать свою историю, пока она не разорвала мне грудь! Но до меня, похоже, никому не было никакого дела.
Когда я заговорила, когда сказала им, что мы уехали, потому что Эмма забеременела, глаза отца расширились и обезумели, будто он заблудился на море в шторм.
– Я не понимаю! Она что, родила? У нее теперь ребенок? Боже праведный!
Сначала я ответила на второй вопрос:
– Да, у нее теперь маленькая девочка. Но они ее у Эммы отобрали. Билл и Люси забрали ее к себе и теперь считают своей. Поначалу они лишь делали вид, что помогают Эмме ухаживать за ребенком. Потом оставили на ночь у себя в комнате. Сказали, что это лишь на несколько дней, чтобы молодая мама могла отдохнуть. Эмма попыталась было воспротивиться, но они ее не послушали. И больше ребенка уже не отдали.
– Значит, они отказались вас отпустить, да? Держали взаперти? Касс, я ничего не понимаю!
Отец требовал ответа.
– Мы не раз просили позволить нам уехать. А когда они отвечали, что еще рано, еще не время и все такое прочее, разработали план побега, но понятия не имели, как воплотить его в жизнь с учетом того, что малышка постоянно была у них. В итоге мы с Эммой договорились, что я убегу, а потом вернусь с помощью. Я действительно попыталась, но у меня ничего не получилось. Как вы не понимаете… когда несколько лет спустя мы нашли другой способ, Эмма сказала, что без дочери никуда не уедет. Я пыталась убедить ее бежать со мной. Почему вы мне не верите? Я действительно пыталась!
Меня накрыла волна паники – сродни удару, который получает человек, засунув палец в патрон электролампочки. Мысль о маленькой девочке, о ее ножках, волосиках, улыбках; боль, которую я испытала, когда у меня ее отняли, Эмма – мне вдруг стало ее страшно не хватать, как не хватало бы сердца, если бы его вырвали из груди – вынести эту муку оказалось чересчур.
– Найдите их! – завопила я на всю комнату.
Я жаждала увидеть Эмму. Жаждала мести. Жаждала обнять малышку. И жаждала правосудия.
– Найдите их! Пусть они заплатят за все, что сделали!
Отец закрыл ладонями лицо. Думаю, в этот момент до него стало доходить, о каком месте я пыталась рассказать. Рассказать ему и всем остальным. Просто всего оказалось слишком много и мне, чтобы ничего не забыть, пришлось то и дело возвращаться назад. Может, следовало начать с моей первой попытки бежать и с того, что со мной сделали, когда поймали. Или на что мне пришлось пойти, чтобы в конечном итоге оказаться дома. Во многом я по-прежнему чувствовала себя ребенком, который боится оказаться в беде. Боится, что ему никто не поверит.
Отец вскочил на ноги и воскликнул:
– Нам нужно больше агентов! Надо что-то делать! Немедленно! Боже мой! Эти люди насильно держат у себя мою дочь и внучку!
За спиной отца маячила миссис Мартин, смотревшая на меня, как на сумасшедшую. Смотрела все утро, поэтому мне хотелось крикнуть «Кроме тебя самой, других полоумных здесь нет!» и увидеть, как она рассыплется на мелкие кусочки.
Агент Страусс попытался его успокоить:
– Команда наших агентов готова приступить к поискам. Не волнуйтесь, мы его найдем, этот остров.
Отец опустил голову и с силой сжал ее ладонями. Потом стал кивать своим мыслям, прочесть которые я смогла без труда – Ну конечно. Вот почему девочка сбегает из дома. Да еще так напористо сжигая за собой мосты.
Он повернулся и посмотрел на маму, пытаясь разглядеть на ее лице признаки солидарности. Плечи отца немного приподнялись, он протянул руки вперед, ладонями вверх, по его щекам вновь покатились слезы.
– Мы не могли этого знать, Джуди. Не могли, и все.
Он старался быть добрым, однако миссис Мартин в его доброте совсем не нуждалась.
Раньше отец любил отпускать комментарии касательно взаимоотношений Эммы с матерью, которая, по его словам, видела в ней младшую версию самой себя. Утверждал, что ей нравилось, когда в детстве на Эмму обращали внимание. Рассказывала, что когда была маленькая, с ней было то же самое – окружающие поворачивали в ее сторону головы, без конца охали и ахали. Их с Эммой скроили по одной мерке. Они были одинаковые. Вот чего отец не понимал, так это что по мере взросления Эммы миссис Мартин, из гордыни, все меньше говорила о том, как они похожи. Для нее это был способ вернуть себе внимание, отнятое Эммой – но когда-то предназначавшееся ей.
Я знаю, о чем думал папа, пытаясь ее утешить. То, что столь важное обстоятельство осталось для миссис Мартин тайной, было пощечиной ее гордыне, ее самолюбию. Если они с Эммой действительно были так похожи, то как она могла не знать, что дочь ждет ребенка?
Мне никогда не удавалось сидеть и спокойно наблюдать, когда между ними происходило что-то подобное – мама молча предавалась тягостным размышлениям, а папа прыгал вокруг нее, будто цирковой клоун, всячески стараясь ободрить. От этого у меня в груди закипала ярость, потому как он был слеп и ничего не видел. Не видел, что она по-прежнему умеет затрагивать самые сокровенные струнки его души и изводить, даже сейчас, когда разбила ему сердце, украла дом и детей. Даже сейчас.
Поэтому совсем не удивительно, что в день моего возвращения на все попытки ее утешить мама ответила так:
– Конечно! Откуда же мне было знать! Ты же вбил между нами клин, и она больше не говорила со мной о подобного рода вещах. Да, ты! Полюбуйся, что из этого получилось!
Ни то, что отец пытался успокоить маму, ни то, что она воспользовалась его добротой, чтобы нанести сокрушительный удар, доктора Уинтер, похоже, ничуть не озадачило. Я поняла, что она принимала участие в расследовании с самого начала, с момента нашего исчезновения. Вероятно, ей пришлось узнать очень многое о нашей семье, пытаясь нас найти, но отсутствие удивления на ее лице в тот момент навело меня на мысль, что она видит нас всех насквозь.
В разговор вмешался агент Страусс:
– Думаю, нам нужно еще раз услышать, что случилось, с самого начала. Поэтому прошу вас… давайте отдадим вещи в лабораторию, а сами попросим Касс все повторить. Если вы, конечно, не против.
Доктор Уинтер улыбнулась мне и кивнула. Эксперты ушли. Все сели, отец на самом краешке кровати, мама опять рядом со мной. Доктор Уинтер устроилась на стуле, открыла блокнот и взяла ручку. Агент Страусс встал рядом.
– Нам надо поговорить с Касс наедине, – обратился он к моим родителям.
Они переглянулись между собой, потом посмотрели на меня. И не двинулись с места.
– Нет, – сказала я, – мне будет лучше, если они останутся. Пожалуйста…
От наплыва эмоций я дышала отрывисто и старалась изо всех сил унять дрожь в голосе. Мне не удалось бы рассказать свою историю в отсутствие мамы.
– Итак… – со вздохом произнес агент Страусс и посмотрел на доктора Уинтер.
Та согласно кивнула.
Я спросила, надо ли начинать с самой первой ночи, а когда он сказал, что да, дважды тяжело вздохнула и немного успокоилась. Потом вернулась к той ночи в нашем доме. К ночи нашего исчезновения.
– Мама, ты помнишь, как в тот вечер мы с Эммой поссорились?
– Да, – ответила миссис Мартин, – из-за ожерелья.
Я никогда не забуду, как впервые услышала это во время очередного ее интервью. Память надежно хранила все, что она тогда говорила. Об ожерелье и о том вечере.
– Я очень любила эту безделушку, поэтому Эмма каждый день носила ее, зная, что мне будет неприятно видеть ее у нее на шее. Когда мы в тот день возвращались из школы, ее что-то волновало. Она была рассеянна и думала о чем-то своем. Всю дорогу молчала, как и я. А когда мы вернулись домой, поднялась к себе в комнату и там закрылась. Даже не спустилась к ужину, помнишь?
Миссис Мартин покачала головой и посмотрела на меня с таким видом, будто ее терпение было на исходе. От этого мне захотелось говорить все больше и больше.
– Не знаю, Касс, – сказала она, – я не помню, что было тогда во время ужина.
– Я хотела с ней поговорить, однако Эмма меня к себе не впустила. Потом я колотила в дверь, пока она не открыла. Боялась, что ты ее услышишь, и не желала привлекать к себе внимания. Войдя в комнату, я увидела сложенную на кровати одежду. Она только-только вышла из душа. Я спросила, куда это она сегодня собралась, ведь завтра утром нам в школу. Старалась вывести ее из себя, потому что она весь день ходила какая-то странная. Но ей, казалось, было все равно. Она оставалась безучастной, будто ее ничего не касалось. Потом Эмма стала складывать вещи в сумку. Оделась. Повернулась к двери в ванную и просто меня оттолкнула. «Вернись!» – закричала ей я… Ты помнишь, мама?
– Я помню, – ответила за нее доктор Уинтер, – ваша мать нам об этом рассказывала. Что слышала, как вы ссорились, и видела, как потом по подъездной дорожке покатила машина.
Да, мама знала эту историю во всех подробностях. Как и я.
– Когда Эмма положила в сумочку ключи от автомобиля, стало ясно, что она собралась уезжать. Ожерелье лежало на кровати вместе с одеждой, и я схватила его, пока она не вернулась, повесила себе на шею. «Не отдам! – сказала я. – Ты получишь его обратно, только когда скажешь мне, куда едешь!» Она выбежала из ванной и набросилась на меня с криками вернуть ее вещь. Попыталась дотянуться до ожерелья, но я ее оттолкнула. Наконец она схватила его и сорвала с меня. Цепочка порвалась. Но ей было наплевать. Она надела украшение, а цепочку связала узлом, будто веревку, чтобы она не упала. Потом посмотрела в зеркало и поправила ангелочка. После чего попросту повернулась и опять направилась в ванную. Я была в бешенстве! Побежала к машине, чтобы нарушить ее планы. У нее на заднем сиденье лежали полотенца, которыми она вытиралась, когда ездила на пляж выпить, и я под ними спряталась. Подумала, что поеду за ней, сниму на телефон, чем таким запретным она там занимается, а потом устрою ей веселую жизнь. Какая же я была глупая, правда?
Доктор Уинтер участливо посмотрела на меня.
– Нет, Касс. Вам тогда было пятнадцать, а в таком возрасте это вполне нормально.
Миссис Мартин ей поддакнула. Она мастерски равнялась на других, когда не хотела, чтобы окружающие узнали, что у нее на уме. Или на душе.
– Да, маленькая моя.
Слова были хорошие, но в тоне, которым они были произнесены, сквозило недовольство.
– Прождав довольно долго, я услышала, что дверь со стороны водителя открылась, мгновение спустя захлопнулась, и мы тронулись с места. Помню, как я нервничала, обдумывая, как бы ей побольше насолить. Автомобиль остановился на пляже, в самом конце парковки. Я услышала, что Эмма тяжело, протяжно вздохнула, будто тоже волновалась. Потом она вышла из машины, оставив сумочку и ключи, и пошла к воде. Я несколько секунд подождала и тоже выбралась – осторожно и тихо. Пошла за ней. Могу сказать наверняка, что она меня не видела, потому что все время шла вперед и не оборачивалась. Подойдя к полосе прибоя, Эмма сбросила обувь и вошла в воду. Я спряталась за кабинку для переодевания и стала за ней подглядывать. В свете луны она была хорошо видна, и в какой-то момент мне показалось, что она собралась купаться в одежде. Но Эмма стояла на месте. Просто смотрела на воду и водила пальцами ноги по воде. Вдруг за моей спиной вспыхнули огни. Они осветили ее, и она будто даже сначала испугалась, но потом повернулась и пошла к автомобилю. Думаю, ее напугало то, что она забыла туфли. Эмма прошла в двух шагах от кабинки, за которой пряталась и подглядывала я. Огни погасли. Потом двигатель стих, открылась дверца и из машины вышел какой-то мужчина. Там была и женщина, однако она осталась сидеть внутри.
Эмма пошла к мужчине, ожидавшему ее у автомобиля, и меня обуял жуткий страх, что она уедет навсегда. Я побежала к ним и позвала ее: «Эмма!» У меня появилась возможность разглядеть его получше. Старше нас. Каштановые волосы и добрая улыбка. Он тепло обнял Эмму и прижал к себе.
Когда я закричала, они оба застыли как вкопанные. Мужчина бросил взгляд на Эмму, улыбка на его губах поблекла. Вне себя от ярости, сестра ринулась ко мне. Ее охватило отчаяние. Понимая, что я спутала все ее планы, она схватила меня за руки и стала орать, что уезжает, потому что не может больше так жить. Я заплакала и стала за нее цепляться. Ее поступок меня страшно расстроил. Жизнь без Эммы казалась мне немыслимой. Она была моя сестра, и сколько я себя помню, мы всегда были вместе.
Она оттолкнула меня, пошла к машине, обратилась к мужчине и сказала только одно слово: «Поехали». Но он покачал головой. Они стали о чем-то шептаться. Потом Эмма упрямо мотнула головой, он схватил ее за плечи и сурово посмотрел ей в лицо. Она подошла ко мне и сказала: «Теперь тебе придется ехать с нами». В моей душе поселился страх. Я понятия не имела, куда они собираются. На пляже показались огни. Это оказалась машина для очистки песка. Они всегда приезжают по ночам. Времени на размышления не было. Эмма схватила меня за руку и толкнула к дверце. Не могу сказать, пыталась ли я освободиться. Честно говоря, просто не знаю. Ноги как будто сами понесли меня к автомобилю. Мы забрались внутрь и поехали.
В этот момент я умолкла и обвела взглядом комнату. Доктор Уинтер, агент Страусс, миссис Мартин – они все не сводили с меня глаз, очарованные рассказом.
Чары разрушил агент Страусс:
– Вы не запомнили, что еще говорил этот мужчина? На пляже или в машине? Они назвали себя, как-то объяснили, что происходит?
Я покачала головой:
– Никто не проронил ни звука. Мне было страшно. Мы просто ехали до тех пор, пока не пересели на катер.
– Сколько времени вы провели в пути? В котором часу и когда автомобиль наконец остановился?
– Мне и самой хотелось бы это знать. Я понимаю, это очень важные сведения, ведь мы, покинув пляж, ехали до тех пор, пока не оказались на причале, где уже ждал катер, впоследствии доставивший нас на остров. Я немного вздремнула. Мы остановились перекусить и сходить в туалет. Потом еще раз, чтобы заправиться. Еще не рассвело, и на улице было намного холоднее, чем на пляже. К причалу мы тоже подъехали затемно. Там пахло соснами. Жаль, что так вышло. Обычно я хорошо отслеживаю время.
– Не переживайте, Касс, продолжайте. – сказал агент Страусс. – И что было потом?
– Помню, я подумала, что совершенно не знаю сестру. В том смысле, что никогда даже не слышала ни о каком Билле. И даже не догадывалась, что Эмма собирается уйти из дома. А уж тем более что она беременна. Просто решила, что она собралась на свидание с парнем. Как же это было глупо! Мне стало страшно, захотелось как можно быстрее убежать и оказаться дома. Но в голову пришла мысль, что если я не узнаю, куда везут Эмму, мне здорово влетит, ведь я без разрешения ушла из дома и спряталась в ее машине. Теперь, когда я повзрослела и знаю, что с нами могло произойти, у меня не было бы ни малейших сомнений что делать. Но тогда только интуиция подсказала мне остаться с ней, узнать, куда она едет, придумать план, чтобы этого добиться, а потом вернуться домой. Помню, когда он созрел, мне стало легче и я прислонилась головой к окошку. Женщина, Люси, дала мне одеяло, которым я накрылась с головой.
Меня разбудила музыка и обдувавший лицо ветер. Эмма до самого низа опустила стекло и высунулась достаточно для того, чтобы его порывы с силой трепали ее волосы. Она что-то мурлыкала себе под нос, Билл и Люси улыбались. Это была песня Адель[3]. Помните, как она обожала Адель?
Эмме не нравилось брать меня с собой. Но порой, когда у нас дома происходило что-нибудь достаточно плохое, здорово напивалась и сажала меня за руль, хотя я для этого была еще слишком молода. Мы катили по Норт Эйв, потому как она прямая и по ней можно мчаться очень быстро. Она опускала стекло и высовывала голову – ровно настолько, чтобы ветер трепал ее волосы. Потом начинала громко, с надрывом петь, а вскоре и плакать. Иногда выкуривала сигарету. Но, в основном, пела, пока из ее груди не вырывались рыдания, а я вела машину и краешком глаза поглядывала на нее, леденея от ее вида. Она чем-то напоминала торнадо. Прекрасное. Пугающее. Время от времени мне и самой хотелось стать такой и испытывать те же эмоции. Однако Эмма чувствовала за двоих, и я, по большому счету, была благодарна, что в этой жизни у нее одна роль, а у меня другая.
Мне кажется, люди делятся на две категории. Те, внутри которых притаился крик, и все остальные. Первые всегда слишком гневаются, слишком громко смеются, без конца ругаются, употребляют наркотики и никогда не сидят на месте. А иногда поют во всю глотку, опустив стекло. Не думаю, что они такими рождаются. Скорее всего, все это в них вкладывают окружающие – своими словами, действиями, поступками, своим примером. Полагаю, у них нет возможности от этого крика избавиться. Если у вас его внутри нет, вам этого не понять.
Когда я смотрела в первый день на доктора Уинтер, у меня сложилось впечатление, что у нее он есть. Она была не совсем нормальным человеком. Определить это может только тот, кто и сам такой, поэтому я сориентировалась сразу. Она была красива – стройная и в прекрасной физической форме. Белокурые волосы, пухлые, надутые губы и высокие скулы. Светло-голубые глаза будто пребывали в состоянии неизбывной тревоги; в ее словах, походке, движениях чувствовалась сила, не столько женская, сколько мужская. Взгляд и манера двигаться так резко контрастировали с женственными чертами лица, что она просто не могла не заинтриговать. Загадка. Мужчины, полагаю, находят ее неотразимой. Но несмотря на это, обручального кольца у нее на пальце до сих пор не было. Внутри таких таинственных личностей, как доктор Уинтер, неукоснительно возбуждающих всеобщий интерес, всегда таится крик.
Не знаю, был ли он у меня до той ночи, когда я наконец бежала с того острова.
Поскольку на мое замечание о том, что Эмма любила эту музыку, никто не отреагировал, я продолжила:
– Память до сих пор хранит мои ощущения в тот момент, когда Билл открыл дверь машины и на меня нахлынула волна холодного воздуха, пахнущего рождественскими елями и водой. Но эта вода была совсем не такая, как здесь или в Нантакете, куда мы ездили летом, когда мне было десять лет. Или девять. Она не пахла ни рыбой, ни водорослями, ни тем гнилым душком, когда стоит жара и вокруг валяется множество раскрывшихся ракушек. Ничего этого не было и в помине. Одна лишь вода, Рождество и прохлада на лице, потому как телу под одеялом было тепло. Ну и, конечно же, ощущение риска и чего-то еще, о чем я с той ночи постоянно думала. Что заставило меня тогда выйти из машины и сесть в катер Рика, вместо того, чтобы броситься в лес?
Агент Страусс перебил меня и принялся уточнять:
– Какой там был лес? Вы видели дома, улицы или же просто деревья и полосу прибоя? Как выглядел катер?
Я рассказала ему все, что помнила – что проснувшись, ощутила на лице холодный воздух, а потом увидела воду, небольшой причал и пришвартованный к нему катер. И шкипера. За нашими спинами стеной стоял лес и заросли какого-то кустарника. Грунтовая дорога. Ни парковки, ни строений. Лишь небольшой причал, катер и его владелец.
– Но ведь шкипер, этот Рик, должен был откуда-то на нем приплыть к тому причалу? Похоже на то, что стоянка у него была где-то в другом месте, в противном случае вы увидели бы его машину…
Разговор в таком духе продолжался несколько минут. Я уже описывала им шкипера, упоминая не только его акцент, но и то, что он был примерно одного возраста с доктором Уинтер и неизменно ходил загорелый с щетиной на подбородке – не с бородой, не чисто выбритый, а именно с щетиной. Крепко сбитый, мускулистый, ненамного выше меня, около пяти футов девяти дюймов ростом. Шея выглядела толще, чем полагалось бы, а может, на ее фоне просто казалась маленькой голова. Коротко подстриженные темно-каштановые волосы. Карие глаза. Уродом его назвать было нельзя, но на такого мужчину Эмма никогда не взглянула бы дважды. Он принадлежал к категории парней, которые проходят по коридору совершенно незамеченными.
Я знала, что Пратты платили ему за то, что он обеспечивал им связь с материком. Мне казалось, он очень зависел от них в финансовом плане и поэтому был им очень предан. И только потом узнала, до какой степени. Когда впервые решила бежать.
Доктор Уинтер не была терпеливым человеком. Я могла с уверенностью это сказать, глядя, как она беспокойно ерзает на стуле, то закидывает правую ногу на левую, то наоборот и нервно теребит в руках ручку. Но при этом она позволяла агенту Страуссу и дальше задавать наводящие вопросы, пока они у него не закончились, хотя для нее самой, казалось, не представляли особого интереса ни лес, ни деревья, ни автомобили, ни даже шкипер. А когда заговорила и обратилась ко мне, я вдруг поверила, что мы действительно найдем мою сестру.
– Касс, давайте вернемся к тому вечеру. Попытайтесь припомнить чувство, которое заставило вас сесть в катер.
Я сделала глубокий вдох, медленно выдохнула и закрыла глаза. Этот момент казался мне очень важным, и мне хотелось это до всех донести.
– Как вы уже слышали, у меня был план утром вернуться домой, но сначала я хотела выяснить, что происходит, куда мы едем, откуда Эмма знала этого мужчину и почему решила с ним бежать. Узнав ответы на эти вопросы и убедившись, что она в безопасности, я бы уехала домой. И поскольку у меня был этот план, благодаря которому впоследствии меня никто не смог бы ни в чем упрекнуть, я почувствовала себя безмятежно и легко. Да еще этот запах деревьев… Меня охватило ощущение чистоты, благодаря которому в голову пришла мысль, что я вполне могу позволить себе насладиться этой ночью, когда все пошло наперекосяк, когда все были вынуждены открыть глаза и увидеть, что для Эммы все складывается далеко не так гладко, потому что ей пришлось отступить от первоначального замысла и взять меня с собой. Я будто ожила. В душе поселилась надежда. Это очень трудно описать. С меня будто сняли груз. Очень и очень тяжелый.
Доктор Уинтер посмотрела на меня – прищурившись и будто пытаясь максимально сосредоточиться:
– А что именно складывалось не так гладко, Касс? Что вы хотели показать всем своим поступком?
В комнате воцарилась тишина, и я поняла, что сболтнула лишнее. Агент Страусс не дал мне ответить, отчего я испытала огромное облегчение.
– Звучит так, будто вы считали себя в состоянии как-то повлиять на ситуацию, – произнес он.
– Да! Поднявшись на борт, я действительно собиралась все изменить!
– Итак, вы оказались на катере, а вслед за вами и Эмма. Потом Билл… – сказал агент Страусс, несколько торопя события.
Доктор Уинтер ему не мешала, но я чувствовала, что ей хочется вернуться к своему вопросу, на который я его стараниями так и не дала ответ.
– Потом Рик отвязал канат и оттолкнул свою посудину. На какое-то мгновение мне показалось, что он останется на причале, потому что катер уже пришел в движение, а он все еще нас толкал. Но потом он схватился за ограждение и запрыгнул на палубу. Я помню такие же катера в Нантакете. Тогда нам запрещали пытаться это делать, то есть запрыгивать на отчаливающую от причала лодку, потому что если мы упадем, а волна отбросит суденышко к берегу, нас может раздавить. Правда, папа? Ты же говорил об этом в Нантакете?
Отец пристально посмотрел на меня, но ничего не ответил. Мне показалось, что он пребывает в шоковом состоянии. Или его унес бушующий в его голове шторм. Миссис Мартин безапелляционно его позвала. Причем дважды:
– Оуэн Таннер! Оуэн!
В этот момент он ответил и я поняла, что он не только внимательно слушал, но и прекрасно слышал мой вопрос.
– Да. Я действительно говорил это в Нантакете.
Но он не желал ничего знать ни о катере, ни о причале, ни о том, какой сильной я почувствовала себя в ту ночь, когда решила отправиться на остров.
– Касс, – сказал он, – отцом ребенка стал Билл? Это от него Эмма забеременела?
Я, как могла, попыталась ему все объяснить:
– В ту ночь мне так и не удалось с ней поговорить. Прибыв на место, мы поселились в доме Билла и Люси. Нас ни на минуту не оставляли наедине друг с другом, а потом развели по разным комнатам. Мне удалось увидеть совсем немного. Стояла ночь, а поскольку электричество в доме вырабатывал генератор, с наступлением темноты Пратты пользовались фонариками и свечами. Люси дала мне сэндвич и зубную щетку, старательно делая вид, что мое присутствие ее отнюдь не беспокоит, хотя я и знала, что это не так. Слышала, что она резко разговаривала с Биллом, думая, что я ушла чистить зубы. Никакие зубы я не чистила. Вместо этого замерла у двери ванной и стала подслушивать. Эмму повели в другое крыло. По пути она обернулась и улыбнулась, будто была счастлива и предлагала разделить ее радость и мне.
– Ложись и постарайся уснуть.
Комната оказалась маленькой. В ней стояла двуспальная кровать, зеркало и комод. На том все. Но в ней было окно. Я погасила свет и забралась под одеяло. Меня одолевала усталость, но мысли продолжали нестись вперед на всех парах. Не знаю, сколько я так пролежала без сна, но вдруг до меня донесся голос Эммы.
Я подошла к окну и увидела ее – в комнате, отделенной от меня небольшим двориком. В ту ночь, естественно, я еще ничего не знала о том доме, хотя потом мне пришлось с ним познакомиться во всех подробностях. Изучить каждый его дюйм. Там был задний двор, который дом огибал в виде буквы U. И вот по ту сторону этого двора располагались комнаты. В той, где поселили Эмму, я увидела не только ее, но и Билла с Люси. Они немного поговорили, по очереди обняли ее и ушли. Сразу после этого я отворила окно и позвала. Сначала шепотом, но сестра меня не услышала, поэтому мне пришлось говорить громче, пока мои слова наконец не достигли ее ушей. Эмма подошла к окну, открыла его и тоже из него высунулась.
– Где мы? – спросила я.
Но она ничего не ответила. Просто посмотрела на меня и улыбнулась, будто не только понимала, что делает, но и была уверена, что совершает поступок, лучше которого нет на всем белом свете. Потом погладила ожерелье серебряного ангелочка.
В ту ночь я думала, что мы в полной безопасности.
Когда Рик уплыл, у причала осталась лишь большая гребная лодка. Машин нигде видно не было. Я поняла, что мы на острове, потому что катер, перед тем как пришвартоваться, зашел сзади и обогнул его. А со стороны фасада дома, куда ни глянь, была одна лишь вода. Это место, совершенно для меня новое, будоражило воображение, но я почти не спала – все переживала, как доберусь домой или где возьму сотовый телефон, чтобы позвонить и попросить вас за нами приехать. Также думала о том, что скажу Эмме, Биллу, а может, и Люси. Уже тогда мне стало не очень хорошо от мысли о том, что нас увезли очень далеко и вернуться обратно будет нелегко. Эмма, конечно же, будет злиться на меня и даже придет в ярость. В тот момент я еще не знала, что она беременна.
Об этом мне стало известно лишь на следующий день. Я спросила, кто отец будущего ребенка, однако она ответила, что не может этого сказать. А потом добавила, что Билл с Люси помогут ей ухаживать за малышом и начать новую жизнь. Поверьте, я действительно планировала вернуться домой. Но когда на следующее утро Эмма со мной поговорила, все изменилось. Она сказала, если я вернусь, вы заставите меня признаться, где она, а ее вынудите отказаться от ребенка. В итоге я пообещала остаться. И как же горько потом об этом пожалела! Знаю, я создала великое множество проблем, но когда в тот момент передо мной встал выбор, выбрала сестру.
С этими словами я посмотрела на мать и повторила еще раз, чтобы развеять последние сомнения:
– Я выбрала сестру.