Поцеловал Иван-царевич лягушку, а папарацци тут как тут…
Настасья свистнула, и коровы, до того пасшиеся мирно, подняли головы, повернулись в сторону свиста и отозвались приветственным хоровым мычанием.
– А ты не боишься? – поинтересовался Бер, когда стадо, повинуясь взмаху руки, тронулось с места.
– Чего?
– Они же ж вон какие… здоровущие.
– Это да… Свириденко как-то пробовал украсть. Точнее не он сам, а Севрюгин. Ну и тот, конечно, не лично… – Настасья стояла, скрестивши руки и смело глядела на приближающихся коров. Те ступали неспешно, но все одно зрелище было завораживающим. – Прислал людишек, собак обученных. Думал, уведет от стада.
– И как?
– Потом жаловался, что машины поуродовали. Претензией грозился… приезжали из райцентра даже разбирательства учинять. Мол, как так вышло, что наши коровы грузовики помяли. А вот так и вышло. Потом у них еще поля затопило, на той стороне. Вся пшеница полегла…
– Тоже коровы?
– Не-а. Девочки обиделись.
– А где они?
– Так, день же ж… в родники ушли, в речку… ты туда пока не ходи.
– Не пойду.
– Вот и правильно, не ходи, – Таська даже прищурилась. – Потому как голову задурят и женишься, сам того не заметивши.
– Не-а, – Бер все же не отступил, даже когда огромная, увенчанная рогами, размером с молодую луну, коровья башка ткнулась ему в плечо. – Я ж сказал, я на тебе женюсь.
Таська только фыркнула, этак, недоверчиво.
– Так они тут одни пасутся?
– Яшка приглядывает. Яшка! Покажись!
Тишина…
– Опять куда-то уперся… обычно он поблизости бдит. Ну да ладно. Пошли, девочки…
– А они понимают?
– Поверь, они понимают больше, чем иные люди. Положи руку на шею и веди.
– Эм…
Корова глядела как-то слишком уж внимательно.
– Ладно… – Бер осторожно коснулся мягкой шерсти. – Какая ты… красавица.
Женщины любят ласку.
И вообще… и вправду красавица.
Она вон даже кивнула благожелательно.
Таська же что-то сказала другой корове, с шерстью цвета топленого молока. И та дернула ухом, вздохнула и издала низкий протяжный звук, созывая все стадо.
– Не думай, я Ваньке верю… – поспешил сказать Бер то ли Таське, то ли корове. – Если он сказал, что конопля эта нормальная, значит – нормальная… и не отравятся, но…
– Когда-то давно, когда землю эту восстанавливали, сюда и вправду приехал эльф. Поговаривали, что наследник и сын самой владычицы, – Таська встала по другую сторону коровы и закинула руку на её шею. – Сперва он думал скоренько исполнить договор и убраться восвояси. Но скоренько не вышло. После той битвы земли пострадали очень сильно. Да и в целом получилось, что в этом месте связались узлом многие силы. А потому просто поправить все разом не выходило. Он и остался. Женился… коров завел, точнее привел… для водяничек. Научил сыры вот делать.
Корова шла неспешно.
Она была горячей, а еще её словно облако силы окутывало, едва заметное, такое, что будь Бер посильнее, и не почуял бы.
– Потом, когда не стало, а дети выросли, он ушел. То ли к эльфам вернулся, то ли по миру странствовать. А коровы вот остались. Но дело не в них. Тогда Вельяминовы начали делать особый сыр. Синий, что камень аквамарин, что цвет васильковый, что… в общем, описание красочное. Там даже целая линейка, как я понимаю была, от разной степени зрелости и все такое…
Корова чуть прибавила шагу. И Бер с ней.
– И как сыры были на вкус?
– По семейному преданию, лучшие из лучших. Настолько хороши, что договором от тысяча четыреста тридцать третьего года продаваться могли только государю. И платили за них золотом по весу.
Бер прикинул нынешний курс золота.
– Ничего так…
– Рецепт считался утерянным. Все же, пусть тут и глушь, но и Вельяминовых порой задевало… в Северную войну досталось. При Наполеоне… при нем новую усадьбу и сожгли, считай, дотла. А с усадьбой сгорело многое. И семейные рецепты в том числе. И архивы частично. А что в памяти… память – вообще штука ненадежная. Маруся пыталась восстановить рецепт. Мы то вытяжки делали из василька, то лавандовые, то… получалось интересно, тоже хороший продукт, но не такой.
– Думаешь, получится?
– Думаю, рискнуть стоит. Правда…
– Что?
– Обязательства… мы должны выдавать ежемесячно определенный ассортимент и количество продукта. Иначе там такие штрафные, что… – Таська махнула рукой. – Кое-что, конечно, удается оставить… через одного старого партнера продаем. Он готов взять и больше, но… если выплывет, то выйдет нарушение договора. А там вплоть до конфискации. Земли в залоге. Сам понимаешь.
Коровы шли неспешно, но все же впереди показался лазурный край поля. Ишь ты, даже переливается все, дразнит оттенками синевы, напоминая о море…
– Красиво, – сказала Таська руку убирая.
– Красиво…
– Ну, дальше сами дойдут, а там посмотрим. Если получится…
– Получится, – Бер протянул руку. – Вот увидишь, все обязательно получится. Или я не я буду. Так, ты там еще что-то про трактор говорила? Который реставрировать надо. Отведешь?
Оно, конечно, раньше Бер цветы бы подарил.
Или конфеты.
Но что-то подсказывало, что конкретно в данном случае с трактором оно куда вернее, чем с конфетами.
Князь Кошкин отложил папку с очередным отчетом, чувствуя в себе преогромное желание отправить эту папку, если не в камин, коих в кабинете не наблюдалось, то хотя бы в окно. Окно, благо, было. Он даже поглядел на него, мысленно представляя, как папка вылетает и расправляет кожаные крылья, рассыпая стопку белоснежных листочков. Затем вздохнул, ибо мусорить нехорошо, а уж отчетами – тем паче, и открыл папку, поставивши на последнем из листочков визу.
Вот…
Занимается всякой ерундою. И главное, в державе все на диво спокойно, чему бы порадоваться, и Кошкин радуется, но как-то не совсем искренне, что ли. Ощущеньице, будто его запихнули в этот кабинет бумажки читать и подписи ставить.
А ему…
Додумать не успел, поскольку дверь приоткрылась, пропуская князя Поржавского и отчего-то с цветами.
– Доброго дня, – в глубинах души шелохнулась надежда. Нет, не на катастрофу, конечно, но на некое событие, которое потребует немедленного присутствия Кошкина лично, на переднем, так сказать, крае.
– И вам доброго дня, – Поржавский улыбнулся во всю ширь фарфоровых зубов. Те были ровны и белы, и этой излишней ровностью да чрезмерною белизной ввергали в трепет.
Сам Кошкин стоматологов боялся прямо до дрожи.
С детства.
И глядя на слишком идеальные зубы потрогал левый нижний клык, который уж три дня как тихонько ныл, намекая, что некоторых встреч избежать нельзя.
– Спешу вот поздравить… – сказал Поржавский и корзинку на стол поставил, аккурат меж квартальным отчетом, заявками на оборудование и еще какой-то донельзя важной ерундой.
– С чем? – Кошкин покосился на корзинку с опаской.
Что-то он, кажется, упустил.
Не день рождения матушки… и не Ванькин вроде… и что тогда?
– Со свадьбой вашей матушки… конечно, понимаю, что ввиду… некоторых особенностей князя свадьба прошла тайно…
И подмигнул.
У Кошкина нервно дернулся глаз, что Поржавский явно принял за ответное подмигивание, поскольку улыбка стала шире и радостней.
– А…
– Не волнуйтесь, Его императорское Величество осознают всю сложность ситуации и потому… сделают все возможное, чтобы сохранить репутацию Софьи Никитичны…
Кошкин только и сумел, что кивнуть.
Еще и император.
Если Поржавского он бы послал с его домыслами, то… император?
– А уж как Её императорское Величество обрадуется… надеюсь, когда вся эта история закончится, вы устроите настоящее торжество… все же редкий момент… объединение родов столь важных для Империи…
– Каких? – поинтересовался Кошкин, вперившись взглядом в букет.
Корзинка была изящною, из соломки. Над ней поднимали головы цветочки белые и большие, вида незнакомого – говоря по правде, знакомы Кошкину были розы и еще лилии он мог отличить, но больше по запаху – над ними покачивались другие цветочки, синенькие. И еще третьи, четвертые, сплошь незнакомые, но на диво изящные. Завершая композицию в разные стороны топорщилась трава.
– Ну как же… – с легкою укоризной произнес князь. – Кошкины и Чесменовы… хотя, конечно… думаю, логичнее будет оставить двойную фамилию. Кошкина-Чесменова… или Чесменова-Кошкина. В любом случае, мои искренние поздравления…
Чесменов.
Стало быть, Чесменов… чтоб его…
– Ах да… подарок я велел отправить на дом… конфиденциально.
И удалился, оставив Кошкина наедине с цветами, мыслями и ноющим зубом. Правда, долго думать ему не позволили. Спустя минуту пиликнул селектор и секретарь осведомился:
– Павел Иванович, а куда цветы девать?
– Цветы?
Кошкин встал из-за стола, снял корзинку, намереваясь оставить её где-нибудь в приемной… ну, матушка… или скорее Чесменов, зараза… придумал очередную аферу и матушку втянул.
А теперь что?
Чесменова-Кошкина…
Какая, на хрен, Чесменова-Кошкина.
– Вот… – Кошкин хотел было сказать, чтобы цветы поставили куда-нибудь, желательно за пределами кабинета, но так и замер. Цветы… цветы стояли на полу, на стульях и креслах, на кожаных диванах, предназначенных для посетителей, на подоконниках, полках и везде-то, куда только падал взгляд. за цветочными горами скрылись и стол, и секретарь, явно растерявшийся.
– С самого утра несут и несут, – сказал он жалобно весьма. – С карточками, с поздравлениями какими-то… Павел Иванович, у вас праздник?
– Праздник, – мрачно произнес Кошкин, вдыхая насыщенный ароматами роз и лилий воздух. Не удержавшись, чихнул. – Вызови кого… пусть домой отправляют… хотя… да, пусть отправляют.
Там все равно который день пусто.
А он, оказывается, этой пустоте значения не придал, решивши, что матушка где-то задерживается или вовсе… да… она что-то там про подружку говорила.
Или про отдых в санатории?
Кошкин нажал кнопку вызова, но ровно затем, чтобы услышать, что абонент временно не доступен. Князь Чесменов тоже не ответил. И отчего-то эта обоюдная недоступность заставила напрячься куда сильнее странного подмигивания Поржавского.
Несколько мгновений ушло на то, чтобы вспомнить, с кем матушка приятельствовала.
– Пашенька? – серебряный голосок Есении Лопухиной зазвенел в ухе, вызывая отчего-то острый приступ зубной боли. – Ах, Пашенька… не ожидала я от Софьюшки такого!
Стало быть, правда?!
– И главное, мы с ней беседовали как раз… мол, если ты позвонишь, чтобы сказала, что она на курорте! Я уж думала, завела себе любовника…
Матушка? Любовника?
Брови поползли вверх.
– …а она возьми да замуж! Просто чудо!
– Чудо, – ляпнул Кошкин первое, что в голову пришло.
– И за кого? Как ты вовсе допустил такое! Чесменов – еще тот женоненавистник… и главное, когда?!
Вот и у Павла несколько не складывалось. А и вправду, когда. С Чесменовым он разговаривал недавно, тот с матушкой побеседовать желал.
Просто побеседовать.
А потом раз и замуж…
– А она так… правда, теперь все ясно!
Вот Павлу ничего-то ясно не было. Скорее уж наоборот.
– …они встречались и собирались пожениться, а потом разлучились… Пашенька, а ты не знаешь, почему они разлучились?
– Понятия не имею.
– И вот теперь встретились вновь… и старая страсть вспыхнула. Это так романтично! У нас все в полном восторге!
А уж Кошкин-то в каком восторге, прям дыхание перехватило, то ли от восторга, то ли от сладкой цветочной вони, что проникала в кабинет.
– …Её императорское Величество сказала по секрету, что это очень тайный брак…
Ну да, о котором теперь знает весь высший свет.
– …и что князь даже украл нашу Софьюшку, чтобы жениться…
Есения что-то еще щебетала, и Павел даже отвечал, ибо выучкой обладал отменною. И комплимент сделать не забыл, и слово дал, что на прием большой, бракосочетанию посвященный, он всенепременно Есению пригласит.
А потом отключился и завис.
Он слышал, как хлопала дверь… секретарь что-то там кому-то говорил. Кажется, принимал очередные цветы, которых скоро станет столько, что самому Павлу места не останется. А… Чесменов.
Зараза.
И главное, даже в морду не дашь, потому как неприлично. Еще и император… тот император, о котором упорно ходили слухи, что он исчез. Император исчез. Чесменов исчез. Матушка… тоже исчезла. И вышла замуж. С благословения император. Кошкин отмер, головой потряс и, выглянув в приемную, убедился, что все случившееся ему не примерещилось. Цветов стало еще больше.
– Свяжись… – сказал он, когда взгляд сфокусировался на секретаре. – С… конторой Чесменова. И поинтересуйся, где он… скажи, что Кошкин поговорить хочет.
Секретарь кивнул.
И поглядел, как почудилось, с искренним сочувствием.
– А цветы? Все домой к вам отправить?
– Домой… все домой… матушка… вернется… порадуется. Наверное.
Если вернется.
Почему-то мысль о том, что матушка может и не вернутся, вдруг напугала до невозможности, словно Кошкину снова лет десять и он того и гляди потеряется в пустоте этого огромного чужого дома.
Вере еще позвонить надо…
Ваньке…
Чтоб вас всех… нет, Чесменову он в морду все-таки даст. По-родственному. Но без скидки на возраст, ибо… ибо заслужил!