Глава седьмая. Плевна. 28 ноября.
1. – Вот оно! – сказал Осип, резко поднимаясь на нарах, будто и не спал: – Не иначе турки из Плевны поперли!
– Что? Что? – ошалело, спрашивали молодые казаки «небывальцы» из пополнения, еще не нюхавшие пороха, прислушиваясь к низкоголосым выстрелам осадных пушек, которые начинали сливаться в ровный всепоглощающий гул.
– Не иначе турки на прорыв пошли….
И в подтверждение слов Осипа, хрипло, словно откашливаясь спросонок, закричала труба тревогу. Дежурный урядник сунулся в палатку:
– Сполох! Станичники подъем! Турка из Плевны валит!
– Много ль?
– Несть числа!
Выводили и седлали коней с тем лихорадочным оживлением, которое охватывает всех перед боем, в предчувствии скачки, крови и, может быть, смерти. Но до этого было еще далеко. Уже в седле, с пикой на барабошке, привычно, оттягивающее правый локот, Осип стал вглядываться в ту сторону, где низкие облака вспыхивали, словно трепетали, отражая огонь разрывров, где уже во всю мощь ревела канонада, куда торопливо без мешков и ранцев, с одними холщевыми патронными сумками через плечо, щетинясь штыками, торопливо маршировали пехотные роты. Как тогда, перед форсированием Дуная, между конями ходил священник, и давал, наклонявшимся с седел, казакам приложиться к кресту.
– Святый Боже, Святый крепки, Святый бессмертный, помилуй нас…
В первой сотне, грозно и торжественно поднялась волна низких голосов и тяжко, по складам, повела ту страшную молитву, которую издревле заводили казаки, перед решительным смертным боем – «Не имамы иные помощи, не имамы иные надежды, разве Тебе Владычица! На Тебя надеемся и Тобою хвалимся, есьмы рабы Твоея, да не постыдимся…»
– Первая сотня прямо, остальные направо…– закричал высоким звенящим голосом командир полка Бакланов, придерживаясь кавалерийского устава, но сотенные командиры, не подхватили эту команду «Шагом марш – марш…!», а повернувшись к рядам, скидывая папахи и крестясь , командовали кто во что горазд…
– С Богом, ребятушки,.. Пошли что ли…
Или уж совсем несообразное:
– Айдати! Айдати! Правым плечиком заезжай…
Кони деловито зачавкали копытами по мокрому снегу, превращая белый склон холма, сначала в рябой, а затем в осклизлый, черный…
Они двинулись обочиной, скорым шагом, обгоняя, споро шагавшую, пехоту, что хлюпала по лужам и сбивалась с ноги, на растоптанной грязной дороге. Навстречу стали попадаться телеги с ранеными. Когда сотня остановилась, пропуская вперед конную батарею, Осип исхитрился спросить, сидящего на грядке телеги, одного с перевязанной рукой.
– Слышь, браток, как там?
– Очинно в исступленности идет! Быдто опились, либо обкурились все…
– Прут как бараны! – подтвердил лежащий в телеге солдат. – Скопом валит. Наш полк смяли, – но говорил он это спокойно, без тени волнения.
– Дак что? – заволновался сосед Осипа казак Устякин, ерзая в седле. – Прорвутся что ли?
– Куды им прорваться –то? – спокойно сплюнул раненый, – Тамо окопов понарыто и подкрепление вона будто туча валит. А турка он уже и сейчас завяз…
– Хотели, вишь ты, по мосту проскочить, да батарея по мосту как жахнет – куды куски, куды довески…
– Станут! Кураж пройдет – станут.
– Да, – сказал Трофимыч, – Во чистом поле ему с нами не совладать, это не по редутам сидеть, да нас выцеливать… Это он в траншее силен, не выковорить его ничем, а во чистом –то полюшке, я те дам!…
– Это они с голодухи в такую решительность явились, – подытожил Фома Чердынцев из второго звена, – С голоду на прорыв пошли. Вон болгары перебежчики сказывают, у них уже и сухарей нет…
– Оне, вишь ты, с ночи еще реку перешли и в колонны построились, – рассказывал раненный – По темному времени. А как светать начало и поперли! 9 Сибирский полк смяли. Счас хохлов давят…
– Ну, и че ты радуисси? – озлился Трофимыч.
– Хто радуется? Я к тому, что оне уже почитай третий час атакуют, а всего во второй линии обороны ковыряются, а линий то этих не то четыре, не то пять понарыто…
Сотня тронулась, поднялась на пологий длинный холм, которых было много было вокруг Плевны. Отсюда, в свете пасмурного зимнего дня, было все видно как на карте. У моста в через реку Вид, в черном месиве, грохотали огненные кусты разрывов.
– Как Змей – Горыныч – сказал Фома Чердынцев.
Длинные колонны турок, будто многохвостое чудовище, тянулось к мосту, где кипела резня. Туда быстро двигались, похожие на щетки, части русской пехоты. Ближе к огненному котлу они разворачивались в длинные черные полоски – цепи, охватывающие, как диковинные путлища, все пространство прорыва. Перед ними, через равные интервалы, огненными змеями вспыхивали окопы. Размерено била тяжелая артиллерия.
«Это не третий штурм» – невольно подумал Осип, припоминая сумятицу, неразбериху и тоску того дождливого дня, когда на этих полях перед турецкими укреплениями положили 12 тысяч человек. Сейчас шла яростная тяжелая работа, напоминавшая движение какого-то отлаженного механизм, заставлявшего двигаться тысячи людей и сотни орудий, подчиненных единой воле. Не было той безысходной неизвестности, в которой, вяло передвигались или стояли часами под дождем, а то и под обстрелом, передовые колонны всего три с небольшим месяца назад. Это была другая армия.