1. После нескольких залпов батареи, разметавших наступающих, драгуны, спешившись, в рассыпном строю, пошли на турок. Собственно, это даже нельзя было назвать атакой. Батарея легко разносила завалы, за которыми, теперь уже турки, пытались удержать оборону, и деловитые драгуны, неторопливо, двигались от одной баррикады к другой, вместе с ними шли болгары.
Турки бежали, бросая амуницию и ружья, стараясь, скорее уйти из под огня батареи. Драгуны немного замешкались у первой линии обороны, где дорога была завалена камнепадом, но болгары, как муравьи, принялись растаскивать завал. Скоро полковая труба пропела команду, коневоды привели лошадей и кавалеристы, всем полком, ушли в преследование.
Осип не видел, но болгары рассказывали, что на дороге остался огромный, брошенный турками, обоз с продовольствием и амуницией. Возникла многозначительная пауза – чьи трофеи? Тогда Славейков, как обычно не приказал, а посоветовал весь обоз передать на нужды русской армии. В свою очередь, пожилой драгунский полковник решил «по – барски и по – татарски», по совести и по справедливости: боеприпасы, которые годны русской армии – драгунам, турецкие с патронами – болгарам, продовольствие пополам, всю одежду – болгарам, волов и лошадей поровну… Такое решение вызвало бурю восторга у крестьян. Это закончилось бы отчаянным праздником, но драгунский полк ушел догонять убегающих турок, а обоз с трофеями, спешным порядком, проехал через село в сторону Плевны.
Женщины и старики принялись хлопотать, растаскивая убитых турок с дороги, Петко, прямо на площади, перевязывал раненых. Их было немного, но двое – тяжелых – в живот и в голову. Пятерых убитых снесли в церковь, туда же, собрав по кускам, отнесли и все, что осталось от старика Ильи. Деревенский плотник застучал молотком у себя во дворе, сколачивая гробы. Староста на площади принимал трофеи и нещадно ругался, не допуская мародерства. Мужики были, конечно, не прочь прихватить что-нибудь из турецкого обоза, но за дело принялись однокашники Петко из Старо-Загорской гимназии, и порядок был быстро восстановлен. Осип хотел, было, посоветовать, как дуванить – делить трофеи, но подумал и прикусил язык . Старое казачье правило: не соваться с советами пока три раза не попросят, остановило его . Пусть болгары сами разбираются.
Он остался, как бы, не у дел. Вот тут то все и заболело. Еле добрел до дома, стянул сапоги и повалился, прямо во дворе, на топчан под навесом. Даже умываться не было сил. Дом и двор были пусты. Вероятно, родные Петко еще не вернулись из лесу ,куда им было приказано бежать прятаться при первых выстрелах. Золотой теплый сентябрьский день перевалил середину и Осип с наслаждением сбросил рубаху и лег под ласковые солнечные лучи ,чего никогда в жизни не делал. Стыдился наготы . Но тут во дворе никого не было ,а рубаха стояла колом от пота.
Он уснул быстро и даже увидел сон, но проснулся ,как от толчка, потому что почувствовал на себе чей то взгляд. Резко схватился за винтовку и сел.
Через забор разделявший дворы на Осипа смотрела Василика. Огромные синие глаза ее были широко открыты ,а лицо серьезно. Осипу даже показалось ,что она что-то шепчет. Это длилось секунду. Тут же она исчезла…
– Эх, ты! – подумал он, – Вот ведь привычка: за винтовку хвататься… Напугал…
Он встал, накинул рубаху, подошел к забору, но и соседний двор был пуст. Осип лег опять на топчан. Солнце пробивалось сквозь дырявую крышу из кукурузных листьев и длинными спицами лучей щекотало казаку лицо.
– Вон как передвинулось. Наверно часа два прошло ,– подумал Зеленов , – Надо бы встать, посмотреть, что в селе твориться … Но кругом было тихо, только петухи кричали ,да стучал молотком сосед – плотник. – Ай, ладно… Прикимарю еще часок. – подумал Осип, поворачиваясь на бок. Но уснуть сразу не уснул. – растревожил его странный неотрывный взгляд Василики. Почему-то вспомнилось, как они с Аграфеной ехали на мельницу, и она тогда сказала: «А ведь ты меня целовал, Осенька! Ай, не помнишь?»
И как прежде, Осип подумал: «Убей Бог – не помню!»
– «Мы с гор катались, на розвальнях, вот ты меня и поцеловал. Первый, стало быть, в жизни моей, разок » – словно услышал голос Аграфены Осип. Ему почудился голос погибшей кухарки так явственно, что Осип замотал головой, чтобы отогнать видение. Ему припомнилась и пыльная дорога и пруд, в котором утопилась Аграфена, вспомнил он как везли ее, завернутую в холстину, на реквизированной телеге, в станицу на вскрытие… Вставало в памяти лицо Аграфены с горящими жадными глазами…
– Зачем ты пришла, Грунюшка? – сказал вдруг вслух Осип. И от собственного голоса окончательно проснулся.
– Что это я? – подумал казак. – Чего это я раздумался про Аграфену? С чего бы? И вдруг его словно толкнуло! – Да они похожи с Василикой! И сходство, пожалуй , не во внешности, в каком-то странном напряжении, в странном выражении лица, в том неотрывном, тягучем взгляде, которым смотрела и Аграфена, и Василика на Осипа… Это не было зовущим поглядываем, которым в совершенстве владели разбитные кокетливые бабенки из рабочей казармы в Питере или в слободе. Ощущение опасности и надвигающейся беды, как перед боем , рождал этот взгляд. Такое чувство бывало у Зеленова в разведке, когда он не видел врага, но знал, всей спиною чувствовал, что тот где то рядом.
– Что это? – и сам себе казак ответил – Смерть. Это смерть ходит рядом . Вот ее то и чувствуешь… – и тут же возразил себе .– А здесь то чего? Бой прошел. Победили. Здесь то чего?
Воевавший не первый месяц, он знал, что после боя наваливается тоска . Потому что, как говорил Трофимыч, «душа устала, роздыха требует». Потому и дозволялось после боя выпить и поощрялось ,что казаки заводят песни и пляшут до изнеможения, иногда доплясываясь до истерики. Но правильнее всего было идти к исповеди, идти молиться…
– Эх , – подумал Осип, – хорошего бы исповедника, как отец Венеамин в Жулановке или полковой священник…А тут священник был незнакомый, да может и по- русски плохо понимает. Осип видел его там, на завале, – геройский батюшка. Достойно в строю со всеми стоял. Не дрогнул… Но исповеднику другое геройство нужно… А есть ли оно у него. Сумеет ли он всю тяготу душевную взять на себя ? Это ведь может одному из сотни священников дается. Да и молодой он еще…Однако ведь как сказано в «Слове о законе о благодати», которое когда то вслух читал по старой рукописной книге всей семье и всем домочадцам в Жулановке Демьян Васильевич, «не попу исповедуется душа, но Господу твоему.» Священник же благодать от Господа имеет, в момент исповеди, потому надо исповедоваться идти, иначе с ума сойдешь…Но Зеленов не успел ничего предпринять . Во двор , с шумом, ввалились болгары и в свежих перевязках солдаты.
– Казак! – кричали они . – А мы тебя всюду ищем! Куда ты пропал! – все были уже сильно навеселе. – Ты же у нас герой!…
К Осипу тянулись руки с плоскими винными баклагами, солдаты лезли целоваться. Раздвигая шумящих «братушек» к Осипу шел пузатый и благообразный староста.
– Уважаемый брат! – начал он торжественно свою речь, но дальше этого вступления не пошло…– Он долго отдувался , отыскивая подходящие слова., но видать ничего на ум не приходило и тогда махнув рукой, от избытка чувств он притиснул Осипа к огромному животу смачно расцеловал в обе щеки и, смахивая слезы, провозгласил. – Вечната дружба! Сердечната благодарност.
Театрально хлопнул в ладоши и Осип глазам не поверил! Болгары вели сказочной красоты коня. Конь был высокий, строевой, он храпел и шарахался, выворачивая белки и роняя пену с трензелей.
– Сей скромны дар! Весьма то…скромны… На большую любов да дружбу и вечну благодарност! – вероятно, это была самая длинная и самая прочувственная речь, сказанная сельским старостой, с которой он передал, в шапке, в знак уважения, чтобы не касаться рукою, повод Осипу. Осипа кинуло в жар от такого подарка.
Не находя достойных ответных слов, он перехватил повод. Конь, почувствовав сразу, твердую хозяйскую руку, мелко задрожал и стал приплясывать на задних ногах.
– Ооооо…Ооооо – начал оглаживать его Осип. – И конь, пофыркивая на незнакомые запахи, замер ,словно сжатая пружина ,готовая в любую минуту сорваться и начать бить все вокруг. Болгары и солдаты примолкли, завороженные этим поединком человека и коня.Как только Осип делал шаг вперед – горячий конь рвался и вставал на дыбы.
– Осип, – позвал побратима Петко. – А вот попробуй, накинь…
Из вороха турецких мундиров, доставшихся Кацаровым при дележе трофеев, он вытащил подходящий Осипу по размеру.Не выпуская повода, боясь что конь вырвется и пойдет крушить все вокруг, Зеленов натянул синий турецкий мундир, который почти ничем не отличался от казачьего, даже канты выпушки над мысками обшлагов были красными, как у донских казаков.
– Ты ему еще феску подари…– засмеялись болгары. – Будет совсем паша.
Но конь перестал храпеть и потянулся доверчивыми губами к мягкому сукну.
– Ну, вот и молодец, вот и умница , – оглаживал его казак. Конь мелко тряс кожей, но не шарахался. – Хороший… Хороший…
Вездесущая Радка, притащила седло, которое Осип снял с погибшего Васьки и возил за собою, зная, что когда-нибудь у него снова будет конь… Ну и не бросать же дорогую , покупную и столь необходимую казаку, вещь. Не даром считалось, что потерять седло для казака не только убыток, но и позор…
Ко всеобщему удивлению ,конь даже успокоился, когда Осип его стал седлать. Седло, к великой радости Зеленова, оказалось впору этому новому коню. Разволновавшись, Осип позабыл ,что нога –то у него не очень годная для прыжка и оттолкнувшись, чуть не ослеп от боли. Поэтому привычно вскочить в седло, не касаясь стремени, не получилось. Пришлось подойти к крыльцу и сесть со ступенек, будто малому ребенку…Казак застыдился своей слабости, но болгары, сочувственно, молчали… А вот когда Осип поднялся в стремя и укоренился в седле восхищенно зацокали языками…
Осип подобрал коня, попробовал как тот слушает повод ,сдает в затылке и по десяткам примет, убедился, что конь хорош и выезжан хорошо. К удивлению своему, Осип почувствовал, что конь понимает его казачью посадку. И когда Осип взял повод по-казачьи, конь сразу покорился и совершенно успокоился…
– Ого, – сказал Осип, – а конь – то не турецкий.
– Как не турецкий, у турок взят…– загалдели болгары.
– Да, выезжан-то он по-казачьи, – сказал Осип и подумал, что может быть хозяином коня был какой-нибудь казак некрасовец, воевавший на стороне турок.
Наклонясь в воротах, Осип неспешно выехал на улицу. Весь этот золотой день и привычное покачивание в седле, родное пофыркивание коня, а может быть и физическое ощущение выздоровления, после ранения, сегодняшняя победа и то, что остался жив, наполнили его таким счастьем, что он чуть не запел… Он проехал улицей, конь звонко процокал подковами по булыжной мостовой. Выехал за деревню и тут, на мягкой проселочной дороге, сначала поставил коня на рысь, а затем, пошел во весь мах наметом. Проскакав с версту, он перешел опять на рысь, и вернулся во двор. Конь был совершенно сухим, словно и не слался только, что в бешеной скачке…
– Ну, – сказал, спешиваясь, Осип, болгарам, которые ждали его возвращения, – вот удружили, так удружили! В ноги вам готов поклониться…
Мужики похлопывали его по плечам . Осип хлебнул из поднесенной фляжки , помочил вином руку и помазал коню челку – на счастье!
– Как мундир то тебе в пору. – сказал Петко – словно на тебя пошит.
– И мундир кстати! – благодарил Осип. – У нас, правда , по обычаю ,нельзя чужое надевать ,так ведь это новый, не ношеный, даром что турецкий..
– Да он все равно, что казачий, никакой разницы… – сказал кругленький егерь ,который уже, судя то пламенеющему носу, изрядно хлебнул ракии… – Носи на здоровье! Я вот тоже сапогами разжился. Офицерскими. Мои то в полном художестве… Без подметок то есть! Вишь я тута в болгарских чувяках ходил… А в полк то возвращаться в чувяках не гоже…
– Ты в этом мундире – взаправдошный турок! – сказал второй егерь, с которым Осип обучал болгар стрельбе. – Натурально! Как есть турок по всему…
– Да казаки они турки и есть! Вона и носы, и опять же черные …
– Нет, брат, казаки что ни на есть русские люди… – пьяно возражал ему однополчанин.
– А носы?
– А что носы?… Бывают и курносые, и рыжие…
– А конь? Вишь, как он энтого Осипа за турка признал! Коня не омманешь…
– Конь – животная фигуральная…– глубокомысленно изрек егерь, сам, вероятно, весьма смутно представляя, что имел в виду. Он попытался изобразить нечто неуловимое толстыми короткими пальцами, но образ, одной ему видимой, гармонии не получился, и что означает «фигуральная животная» осталось тайной.
Осип расседлал коня. Тот снова попытался задурить, но Осип не давал ему биться и вставать на свечку.
– Как ты сможешь на нем ездить. – сказал Петко. – Он – сумасшедший.
– Да нет! Конь хороший. Исправный и выезжан хорошо. Боится…
– Ну,смотри! – сказал Петко. – Как бы он тебя к туркам не увез.
«Не на палочке же мне ездить» – подумал Осип, – Какой я казак без коня!
– Куда вот его поставить? С коновязи он может сорваться.
– Да, конюшня –то у нас есть…– вздохнул болгарин.
Хромая, он вывел Осипа за дом ,куда казак никогда не ходил и ,оказалось что там мощеный двор и длинные саманные строения, а в центре сложенная из камня беленая конюшня.
– Ого! Прямо гвардейская!
– Когда был жив отец, у нас были кони…
Осип не стал спрашивать, что случилось.Он уже не единожды слышал истории о том, как по доносу, чаще всего соседей, приходили турки, отбирали все и волокли хозяина в конак, откуда он обычно не возвращался.
В полумраке конюшни конь чуть успокоился, но когда Осип завел его в денник и снял уздечку. Опять забился, заметался и стал головою в угол.
Радка притащила несколько охапок сена и, было, сунулась положить его в кормушку, но конь так подкинул задом и ударил копытами в стену ,что вся конюшня затряслась. Осип выхватил ее чуть не из под самых смертоносных копыт.
– Не смей сюда ходить! – закричал перепуганный Петко. – Близко, чтобы коню не подходила!
Но Радка и сама перепугалась и даже не плакала со страху, а только хлопала своими огромными иконописными глазищами.
– Не конь, а шайтан какой-то!
– Ну, вот пусть и будет «Шайтан», – засмеялся Осип. – Ничего. Обратаем.
– Нашли что подарить! – бурчал Петко. – Башибузук турецкий, гашишом обкуренный, да и только.
– Это он со страху. Он сам боится… Ступайте с Богом, а то он никак не успокоится…
Осип не стал надоедать коню, а стал размеренно и неторопливо прибираться в конюшне. Подмел полы, сложил в копну сено. Принес воды и поставил ведро так, чтобы конь видел его, чувствовал запах, но не мог до воды дотянуться.
Конь затих и только всхрапывал изредка, да косил на казака фиолетовым глазом.
Казак не подходил к деннику близко и не смотрел коню в глаза, памятуя, что для животных прямой взгляд – знак угрозы. Он двигался медленно, не делая резких движений, потому что стоило ему звякнуть ведром или плеснуть водою – конь всхрапывал и начинал бить копытом.
Привычная работа, без которой Зеленов не обходился вот уже несколько лет, считая с 71 года, когда готовился сам и готовил коня Ваську к срочной службе, вернула ему то спокойное душевное равновесие , в коем он бывал прежде всегда, когда чистил или обихаживал коня. А прохлада и сумрак конюшни разбудили давно забытую радость, которая когда то, в Собеновской – обычно переполняла Осипа.
– Ну, вот и коник у меня теперь есть. Вот и нога болеть перестает…И от турок отбились и жив – Слава Тебе, Господи… Да еще какой … Таких то красавцев поискать! А ты ко мне привыкнешь… Я брат тоже – сирота.
Осип старался говорить монотонно, чтобы ровный звук голоса успокаивал нервное животное.
"Служба ли, матушка, что ты надоела, Али занедужил казак удалой…– запел он тихонечко.– Да вот и,что же ты головушку буйную повесил , Али захромал вота, да твой конь гнедой…"
– Вот и мы с тобой так то. Все хорошо , а мы с тобой не веселы! – сказал Осип коню. Конь прядал ушами, вслушиваясь в слова незнакомой речи…
"Коник, мой добрый, он службы не боится,Он здоров и весел, вота громко ржеть…
Он здоров и весел, да вот он, громко ржеть , Ай, да, вот копытою об земельку бьеть…
Ай да конь копытой, вот он, землю бьеть , Ай да вот до камушка достаеть…"
2. Заскрипела осторожно отворяемая дверь конюшни. Осип оглянулся. На пороге стояла Радка.
– Батюшки мои! – всплеснул руками казак. – Чья же это красавица будеть такая? Принцесса заморская, подводного царя дочерь, да и только!
Радка, в полном сознании своей неотразимой красоты, не могла сдержать широченной улыбки, в которой светились редкие новые зубы. Она была разодета в кружевную кофту, в пестротканую юбку, в какой – то немыслимый кафтанчик, на голове кружевная косынка и неизменный цветок в черных, как смоль, волосах.
– Ну, ты, подумай! Как есть невеста! Булка по-вашему! Так бы и съел такую маленькую девочку! – Осип подхватил Радку на руки., закружил и она восторженно взвизгнула. И вспомнилось казаку, как давным-давно, носил на руках хозяйскую дочку Настеньку, а нянька Марковна, сидя на крылечке, приговаривала:«Носи, Осюшка! Носи, голубчик, я хоть отдышуся маленько… Така девка верченая, все руки мне оттянула». И это воспоминание показалось таким далеким, точно было не с ним, а где то, по дороге через незнакомую станицу, увидал он подростка, который носил на руках толстенькую румяную девчонку, которая сосала кулаки и хватала его липкими пальчиками за упрямые кудрявые вихры.
Радка вырвалась и убежала, путаясь в длинной юбке. По двору замелькали ее крошечные ножонки в новых кожаных чувяках. Осип вышел из конюшни ,прищурился на вечереющее небо над горами. Потянулся с хрустом, со стоном, помял спину о дверной косяк. В селе пиликала волынка и ухал барабан, в деннике нервно топотал конь.
Спать теперь стану в конюшне, чтобы Шайтан привыкал… Он не собирался никуда идти, но Радка уже ссыпалась по ступенькам крылечка. Она волокла Осипов мундир и фуражку.
– Матушка ты, моя! – ахнул казак, – Да никак ты со мной на гулянку собралась!
Радка восторженно замотала головой ,что по-болгарски было жестом утвердительным.
– Как жених с невестой?
Радка сияла.
– Ну, что с тобой делать! Пойдем, коли приглашаешь!
Осип снял турецкий мундир, натянул свой казачий, одернул, запоясался. А хозяйственная Радка уже стояла перед ним, держа вместо зеркала старый латунный поднос.
– Вишь, какой красавец супротив ваших овец! – сказал Осип, подкручивая усы. Заломил набекрень фуражку.
Радка, встав на цыпочки, расправила ему ленточку под Георгием.
– Вона значит это чье рукоделие! – догадался Осип.– Ну, что ж, когда от сердца, надобно носить.
Радка платяной щеткой прошлась у него по мундиру, и перед самыми воротами, специальной тряпкой протерла казаку сапоги.
– Ну, что тут делать! – растрогался казак. – Придется с вами, барышня. под ручку идти. Разрешите вас под крендель принять! – И галантно, изогнувшись, предложил Радке руку. Девочка выпрямилась и торжественно положила ладошку на согнутый Осипов локоть. – Раздайся народ, казура гулять идет…
– Батюшки светы, что делается! – ахнул встречный солдат на костылях, и приложил руку к козырьку. – Почтение распрекрасной парочке – кулику да гагарочке! Господин казак, разрешите поинтересоваться, иде жа вы такую распрекрасную нимфу разыскали?
– Трофейная, призовая…– не сморгнув, ответил Зеленов, кося глазом на Радку, которая шла по земле как по небу и, чтобы казаться выше, привставала на носках…
Так они шествовали до самой площади, где толпился народ и все тот же слепой волынщик и его старуха жена теперь уже наяривали плясовую. Народ пока еще не танцевал и только, возбужденные происходящим, ребятишки носились между взрослыми с визгом и хохотом, время от времени, получая чувствительные подзатыльники. В тени, свисавших из садов, через высокие беленые заборы, ветвей, с еще не опавшей листвой, стояли скамьи и столы и здесь уже восседала старшая часть деревни. Осип, под восторженные крики и даже аплодисменты людей на площади, расстался с Радкой, которая тут же позабыла про свой торжественный воскресный наряд, и принялась носиться с остальными ребятишками, и примостился к столу, где уже восседал, как всегда с чашечкой кофе в руках, Славейков.
И как всегда, там, где бывал Славейков, шел оживленный разговор. Осип вслушался в трескучую, быструю речь и понял, что говорят о разном отношении болгар к туркам и даже турок к болгарам.
А ведь и правда, – подумал он, – на завалах и в милиции были не все мужчины-жители села. И теперь слушая Славейкова, понял что зажиточные мужики против турок воевать не вышли. Больше того, как говорили, между собою болгары, они и в горы не убегали, вероятно, не боялись турок, не боялись, что в случае, если турки возьмут село им что-то будет угрожать.
– Турки прекрасно осведомлены, кто выступает против них, а кто лоялен…Служба доносительства у них работала и работает безупречно. И этот вечный грех очень нам присущ…
= Но если они ворвались бы то не пощадили бы никого – сказал Петко – Не скажи! В этом случае главное переждать первую волну, не попаст ь под вихрь атаки, а потом турки не режут всех подряд, пока не получат приказа! И только безумный в своей ненависти паша, может отдать такой приказ, да и наверняка будет за это наказан вышестоящим начальством.
– В этом и есть – сказал Славейков, – великое коварство порабощения. – Разделяй и властвуй! Когда весь народ оказывается в безвыходном положени и у него нет иного выхода кроме борьбы он страшен в своем порыве, но когда он разобщен ,когда появляется лазейка и возможность уцелеть, вот тут и начинаются поиски возможности избежать общей участи. Обратите внимание, как пополнялась армия болгарскими добровольцами в июне и как сейчас…
– Мы сами виноваты! – сказал Осип, – Не надо было отступать! А теперь болгары боятся, что турки вернуться и припомнят, кто русских поддерживал…
– Это верно только отчасти , отчасти…Расслоение существует в любом народе…И в любом народе богатые пассивнее бедных, которым в сущности нечего терять…
Но это не выдерживает критики… Сопротивление османам в Болгарии оказывали крестьяне, как правило не бедняки, у которых кроме заботы о том чем пропитаться иных забот нет… Зажиточные крестьяне и, конечно, интеллигенция, а она тоже не из бедных…
– Все не так просто,-тиская бороду в кулаке, сказал Дмитр, – Но в деяноста случаев из ста на борьбу поднимаются беднейшие слои общества, а не богачи.
– В нашем селе беднейшие разбежались по горам, богатые попрятались в своих домах и ждали за закрытыми ставнями чем бой кончится, а дрался средний класс – сказал Петко. – Так что деление на «бедный – богатый» – примитивно. Турки вербовали доносчиков среди беднейших слоев населения…
– Они везде вербовали… И это потому, что чувствовали свою слабость…
Волынщик заиграл какую то незнакомую Осипу мелодию.
– Слушай Осип . Это очень старый фракийский боевой танец. Здесь очень интересный ритм пятнадцать – шестнадцатых, мне так объясняли… Говорят что воины Александра Македонского несли длинные копья ,которые клали на плечу и вот этот отсутствующий так – это когда они встряхивали, поправляли копья на плечах… Вот, слушай….
Со скамеек стали подниматься мужчины и становиться в ряд. Крепкий, заросший густой бородой крестьянин вскинул руку с платком и особым, танцующим шагом величественно и неспешно повел вереницу танцоров за собою. В ряд включались все новые и новые танцоры…Длинная стенка перегородила площадь в так взмахивая руками и единым движением все сразу делая следующий шаг…
– Эх , – сказал Петко.– Проклятая нога.
И все таки он стал в ряд и прихрамывая двинулся мимо Осипа вместе со всеми своими односельчанами. Плыли перед казаком серьезные крепкие лица ,многие еще со следами пороховой гари и Осип понял ,почувствовал почему криво улыбаясь от боли и Петко движется с ними вместе, почему ему нужно было стать в этот ряд танцующих. – Так он ощущает себя часть. Этих людей ,частью этого села и этой страны…
У нас так не танцуют. – сказал Осип примостившемуся рядом, с цыгаркой в зубах, егерю, с которым держал оборону на завале.
– Что ж это не танцуют ? – обиделся тот ,– У вас казаков может и не танцуют ,а у нас в Белгороде «Тимоню» пляшут еще как ! Я те дам. Этак вот в три ноги! Вспроти нас эти ползают, а не пляшут… Бабы да девки как начнут топотать..
– Да и у нас девки хороводы водят. Себя выказывают , а здесь вишь как оне все дружно слепились…Зависть берет.
– Какое дружно? Сколь мужиков в селе – сотни три, а сколь на завалах стояло? Восемьдесят человек! Да и то много! Погоди, вот армеюшка русская уйдет , – они начнут дружка дружке глотку рвать. Тожа и у них нестроние. Все люди. Един Бог без греха.
– Турок опасаются. – сказал, почти невидный в сгущающихся сумерках , только белевший свежими бинтами на голове, артиллерист. – Вот что они под Эски Загорой устроили, когда Гурко ушел.
– Не надо было уходить. – сказал Осип, – Берем да бросаем. Что Ловчу, что Эски – Загору…
– Да мы охотой что ли в оступ то идем ? Кабы возможность являлась, рази мы бы отступали…! А даром то что головы класть! Тут не захочешь да отступишь, когда он прет валом… Сила солому ломит!
– Тоже и болгары эти! – сказал егерь, пыхнув красным огоньком самокрутки. – Нас со всей Рассеи согнали, воюем живота не щадя , а они по деревням отсиживаются да смотрят , чья возьмет. Да еще сумлеваются! Насмотрелся я на них.
– Да и то сказать, неизвестно,чья возьмет.
– Как неизвестно! – сказал Осип. – Ясно мы победим!
– Тебе может и ясно, …
– Вон как на Шипке совсем было конец, а устояли и Сулеймана разнесли.
«Разнесли!» – хмыкнул артиллерист, – Батьку свово вы там разнесли! Вон он пятого опять Шипку брал!
– Как брал? Откуда голос? В газетах ничего не было!
– Да когда еще газеты к нам придут! Да и брешут твои газеты. Раненые говорили. Их вона с Шипки бессчетно везут. Я в лазарет офицеров отвозил, насмотрелся. Откуда, говорю, вас столько. Обратно, сказывают, Сулейман Шипку атакует. Вот те и разнесли! Да и повсюду он давит. Неровен час, прорвет линию, мы то в Румынию лататы зададим, а болгарам здеся отдуваться…
«Надо возвращаться в полк» – подумал Осип. Известие о том, что турки повсюду пытаются прорвать порядки русской армии, заставило его вернуться к тем грустным мыслям, что война не вся. Что даже здесь пришлось воевать и убивать и рисковать собственной головой. И что вот эта теплая ночь ранней осени, с крупными звездами на темном небе, отблесками огней в дымящихся смоляных плошках музыка, вино и ряды танцоров – краткая передышка, а война не вся. И здесь, рядом с турками, особенно остро чувствовалось, что может еще быть по-всякому… Он с завистью посмотрел на пляшущего Петко.
«Вот ведь как! У человека дом и родня, и он часть своих односельчан.» И Осипу захотелось стать, туда, где качались танцующие ряды, чтобы руками, плечами и самим ритмом, чувствовать единое движение с близкими людьми. Взять бы да остаться среди этих людей, которые относятся к Осипу с таким подчеркнутым уважением, где его никто не расспрашивает чей он, да, откуда, где он, и в самом деле многое, сделал и этого никогда не забудут. Можно было бы жениться, скажем, на Василике, построить дом, такой как у Кацаровых, распахать участок земли, их много осталось брошенных, после того как ушли турки и жить под этим теплым небом, среди благоухающих розовых равнин, любуясь высокими горами, в этом благословенном краю, где болгарская бедность много сытее русского достатка.
3. Ему мечталось об этом и когда он потихоньку возвращался с площади во двор, где его ждала самая большая радость этого дня – дареный конь, и когда отворив, чуть скрипнувшие ворота прошел на задний двор, где днем спал под навесом, где в конюшне топал, переступая копытами, Шайтан. Сюда музыка с площади едва доносилась. В доме Кацаровых и в соседнем доме, где жила Василика, никого не было. « Кстати, подумал Осип, – А что Василики то на гулянии было не видно?» Ну, может, не любит шума, да суеты.
Конь, услышав шаги Осипа, зафыркал, всхрапнул.
– Сейчас, сейчас подружимся. Время уже… Небось уж часов десять как непоен?
Казак натянул турецкий мундир, еще сохранявший особый запах какой-то травы , которой наверное на складах турецкие интенданты перекладывали суконные мундиры от моли и запах табачных листьев, которыми пользовались и русские интенданты, спасая сукно от плесени и гнили, открыл ворота конюшни. Огромная полная луна светила так, что фонарь не требовался.
– Ну, что? – сказал Зеленов коню, – Небось, все внутри горит? Пить хочешь. Ну, давай я тебя напою.
Он взял тяжелое ведро, где серебром отливала вода, и вошел в денник. Конь покорно, опустил голову и потянулся к ведру.
– Ну, вот, – сказал Осип, – вот ты и мой ! Вот так то лучше… Он накинул коню недоуздок, привязал повод кормушке. – Ну вот. Сейчас поешь, стало быть, я твоим хозяином стану.
Он дал коню с руки несколько заранее приготовленных морковок и Шайтан ими радостно захрустел.
– Ну, вот и хорошо! Вот и ладно, – приговаривал казак, любуясь конем. – Ты хозяина потерял –друга, я коня – друга, так что мы с тобою квиты и теперь нам вдвоем надо как-то далее проживать, как мы сиротами оказались. Верно, я говорю? То-то и оно, что верно…
Он принес овса и засыпал в кормушку два, положенных по уставу русской армии, гарнца. Пока Шайтан жадно проедал корм, сходил еще за водой к колодцу. Принес два ведра.
– Видишь как получилось – говорил он коню, – ты до того ко мне в ненависти был ,что ничего понимать не хотел … Пришлось по старому завету тебя голодом и жаждой поморить, ты уж не серчай…
Конь благодарно вдыхал и теперь уже не тряс кожей и не фыркал, когда казак хлопал его по шее.
– Давай-ка я тебя маленько разотру, а то вон стал тебе спину трогать, а ты отзываешься – намятая у тебя спинушка. Давай-ка сюда к свету.
Шайтан покорно пошел в поводу, словно это был совсем другой конь, не тот, что днем бился и ронял розоватую пену с пламенеющей подложки ноздрей. Осип привязал его к столбу изгороди, свернул соломенный жгут и стал растирать коню спину, грудь, круп. Облил коня из ведра, полюбовался, как в лунном свете вода одела коня серебряным покрывалом, и досуха растер его, найденной в конюшне ветошью.
Закончив эту первую чистку, ослабил повод и положил перед конем охапку сена.
– Ну, отдохни, отдохни, а я на тебя покрасуюсь…
Он отошел к крыльцу и сев на ступени стал смотреть на коня. Вороной конь, посверкивая под яркой луною блестящими боками, был как бы продолжением лунных бликов на булыжном мощеном дворе, облитого лунным светом дома и темного, наполненного запахами увядающей листвы сада… И удивительно теплое чувство покоя и счастья наполнили Осипа, точно не было этих бешеных дней налитых кровью и гноем боев и лазаретов, гарью и пылью дорог и того постоянного ожидания беды и смерти, что знакомо каждому, кто побывал рядом с нею. Оно пьянит, наполняет тело легкостью, а душу веселостью, но, существуя изо дня в день, выжигает душу и делает равнодушным тело. Осип помнил с каким упоением он рвался в бой, на берегу Дуная и каким тоскливым равнодушием наполнился потом, когда шел на бессмысленный и кровавый штурм Гривицкого редута. И как в утреннем бою от страха и азарта в начале, когда выцеливал турецких разведчиков, дошел он от усталости до тупой и жгучей ненависти, а потом к полной апатии…
А эта ночь, еще наполненная теплом лета, но уже тронутая дыханием осени, этот конь сказочной красоты, дальняя музыка и огромное колесо луны над черепичной крышей делали все вокруг похожим на сон…
Осип вроде бы даже и не удивился, когда увидел в проеме ворот женскую фигуру. Она явилась как продолжение волшебства этой ночи, она была необходима для полноты красоты всего, что окружало казака. Женщина медленно приблизилась к нему, а он сидел неподвижно, словно закованный сновидением. Приблизила свое лицо к его лицу, и он увидел влажные огромные глаза Василики и ее странную манящую улыбку. Увидел ее дрожащие тонкие ноздри…
"От меня конем и турком пахнет" – смятенно пронеслось в сознании Осипа…Плавно, словно боясь его спугнуть и вывести из состояния какого то волшебного полусна полуяви, Василика взяла его за руку и повела за собою через двор, туда в тень от стены дома,туда, где разбудил Осипа ее странный взгляд, тогда когда он спал после боя…
Василика неотрывно смотрела Осипу в глаза, и он не мог отвести взгляда он ее распахнутых глаз. Женщина вошла в тень, и все также медленно стянула с волос платок, черные, не заплетенные, кудри рассыпались у нее по плечам. Она распустила шнуры лифа и Осип увидел обнаженную грудь с темными острыми соками, властно обняв казака, женщина все так же плавно уложила его на топчан под навесом и легла сверху. Казак почувствовал жаркое и тяжелое ее тело, сильными напряженными ногами она обхватила ноги казака, и легла на его грудь своей обнаженной грудью. Обнимая его за шею, она приблизила свое лицо к его лицу и Осип вдруг ее бездонные глаза и улыбку похожую на гримасу боли. Он попытался шевельнуться, но Василика обнимала его все сильнее и сильнее. Она подалась вперед и Осип задохнулся утонув лицом между ее грудей… У него перехватило дыхание и помутилось в голове… В это мгновение страшно, будто раненный человек, закричал конь и Осип, вырвавшись, повернул голову на это ржание. Но не коня увидел он…Он даже не смог понять, что это было, и как он мог в долю секунды увидеть нож, который Василика вынула из рукава. Осип рванулся и повалился вместе с женщиной на булыжник двора. Она держала его крепко, словно оковала железом, с огромным усилием казаку удалось перехватить ее руку с ножом. Она страшно рычала и хрипела, когда он пытался вырваться из ее смертельной хватки. Дико бился и визжал конь… Щеку Осипу ожег порез, он почувствовал, как хлынула кровь. Дальше он помнил смутно. Ему так и не удалось вырваться, их растащили, вбежавшие во двор, люди … Дико хохотала и билась Василика, ее вязали простынями, и обливали водой, а он сидел, глотая воздух, и кровь текла у него из щеки по шее липкая и горячая…