Глава 9 Ох уж этот Кузька!

Замотанный в мягкое банное полотенце домовой сидел на столе и с ужасом косился на кремовые розочки и мармеладные листики.

– Я не козёл, я такое не ем!

– Да ты только понюхай! – уговаривала Наташа.

– Баба Яга тоже так говорит, когда зелье всяким Иванам подмешивает. А потом поминай как звали. Тоже травница знатная, прямо как ты. Не люблю я траву и не буду!

– И не надо! – кивнула Наташа. – Понюхай, пожалуйста.

Домовой осторожно понюхал. И ещё раз понюхал. И сам не понял, как проглотил пирожное вместе с розочками, листиками и корзиночкой. Вот это вкуснота!

– Сама готовишь или помогает кто? – спросил он, утираясь рукавом и поглядывая на тарелку с печёным яством.

– Магазинные, – улыбнулась Наташа.

– Родич, значит, помогал. Хорошо получается, пусть ещё печёт! – облизнулся Кузя и слопал ещё две корзиночки. – Накормила девица добра молодца, благодарствую. И в баньке попарила. И напоила так, что страшно вспоминать.

– Тогда рассказывай!

– Ладно, слушай.

И рассказал Кузя Наташе всё-всё, как было на самом деле. То есть в сказке, но это одно и то же.

И про Бабу Ягу вероломную, и про волшебный сундук, который ей жить спокойно в чаще не даёт. И как она тридцать лет его искала да Кузьму на крюке пытала, паутиной шёлковой заматывала да над котлом подвешивала для устрашения, грымза лесная нехорошая. И она бы, может, тот сундук и нашла, кабы был он у Кузьмы в распоряжении. А сундук-то волшебный у Наташиного батюшки спрятан! То-то и оно.

– Нет у нас ничего волшебного, – мотнула головой Наташа. – И быть не может. Папа давно в чудеса не верит, он сам говорил. А мама – тем более.



– То-то он его с чердака забрал да в коробе схоронил!

– Это папин сундучок, что ли? Так давай я его заберу?

– Мели, Емеля, твоя неделя!

– Чего?

– Заливаешь. Брешешь. Врёшь, одним словом.

Вот это уже было совсем обидно и несправедливо. И Наташа вышла из столовой.

Пусть Кузя там один сидит, раз он считает, что Наташа брехунья. Заливака. Мельница. Нет, не мельница, наверное. Врунья, одним словом. Она в жизни никого не обманывала. И не придумывала.

Мама Наташей гордится. Наташа даже математику не списывает. Не знает – так контрольную и сдаёт: подписанный листочек. Ей классная за честность не раз оценки завышала. И на физкультуре тоже. Все девчонки за родителей записки написали, чтобы урок прогулять. А Наташа тоже прогуляла, но честно. И потом дома сразу призналась. А папа всё равно так расстроился, что Наташа больше вообще никогда не прогуливала. И на собраниях Наташу всегда хвалили. Говорили, что сказочная девочка. Очень честная. И это последним домовым нужно быть, чтобы в обмане её подозревать. Вот сейчас мама с сумками по коридору в столовую пошла – хоть у неё спросите, какая Наташа честная. Ох уж этот Кузька!

– Кузька! – Наташа схватила сундучок, вскочила и побежала в столовую.

Но Кузьки на столе уже не было. На столе валялись покусанные пирожные, а за столом, подперев подбородок руками, сидела мама:

– Ты же мне обещала, Наташа!

Мама взяла мокрое полотенце и понесла в ванную.

– Прости, мамочка. Сейчас уберу.

Наташа схватила тарелку с недоеденными пирожными, открыла холодильник и с облегчением выдохнула. На полке сидел Кузьма и жевал сосиску.

– Хорошо я схоронился, – похвалил он сам себя. – Уютно здесь. Не жарко. И кормят сносно.

Наташа вытащила домового из холодильника, хоть тот и считал, что укромнее места в доме не найти и хорониться там – одно удовольствие.

Не успела она подумать, что хорошо бы его и правда куда-нибудь спрятать, как Кузьма тут же спрятался сам. Пришлось снова искать его по всем ящикам и аукать.

– Да ау-ау, – выглянул домовой из духовки – весь чумазый, будто и не парился никогда в Наташиной мойке. – Тут буду жить. И не упрашивай, не вылезу.

– А так? – Наташа вытащила из-за спины золотой сундучок, покрутила им перед Кузиным курносым носом и спрятала снова. – Тоже не вылезешь? Ну ладно.

– Погоди, красна девица! Стой, кому говорю! – Кузя семенил за Наташей, стуча лапоточками. – Смотри, я уже слушаюсь! Да посмотри ты! Обернись! Замри немедля! Красавица ты моя, Наташенька! Я больше не буду! Никогдашеньки! Печью клянусь вашей закопчённой! Да чтоб я в мойке утоп, если хоть раз тебя не послушаюсь! Не видать мне магазинных корзиночек, если вру, волшебница ты моя! Да я даже не начинал озорничать-то, окстись! Ты что, домовых не знаешь?