Глава 7

– Мой отец говорил, что не стоит судить о другом человеке по слухам. – Араши села в уголке, откуда наблюдала за тем, как Шину и Юкико разбирают покупки. – Он два года жил на острове тьерингов. Еще когда меня не было… говорил, что они хорошие воины.

Горел огненный камень под горшком, грелась вода, в которой уже плавали тонкие стебли травы ниму. И стало быть, на ужин у нас вареный рис.

Есть, говоря по правде, хотелось.

– А еще говорил, что у них совсем нет женщин… те, которые на острове, не живут долго, поэтому тьеринги раньше их и воровали.

Юкико ахнула, приложив ладони к животу.

– Но когда их князь к Императору служить пошел, то подписал договор, чтоб, стало быть, женщин они не крали больше, а брали по-честному, если, конечно, кто отдать захочет.

– Кто ж отдаст дочь тьерингу? – Шину отмерила миску риса. Мыла она его неспешно, перебирая зерна крупными пальцами.

– Не скажи… отдадут… в Веселый квартал же отдают, так отчего б и тьерингам не отдать? Они богатые…

Юкико тяжко вздохнула и, отломив ниточку сушеной водоросли, сунула в рот. Она посасывала ее, жмурясь от удовольствия, и, редкий случай, выглядела вполне счастливой.

– Вот поглядишь, еще к нам явится…


Как ни странно, предсказание это сбылось, но вовсе не так, как предположила Араши.

Этот день ничем-то не отличался от прочих.

Пробуждение.

И мучительное ощущение неподатливого чужого тела, которое сегодня отказывается повиноваться. Всякий раз мне приходилось делать немалое усилие для того, чтобы пошевелить пальцем. Но я справлялась.

И справилась сегодня.

Умывание.

Расчесывание. И гребень в руках нашей единственной оннасю скользит по волосам, унося тревоги.

Завтрак в одиночестве.

Знакомая тишина дома. Сад и работа в нем, которая успокаивала Иоко. Странное дело, прежде я никогда не испытывала желания возиться с растениями.

Моя секретарь разводила на подоконнике фиалки, которые вскоре переселились с ее подоконника на другие, норовя захватить все прочие свободные. Она как-то пыталась мне объяснить, но… не видела я красоты в розетках листьев, в цветах темных или бледных, одинаково немощных. А вот здесь… здесь одно лишь прикосновение к земле наполняло тело силой, а душу – странным покоем.

Крошечные деревца в тесных кадках.

И каменная дорожка. Россыпь кислицы темно-лилового цвета. Трава, которая оказалась не просто травой, а… я не понимала и половины премудростей, но руки помнили дело, голова же наслаждалась покоем. Теперь я понимала, что в моей прошлой жизни мне не хватало именно времени наедине с собой.

Постоянный бег.

Вечные попытки кому-то что-то доказать… страх не успеть, провалиться… и мгновения тишины, наполненные тихим шелестом воды о камни. Влажная трава. Мягкая темно-рыжая земля, по которой бамбуковые палочки рисовали узоры… беседка и чай, который приносила девочка.

– Ты выбрала себе имя? – спросила я, устраиваясь на берегу.

– Нет, госпожа. Их слишком много… и все такие красивые. Но я выберу! Честное слово!

Я сидела на траве, больше не заботясь о том, что помну кимоно. Это было домашним и, несмотря на трогательную заботу оннасю, все одно обзавелось с полудюжиной пятен. Пожалуй, права была матушка, пеняя Иоко за никчемность…

Эта мысль внезапно вызвала дрожь в пальцах. И руки вдруг свело болезненной судорогой, я чудом удержала чашку, которая опасно накренилась. Отстраненно подумала, что чай никогда не бывал настолько горячим, чтобы стоило бояться ожогов.

Боль пульсировала в груди.

И в животе.

И это было непонятно, разве что… тело помнило? Уж не после ли визита матушки, которая была жива – я это знала точно, ибо оннасю как-то поинтересовалась, не собираюсь ли я навестить ее вновь, – Иоко заболела?

Отрава?

И все одно непонятно. Зачем матери меня травить? Нет, я в отличие от Иоко не была настолько наивна, чтобы полагать, будто мать не способна причинить вред своему дитяти. Способна. И последние годы жизни Иоко вполне однозначно говорят о характере женщины, давшей ей эту жизнь. Но зачем…

Выгода? Пропавшие деньги? Вполне возможно… если бы мать попросила, Иоко… свои отдала бы точно, а вот чужие? Нет, версия хороша, однако сумма отнюдь не так велика, чтобы рисковать убийством. Убийц здесь не жаловали вне зависимости от пола и возраста, а отправляться на плаху ради пары дюжин золотых монет… помнится, батюшка оставил за собой изрядно золота, чтобы семья могла жить безбедно.

Я поставила чашку на траву.

Тогда иной мотив? Скажем… скажем, стыд? Дочь, открывшая Дом призрения, позорила ее? Но… нет, тоже не сходится. Если первой хозяйкой печального дома являлась императрица, да и согласно законам, владеть домом могла лишь женщина знатного рода, то это не может быть стыдным или аморальным. Нет, я определенно чего-то не понимаю, но обязательно выясню. И пожалуй, стоит заглянуть в гости к матушке…

Боль ушла, вот только чай оказался чрезмерно горек. И я вернула чашку на поднос. Встала… и вовремя, поскольку со двора донесся крик:

– Где эта старая потаскуха?!

Голос был молодым и звонким, и потому услышали его все обитатели дома. Да и сам он разом утратил сонность…

– Есть тут кто живой?

Что-то громыхнуло.

– Выходите…

Я стряхнула травинки, прилипшие к кимоно. Пожалуй, стоило бы сменить платье, но что-то подсказывало: гость несколько нетерпелив и вряд ли дождется, пока я приму достойный визита вид.

– Там… – оннасю дрожала, – там пришли… двое с палками пришли. И шумят.

– Ничего. – Я постаралась ободряюще улыбнуться. – У нас тоже хватает палок.

Вот только сердце мое болезненно сжималось, предчувствуя неприятности. Да и у Иоко имелись все основания опасаться мужчин с палками.

– Эй вы там…

– Чего орешь? – голос Араши был полон дружеского сдержанного участия. И я поспешила, пока конфликт не перешел в иную плоскость.

Во дворе и вправду было двое мужчин.

С палками.

Молодые, но изрядно бледные и помятые, вид они имели весьма агрессивный. Темные их одеяния, некогда весьма роскошные, были грязны. Плоские лица опухли. А волосы, заплетенные в косицы, лоснились от жира.

В руках оба сжимали палки, старший время от времени ударял своей по забору.

Араши стояла на пороге с заветным мечом, обнажать который, к моему великому облегчению, она не стала. Но всем своим видом она демонстрировала полную готовность вступить в схватку. И как ни странно, этого хватило, чтобы гости держались во дворе.

Хотя на дом оба поглядывали с жадностью.

– Кто вы, – я шла неторопливо, как и подобает благородной госпоже, – и что вам нужно в доме моем?

Мой голос, благо воспитанию, звучал ровно и отстраненно.

– А ты кто такая?

Старший покачнулся.

Кажется, он все еще был пьян или… нос мой учуял характерный сладковатый аромат опиумного зелья. Если так, то все будет немного сложнее. Пьяные и наркоманы не способны прислушаться к доводам рассудка. А палки… палки у меня были в отличие от умения ими пользоваться.

– Я Иоко, хозяйка этого дома, – сказала я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно.

– А… – потянул старший, утыкая палку в землю, он опирался на нее, словно на трость, и покачивался. – Значит, это ты…

Он явно хотел что-то добавить, но слова потерялись. И он стоял, покачивался, шевелил бровями, пытаясь казаться одновременно и грозным, и задумчивым, но был всего-навсего смешон.

– Это я, – согласилась я. – Я – большей частью всегда я… а вы – это вы… и могу я узнать, что привело двух достойных юношей в скромную нашу обитель?

Юноши икнули.

Переглянулись.

– Ты должна отдать нам деньги.

– Какие?

– Эта старая шлюха их украла!

– Боюсь, вы ошиблись местом. – Я позволила себе тень улыбки. – Под крышей этого дома собрались женщины достойные, а если вы ищете юдзё…

Старший засмеялся, громко и визгливо, он и палку выпустил, согнулся от смеха, обнимая бока руками. Младший же веселья не разделял. То ли был более трезв, то ли более скептичен.

– Женщина, не зли нас, – сказал он, легонько пнув братца. – Сохрани свой длинный язык, чтобы лизать зад Наместнику, от которого кормишься…

А вот это оскорбление, произнесенное при свидетелях – да будут милостивы боги к душе Шаорахха Многомудрого, который дозволил женщине выступать в суде, – могло дорого обойтись обоим.

Я запомнила.

– И отдай нам старуху… нечего ей здесь делать.

– В моем доме нет старух, и я не понимаю, о ком вы говорите…

– Шину! Отдай Шину! – Старший утер глаза ладонью. – Она к тебе ушла… забрала деньги… все деньги, которые наш отец скопил за жизнь, и сбежала… тварь… возвращай!

– Они лгут, госпожа. – Шину, чье благоразумие я несколько, кажется, преувеличила, вышла во двор. – Я клянусь посмертием, что никогда не брала чужого…

– Хватит, – я сказала жестко, как могла, и от слова этого, произнесенного звонким голосом Иоко, воздух замер. Мухи и те исчезли, не решаясь изводить нас гудением своим. – Шину пришла сюда по доброй воле. И уйдет тоже по доброй воле, не иначе. Вы же двое покинете этот дом сейчас же, если не желаете…

Палка просвистела у меня над головой и врезалась в стену, отскочила, покатилась по песку.

– Сука, – сказал незваный гость.

И поднял камень.

Я смотрела, как движется он, медленно, будто во сне. Вот раскрытая пятерня тянется к земле, гребет ее… я видела и желтые пальцы с синеватыми – весьма характерная примета – ногтями, и волосатое запястье, и камушки, которые больше не казались безобидными.

Видела искаженное яростью лицо.

Белки глаз, пронзенные алыми копьями сосудов.

Приоткрытый рот. И отвисшую губу. Каплю слюны… реденькие волоски, сбитые в такую же редкую бородку. Я видела все уродство этого человека и… ничего не могла поделать.

Сердце мое ухнуло куда-то в пятки.

А силы ушли на то, чтобы не позволить телу свернуться жалким комком…

Я поймала взгляд второго, и что-то свистнуло у самого моего носа, а затем раздался крик, громкий, преисполненный боли… и я очнулась.

Их по-прежнему было двое, чужаков, дерзнувших переступить порог нашего дома, но теперь старший сидел, баюкая правую руку, и выл. А младший катался, пытаясь уйти от тычков палкой. Араши скакала вокруг и, тыча в него деревянным – слава всем богам, что деревянным, – мечом приговаривала:

– Будешь еще кидаться камнями, дрянной мальчишка, будешь…

– Оставь его, – попросила я, понимая, что еще немного, и просто-напросто упаду. Я не сделала ничего, что должна бы, однако и это «ничего» забрало все мои малые силы.

Араши застыла и, плюнув на поверженного врага, отступила.

– Если вздумаете вернуться, я побью вас снова, дерьмо вы собачье! – сказала она громко, и Юкико торопливо зажала ушки ладонями.

Почему-то этот жест, по-детски искренний и все-таки нелепый, заставил меня рассмеяться. И смех мой подхватили. Голос Кэед звучал как колокольчики.

Хохотала Шину, утирая слезы то ли боли, то ли радости… и робко улыбалась снежноликая Юкико. И даже наша Мицухито, выглянувшая на шум, позабыла о слезах… И Араши тоже смеялась, громко и по-мужски хлопая ладонями по бедрам.

– Вы… – старший покраснел до кончиков ушей, – вы за это поплатитесь… я пойду к Наместнику… я скажу…

– Что тебя побила девчонка, рыбозадый? – этот громкий голос оборвал смех. – Прошу прощения, госпожа…

Старший поднялся, все еще держа руку. Перелом? А хоть бы и так. Он сюда не с миром шел, и будь сила на его стороне, нам пришлось бы туго.

– Не стоит, господин Хельги… а вы, молодые люди, послушайте и, если получится, подумайте над моими словами. – Я выступила и спрятала руки в широких рукавах домашнего платья. – Вы здесь говорили много… всякого… не только о нас, но и о Наместнике, да продлят боги его час на земле…

Хельги выразительно хмыкнул и руку с меча не убрал.

– …и шестеро готовы повторить слова перед любым из его судей…

– С-сука…

– Полегче! – Широкая ладонь Хельги мазнула по бритому затылку. – Продолжайте, госпожа…

– И они подтвердят, что говорим мы правду. А согласно уложению от Каннаши, хула на Наместника либо же иного чиновника, назначенного князем, есть хула на самого князя и повинна быть наказана… – Язык мой легко вывязывал слова.

– Понятно? – Хельги поднял обоих ублюдков и, хорошенько встряхнув, добавил: – А вздумаете докучать госпоже, я вам попросту яйца отрежу. Сам, без уложений и судей.

Не знаю, что именно произвело большее впечатление, моя ли речь или угроза тьеринга, но гости наши спали с лица. И не возражали, когда тьеринг вышвырнул их за забор. После огляделся, присвистнул и сказал:

– Тут бы у вас оградку починить…

– Пожалуй, стоило бы. – Я вздохнула.

И ограду. И крышу… и пол в старой мастерской, осмотрев которую, Кэед сказала, что вполне та годится для работы, ибо просторна и светла. И Юкико, тенью следовавшая за той, кого она еще не смела называть подругой, кивнула.

Мастерская – это хорошо…

И я узнавала, что за учебу здесь платили неплохо, а умения Кэед и вовсе были редки. И значит, при удаче, у нас получится найти несколько учениц…

Но пол скрипел, а из стен дуло.

Очаг ждал огненных камней или хотя бы дров…

– Так, – Хельги поскреб щеку, – может, дадите чем?

Тихо ахнула Юкико, а Кэед, оценив нового гостя и сочтя его недостойным собственной персоны, попросту повернулась спиной. Они исчезли в доме, то ли опасаясь стать жертвой тайного чужого колдовства, то ли просто не желая иметь ничего общего с существом иным и грубым.

– Гостю в доме всегда рады, – ответила я и указала на сад: – Быть может, господин Хельги, мы просто выпьем чаю? И я расскажу вам занятную историю, из тех, о которых читала в свитках. Вы же расскажете мне о море, и беседа эта…

– …будет длинной и бесполезной. – Он стянул куртку, оставшись в короткой рубахе из алого шелка.

А в прошлый раз была другая, попроще.

Нынешняя вон и вышивкой украшена, и разноцветными бусинами.

Волосы тьеринг зачесал высоко, заплел в три косы, каждую украсив алою же лентой. На руках его я заметила широкие серебряные браслеты. На шее – плоскую цепь, которую он снял и кинул на куртку.

Отказать?

Для Иоко невозможна была сама мысль о подобном: позволить гостю, пусть и ничтожному чужаку, работать? Ужасно. Но я… мы слишком бедные, чтобы позволить себе быть слишком гордыми.

– Хорошо, – сказала я, склонив голову. – Мы будем весьма благодарны вам за помощь, господин Хельги…

Кое-какие инструменты сохранились. Не все, но многие, и Хельги долго перебирал их, цокая языком, что-то бормоча, то ли одобрительное, то ли наоборот…

– Идите, госпожа, – сказал он, присевши у калитки, которая повисла на старых петлях и одним углом впилась в землю. – У вас небось своих дел немало…

Загрузка...