На следующий день Хельги явился с высоким молчаливым парнем, который старательно горбился, стремясь казаться ниже. Светлые волосы его были заплетены в две косы, украшенные полосками белого и рыжего меха.
– Вот, госпожа, это Норгрим… он славный парень, строит корабли. Боги наделили его редким даром – слышать дерево… и думаю, с вашим домом он тоже управится…
Они принесли короб с инструментами и доски.
И огромную корзину, наполненную вяленым мясом, мешочки с белой рисовой крупой и хлеб.
Огромный каравай хлеба. Привычного. Круглого. С темной корочкой, густо посыпанной тмином. Слегка приплюснутого с одной стороны и украшенного поперечною трещиной. От него исходил умопомрачительный аромат. Для меня. А Иоко запах казался кислым, да и… она удивлялась, что это вообще съедобно.
– По обычаю тьерингов. – Хельги отломил горбушку, которую протянул мне.
Ноздреватый. Сладкий. И я, оказывается, вечность не ела хлеба… нет, не вечность, всего-то пару недель.
– Благодарю. – Иоко поклонилась, ей вот хлеб совсем не понравился. Вязкий, и кисловатый, и тяжелый, то ли дело лепешки из рисовой муки. Я доела хлеб.
– Полагаю, с моей стороны будет правильно пригласить вас отобедать…
Хельги ткнул паренька локтем в бок.
– Видишь, говорю, они тут другие… извините, госпожа Иоко, но мы тут устали… у вас слишком много всяких обычаев. Вы и сопли подтереть не можете, чтоб не обозвать это действо красивым словом… и к каждой сопле собственный платочек припасете…
Беззлобное ворчание.
Но вновь вспышка…
…рука.
…шелковый платок, который соскальзывает с запястья. Белый шелк с алой каймой. Ослабевшие пальцы пытаются ухватить его, но шелк капризен. Вздох.
Улыбка.
И растерянность в глазах Кэед, которое гаснет, как гаснет луна в рассветных водах озера Тугами…
Скоро парк откроют для посещений, ибо каждый, рожденный под красным солнцем Накугари имеет право любоваться приходом осени. А еще на площади перед парком начнется ярмарка мастериц… И быть может, нам стоило бы принять в ней участие, вот только с чем…
– Не буду вам мешать. – Я коснулась виска. Все же голова ныла, будто бы засела в ней стальная заноза. И значит, воспоминания важны, но…
Терпение.
Если память возвращается, то рано или поздно я узнаю все.
– И чего им надо? – Шину наблюдала за тьерингами из-за шелковой ширмы.
– Не ошибусь, если скажу, что тебя. – Кэед стояла здесь же, опираясь на резной столбик, и видно было, что даже стоять ей тяжело. – Во всяком случае, рыжему. Второй, как полагаю, свободен?
– Именно…
– Кто он?
– Мастер по дереву, как я поняла…
– Плотник. – Кэед наморщила нос.
– А тебе сразу Наместника подавай…
– Отчего ж… плотник тоже неплохо…
– Мастер по дереву делает корабли, – сказала Араши, выглядывая из своей комнатенки. – Его берегут. Воином может стать любой, а вот услышать дерево – только тот, в ком дар имеется… слово хорошего мастера ценят больше, нежели слово воина. – И пояснила: – Так отец рассказывал.
Кэед кивнула, одарив светловолосого тьеринга весьма многозначительным взглядом, правда, сосредоточенный на заборе, тот ничего не заметил.
– Что ж… это многое меняет…
– Ага. – Араши выглянула наружу и, потянув носом, сказала: – Он для тебя хорош… а вот ты для него?
– Не твоего ума дело. – Кэед медленно развернулась и, сделав крохотный шаг, застыла. Ее лицо исказила мучительная гримаса.
– Болят? – Шину протянула руку, на которую Кэед оперлась.
– Благодарю…
– От…
К благодарности, пусть и произнесенной тоном ледяным, показно-равнодушным, Шину не привыкла. И смутилась. И оттопыренные уши ее, пожалуй, единственное, что во всем обличье могло показаться красивым, запылали.
– Тебе к нашей Мицу надобно, она в травах понимает… или к исиго…
– Исиго мне не поможет, – Кэед сказала это совсем иным тоном, обманчиво-спокойным. И добавила: – Отец обращался, когда… когда стало понятно, что благородного жениха мне не дождаться… только исиго сказал, что кости уже выросли и теперь ничего не изменишь… мазь дал, чтобы не болела. И взял за это три золотые монеты. А если все-таки выправлять, хоть немного, то двести отдать надо…
Араши сказала слово, которого девица благородная и знать-то не должна бы.
– Та мазь и вправду помогала, но… она закончилась еще прошлою зимой. А отец решил, что три золотые монеты за крохотную склянку – это чересчур. Он подумывал отправить меня в монастырь. Так что, могу сказать, мне повезло, что в конце концов я оказалась здесь. Госпожа Иоко… я закончила работу над ширмой.
– Быстро. – Шину ступала медленно, чтобы Кэед успевала за ней.
– Все равно здесь больше нечем заняться, а работа меня всегда отвлекала.
Она и вправду была удивительной мастерицей.
Яркая зелень горы. Алые крылья дракона. Море седое, с чернотой. Живое. Застывшее с лодчонкой в огромных своих ладонях. И пусть держало оно лодочку бережно, но стоит дракону дыхнуть, и огненный шквал заставит море вздрогнуть. Вскинуться в страхе ли, в ярости. А может, удержав несчастное суденышко, оно попытается сохранить его, но сосны на скалистом берегу вспыхнут, что спички…
Тихо вздохнула Шину.
Араши и та не нашлась, что сказать. А Кэед, проведя по ширме пальцами, сказала:
– Мне впервые попалась подобная работа… и я благодарна, что вы доверили ее мне, госпожа…
– Иоко, – мне давно уж надоело быть госпожой, – зови меня Иоко…
– Что ж… – Шину подошла поближе и, присев у ковра, пощупала край пальцами. Цокнула языком. Хмыкнула. И сказала: – Пожалуй, за это мы выручим тысячи полторы… не меньше.
Но, разом помрачнев, добавила:
– Если найдутся те, кто захочет иметь дело с женщинами…
Найдутся.
Я была уверена, что эта ширма привлечет немало внимания, вот только… Шину права в том, что появятся те, кто захочет получить ее даром.
Или почти даром.
Ведь разве способна женщина постигнуть истинную ценность вещей?
– Скоро осенняя ярмарка. – Я, кажется, знала, что стоит сделать. – И думаю, нам будет что предложить на продажу…
Тишина.
И Араши поглаживает рукоять деревянного меча. Я знаю, что она сама его сделала, и не только его…
Был еще нефритовый зверь причудливого вида, сунутый в ладошку Юкико. На удачу.
И широкий браслет, вырезанный из дерева и украшенный тонкими пластинами из камня. Такие на Островах не носят, но…
Мацухито собирает травы собственным узором. Она заваривает ромашковый чай для Юкико, но помимо ромашки в нем и мелисса, и мята, и что-то еще, отчего чай этот издает воистину чарующий аромат.
Она умеет управляться с маслами, смешивая их.
Духи?
Мыло?
Духи здесь не принято продавать. Каждая особа благородной крови сама составляет собственный аромат, но… на одних благородных особах мир не заканчивается. И надо бы рискнуть, только…
Масла стоят денег.
Жир нужен и чистая древесная зола… И надеюсь, все выйдет, а если нет, то… я не могу позволить себе рисковать их деньгами.
Да и вопросы возникнут.
Или…
Юкико…
Рисунки кистью на шелке. У нее оказался целый сундук обрезков, а Кэед заметила, что лучше бы она из дома прихватила пару-тройку кимоно.
Шину…
Ее знания нужны.
А еще нужен кто-то, в чьей тени мы могли бы представить собственные товары. И кажется, я знаю, кто это будет…
– Шину… – Я отступила от ширмы, и картина неуловимо изменилась. Теперь море мне казалось не замершим в страхе, скорее предвкушающим миг, когда огонь воплощенный осмелеет настолько, чтобы спуститься. Одно прикосновение крыла к серой глади, и могучий зверь рухнет в пучину. – Скажи, будь добра… тьерингам ведь есть чем торговать?
Она пожала плечами.
– Есть, – ответила Араши. – Они привозили отцу зубы морского зверя. Меня тьеринг резать научил. Его Ральё звали. Он был сыном кёнига и подарил мне бусину. Только потом умер… и его отец перестал приходить в наш дом.
Ее лицо вдруг скривилось, будто она вот-вот расплачется, и потому Шину ниже склонилась над котлом, а Юкико вздохнула, как показалось, с немалым сочувствием. Поэтому слова мои прозвучали в вязкой тишине:
– И я буду права, сказав, что здесь им редко дают честную цену…
– Ага. – Араши сделала глубокий вдох и, подхватив кусочек имбиря, сунула его в рот, скривилась, но не выплюнула. – Потому отцу и носили… мастера никто не обманет, а они… они делать умеют, а продавать нет.
Чудесно.
Что ж, нам определенно будет о чем переговорить с нашими гостями, когда те отвлекутся от забора.
Осень окрасила наш заброшенный сад багрянцем. Слегка мазнула золотой кистью по листве и отступила, позволив людям любоваться делом рук своих.
Неторопливо текла вода, тревожила редкие лодочки листьев. Блестели камни на глубине, и тонкие зеленые нити водорослей протянулись по дну. Ни дать ни взять – пряжа…
Низкий столик.
И деревянные сандалии становятся в ряд.
Кэед занимает место по правую руку мою. Она приходит рано, пока нет никого, кто бы увидел, до чего неловки и нелепы ее крошечные шаги. Она научилась держать лицо и улыбаться, скрывая боль. Стоять, шатаясь, словно ивовый прут на ветру…
Она надела темно-лиловое кимоно, и надо сказать, что цвет его подчеркивает белизну кожи.
Араши в зеленом.
Она любопытна, но изо всех сил скрывает это любопытство. И пританцовывает, мечется с террасы в дом и обратно, якобы за тем, чтобы проверить, все ли готово.
Все.
Юкико, решившись ненадолго покинуть свое заточение, расстилает бамбуковые коврики, расписанные охрой. Рисунок простой, но не примитивный. И на каждом – собственный.
Она выставляет плоские деревянные тарелки.
И легким прикосновением руки поправляет мой несколько растрепавшийся букет.
А Иоко владела искусством сочетания цветов.
Я знаю, что скоро Юкико исчезнет. Она не уйдет далеко, спрячется за тонкой перегородкой и будет прислушиваться к разговору, отчаянно боясь пропустить каждое слово. И быть может, станет шептать ответы или качать головой на резкости Араши. А та будет резка и воинственна, пытаясь доказать свое право носить мужской наряд…
Шину и Мацухито уже поставили жаровню, в которую насыпали до краев красных крупных углей. И поставили сковороду с толстыми стенками. Снаружи ее покрывает толстая шуба окалины, но внутри сковорода сияет. Шину строго следит за оставшейся нашей посудой.
Пахнет рисом. И еще мясом. Чем-то одновременно острым и сладким…
Юкико приносит миску с водой и стопку полотенец… и да, исчезает, едва заслышав шаги чужаков.
– Надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами обед. – Я встречаю их поклоном, как подобает хозяйке, и тело движется само. Оно, тело, лучше знает местные обряды. Пускай.
– Это большая честь для нас, госпожа. – Хельги тоже кланяется, и мальчишка следом за ним. Видно, что ему непривычны поклоны, и разгибается он быстро. И, стол окинув взглядом, морщится. Усаживается.
И оказывается рядом с Кэед, которая подает ему чашу с водой. Розовые лепестки и капля цветочной эссенции? Я чую запах, и тьеринг, кажется, тоже…
Уши его вспыхивают.
Он засовывает в воду обе руки, пытаясь мыть их привычным способом, но вместо этого лишь выплескивает воду на Кэед.
– Из-свинить! – Его уши горят огнем.
А Кэед молча подает полотенце. Ей не нужно слов, чтобы выразить неодобрение. И похоже, мальчик перестал быть завидной партией…
Хельги более осторожен.
И на Шину смотрит пристально, а она, то ли преодолев скромность, то ли и вправду подумав над словами Кэед, отвечает взглядом на взгляд.
Обед молчалив. И церемониален настолько, чтобы скрыть общую неловкость. Тьеринги орудуют палочками, старший легко, а Норгрим с трудом…
– Не так их держишь. – Араши первой не выдержала тишины. – Вот, смотри, как надо…
Она поворачивает руку, а потом и вовсе подвигается ближе, пожалуй, слишком уж близко, чтобы это можно было счесть приличным.
– Держи… и осторожно. Тут привычка нужна.
– С-спасибо…
– А я по-вашему говорить умею. – И она произносит пару слов, от которых Норгрим краснеет особенно густо. Что ж, полагаю, это было не пожелание приятного аппетита.
Хельги хмыкает.
А Шину укоризненно качает головой. Поняла? Догадалась? Впрочем, если торговцы давно вели дела с тьерингами, то худо-бедно их наречие Шину изучила бы.
– Эт-то… н-не хороший слова. – Наконец к Норгриму возвращается дар речи. – Их не говорить. Женщин. Мужчин… тоже не говорить. Лучше.
– Да? А меня уверили… не важно. – Араши задумалась, впрочем, надолго ее не хватило. – А ты в море выходил? Далеко? Ходил уже на зверя? У тебя есть кость? Я умею резать по кости, меня учили. Я хорошо училась, только здесь негде взять, а камень – уже не то…
– Потише, – поморщилась Кэед. – У меня и то голова заболела…
– Она у тебя всегда болит. Это от избытка гордости…
– Что есть…
– Не обращай внимания, это я так… так кость имеется? Мне немного надо…
– Кость?
Тьеринги перебросились парой слов. И Норгрим кивнул, повторив:
– Есть. Много. Ходить зверя и…
Хельги выглядел довольным, а я раздумывала, как бы свернуть нашу беседу на вещи, куда более важные… и в принципе не обяжет ли нас эта сделка? Я поморщилась: все-таки жизненно необходимо как можно скорее разобраться в местном законодательстве и правилах. Память Иоко хранила кое-какие обрывки из кодекса, но этого было недостаточно.
– Скоро осенняя ярмарка. – Я, как и полагается хозяйке, разлила отвар из листьев лимонника и сушеных ягод клюквы по чашкам. Первую подала гостю… и вторую. – Я знаю, что у вас есть товар, который вы хотели бы продать по… достойной цене. И знаю, что цену эту вряд ли предложат.
Хельги чашу поставил в сложенные лодочкой руки. Он глядел на пар и еще немного на Шину, которая застыла, как и положено воспитанной женщине.
Какое счастье, что я давно уже не воспитанная женщина…
Вдовам многое позволено, особенно когда они сами себе позволяют.
– И вместе с тем моему дому есть что показать на ярмарке, но… – Я пригубила сладковатый отвар.
Кажется, здесь и мята была, и еще ромашка, но самую малость, а потому вкус ее не казался назойливым.
– …боюсь, найдутся люди, которые пожелают взять товар, ничего не дав взамен, ведь женщина, за которой не стоит мужчина, слаба…
Вдох.
И выдох.
Пар касается лица. Определенно с местной косметикой стоит поработать, скажем, смешав вытяжки из трав с пчелиным воском и топленым жиром.
Твердые масла, опять же, поискать…
Была у меня сотрудница, которая отчаянно увлекалась натуральной косметикой. И не то чтобы мы приятельствовали, дружбы с подчиненными я избегала, понимая, сколько проблем она влечет, но… двери тонкие, а женские разговоры – женские и есть. Кто бы мог подумать, что это случайное, по сути, знание когда-нибудь да пригодится?
– Но если мы заключим союз… – я отставила чашку и сложила руки на коленях, – никто не рискнет воевать с тьерингами, а обмануть вас мы не позволим.
Прозвучало несколько… патетически? Вызывающе?
Женщины так не разговаривают. Не здесь. И даже Хельги, кажется, несколько озадачен. Он не спешит с ответом. Гладит хвост, и медное кольцо на мизинце поблескивает темным глазом.
– Ты… хорошо сказала, госпожа Иоко… вечно нас пытаются… – Он произнес слово на своем языке, но смысл примерный я поняла. – Но я не могу говорить за всех.
– А кто может?
– Хевдир.
Что ж… попытка была хорошей, но сомневаюсь, чтобы их хевдиру действительно было интересно наше предложение.
– И я передам ему твои слова. Однако я скажу за себя… я вольный тьеринг и со своей долей могу делать все, что заблагорассудится. А потому завтра я принесу, что имею. Пусть госпожа глянет…
– Я. – Норгрим ущипнул себя за ухо. – Есть зуб змей. И кость. И другое. Лисица. Рыжий и черный. Я принести. Я хотеть дать за деньга…
Это было лучше, чем ничего.
Два тьеринга за спиной? Отлично… И пожалуй, у нас появился шанс. Переглянувшись с Шину, я увидела улыбку в ее глазах.
А Кэед вздохнула:
– В таком случае нам следует поторопиться, если мы и вправду хотим что-то продать.
Именно.
До ярмарки оставалось четырнадцать дней. Много. И вместе с тем – ничтожно мало…