Администратор отделения срочной медицинской помощи бросает взгляд на удостоверение, висящее у меня на шее на специальном шнурке, и кивает. С ней мы еще не встречались. Многие ее коллеги узнают меня в лицо.
– Точно. Я – Вики из «Тихой гавани». Пришла к некоей Брэнди Стрэттон.
Сейчас около восьми вечера, в отделении затишье. Какая-то женщина сидит, обняв своего малыша, а тот, шмыгая носом, играет во что-то на планшете. Неподалеку от них мужчина, его рука обернута полотенцем, рядом с ним – женщина.
– Шторка номер шесть, – говорит администратор. – Но ее еще зашивают, так что ты присядь пока, посиди.
– Ладно.
У меня звонит телефон: время вечернего созвона с Эм-энд-Эмс: Марией и Мейси, дочками моей сестры. Я делаю шаг к автоматическим дверям, чтобы выйти наружу, и едва не сталкиваюсь с каталкой – женщина на ней гримасничает от боли, но стоически терпит, пока парамедики торопливо везут ее внутрь.
Я вставляю в уши наушники и принимаю звонок. На экране появляются сразу обе – Мейси, ей десять, и Мария, от-тринадцати-до-девятнадцати. Обе пошли в мать, мою сестру Монику, – такие же красотки, какой была она, с темными миндалевидными глазами и роскошными темными волосами – детали внешности, которые мне, увы, не достались. Помню, в юности я еще шутила, что у нас с сестрой, наверное, отцы разные. То есть я думала, что шучу, а на самом деле вполне могло быть и так.
– Привет, мартышки! – Я стараюсь, чтобы это прозвучало задорно, но с задором у меня всегда было плоховато.
– Привет, Вики, – отвечают они хором, сблизив мордашки, чтобы уместиться в один экран. – Мы перезваниваем, – говорит Мария. – Когда ты звонила в первый раз, мы были в бассейне. А потом папа сказал, что мы должны позаниматься на фортепиано, прежде чем звонить.
Что ж, разумно, потому что иногда мы разговариваем очень подолгу. Но не в этот раз – сегодня меня ждет Брэнди Стрэттон, шторка номер шесть.
Сегодня я сама позвонила девочкам раньше, просто для проверки. Хотела убедиться, что они помнят, какой сегодня день – годовщина смерти их матери. Обычно все помнят дни рождения, а о днях смерти забывают. Со мной все наоборот. Я часто забываю день рождения сестры, но день, когда она умерла, помню всегда.
А вот они, похоже, забыли. Для них сегодня – такой же день, как и всегда, с гувернанткой и подружками у бассейна. Ну и ладно, не буду напоминать. Кажется, они уже оправились. Мейси, младшая, правда, еще не настолько, как сестра, но, похоже, обе живут нормальной, счастливой жизнью. По крайней мере, судя по тому, что я вижу на экране, все у них хорошо, а в последнее время все мои контакты с племянницами сводятся к разговорам по телефону. Хотя не стоит обольщаться – даже когда разговариваешь с подростком вживую, в душу ему все равно не заглянешь.
– Я на работе, – говорю, – так что придется нам созвониться завтра. Мейси, а тебе спать еще не пора?
– Но сейчас же лето!
Я возвращаюсь в отделение. Администратор за стойкой кивает мне.
– Ладно, принцессы, мне надо бежать. Завтра поговорим, да? Пока-пока, обезьянки!
– Шторка номер шесть, – напоминает администратор. – Дорогу знаешь?
Еще бы мне не знать.
Нажатием кнопки администратор открывает внутреннюю дверь, и я, петляя между кроватями и занавесками, пробираюсь к шторке номер шесть. В палате пахнет как обычно – дезинфекцией, немытыми телами, алкоголем. За одной шторкой стонет мужчина, за другой – воинственно кричит пьяный.
У моей шторки стоит молодая женщина, она из полиции.
– Социальная служба?
– Точно. «Тихая гавань». Офицер Гилфорд?
– Да, это я. – Девушка кивком указывает мне на спокойный уголок, сразу за кроватью, и мы идем туда. – Ее отлупил муж. Точнее, избил сковородой. Наверное, ему не понравился обед, который она приготовила. Даже не дождался, пока сковорода остынет… Потом еще добавил кулаками.
Я отвожу глаза.
– Но подавать жалобу она не хочет.
– Да уж куда там. – Офицер Гилфорд пытается сохранять профессиональную отстраненность, но отвращение и разочарование в людях не спрячешь, к ним не привыкнешь – чем больше таких историй видишь изо дня в день, тем они сильнее.
– И дочка у них есть?
– Да, хорошенькая такая, зовут Эшли. Четыре годика.
То же записано у меня в сопроводительных бумагах.
– А эту скотину зовут… Стивен?
– Стивен Стрэттон, да.
Я отодвигаю занавеску. Мать, Брэнди, двадцати двух лет, сидит на больничной койке, дочка, Эшли, спит у нее на коленях. Малышку, слава богу, он не тронул. У Брэнди полностью заплыл правый глаз, левая сторона лица забинтована. Правое предплечье тоже забинтовано – судя по протоколу снятия побоев, она прикрывалась рукой от горячей сковородки.
Брэнди оглядывает меня с головы до пят, видит удостоверение, читает.
– Привет, Брэнди, – говорю я тихо, на всякий случай, хотя малышка вряд ли проснется. – Я Вики, из «Тихой гавани». Ты можешь переночевать у нас.
– Нет, мне нельзя… – Она отводит глаза, свободной рукой убирает прядку волос за ухо.
Возвращаться домой, вот чего ей нельзя. Сегодня – и вообще никогда.
Но она вернется. Они все возвращаются, почти все. А он будет просить прощения, осыпать ее знаками внимания, смешить ее, заботиться, делать все, чтобы она почувствовала себя любимой. И виноватой. Она станет говорить себе, что сама виновата и что куда ей идти, с ребенком-то, и так далее, и тому подобное… Ну а потом, как говорится, смыть и повторить.
– Выбор за тобой, Брэнди. Мы не многое можем предложить. Комнаты у нас на двоих, кондиционеры паршивые, так что в основном пользуемся вентиляторами. Зато у нас тихо, никто не дерется. На дверях замки, у дверей дежурит охрана. Может… может, вы с Эшли заслужили ночь спокойного сна в безопасном месте?
«Может быть, ты поедешь со мной в убежище, а потом поверишь, что лучше тебе оставить эту драчливую скотину, которую ты называешь мужем?» Иногда жертв удается убедить, и они остаются у нас на две недели – больше нельзя. За это время мы приглашаем им психотерапевта и государственного адвоката, который помогает добиться судебного запрета на контакт мужа с бывшей женой и подать на развод. А потом находим им альтернативное жилье.
Но для этого надо, чтобы она сказала «да». Чтобы стала бороться за себя.