С Жанной мы договорились встретиться в столовой при институте менеджмента, где сестра Эли читала какие-то лекции.
Столовая служила одновременно выставочным залом.
Я совсем немного опоздала. Жанна по всей видимости отличалась большей пунктуальностью, потому что она уже вовсю рассматривала картины и так увлеклась, что не заметила, как я подошла сзади.
– Здравствуйте, вы, наверное, Жанна, – обратилась я к единственной на тот момент посетительнице выставки-столовой – пышнотелой женщине в элегантном черном платье в мелкий ярко-розовый горох, дополненном фактурными, тоже ярко-розовыми, текстильными бусами.
Черные волосы, чуть тронутые сединой. Властный и немного беспокойный взгляд небольших карих глаз, слегка поджатые губы. Нос в точности, как у Оли – небольшой, чуть вздернутый, как-то даже контрастировал со строгим выражением лица и отчасти смягчал его.
– Да… Какая интересная картина, – задумчиво бросила женщина таким тоном, как начинают светскую беседу.
На мой взгляд, картина, заинтересовавшая Жанну, была совершенно обычной. Раскрытый блокнот и белая роза на нем. Сзади кринка с молоком.
Я только пожала плечами.
– Ведь кринка непрозрачная, но совершенно точно откуда-то знаешь, что в ней молоко, парное, почти что полный кувшин…
– И правда, молоко, – удивилась я и искусствоведческой проницательности Жанны, и столь ненавязчиво яркому таланту художника.
– Каждый, кто хоть раз взял в руки кисть, – продолжала бизнес-леди, – уже старается выпендриться, как ребенок, когда только научится кувыркаться вперед и назад. «Смотрите, я и так могу, и этак» и подпрыгнет еще на одной ножке. Но за всем этим ничего на самом деле нет – так, одни кривляния, а не искусство, а попробуй так напиши глиняный кувшин, чтобы сразу было каждому ясно, что в нем – молоко.
– Да, – пришлось мне согласиться.
– Интересно, кто художник? – близоруко прищурилась Жанна. – Подпись неразборчиво. Светлана Т. какая-то, но что-то знакомый стиль, где-то я видела ее картины… Ладно, может быть, вспомню когда-то…
Жанна деловито прошла к прилавку. И вернулась с двумя чашками чая.
Пирожные уже ждали на столике у окна, где предложила расположиться Жанна.
Я не возражала. Она умиротворенно улыбнулась, нахмурилась и снова, выдохнув воздух, улыбнулась. Со стороны это выглядело немного забавно, как будто актриса в театре одного актера готовилась к выходу на сцену.
Отчасти так оно и было. По всей видимости, Жанна относила к демонстративному типу людей, которому необходимы зрители и внимание.
– Наверное, вы немного уже в курсе нашей семейной истории, раз знакомы с Элей… – негромко начала Жанна, как будто опасаясь, что нас могли подслушать.
– Кое-что знаю, совсем немного, – честно ответила я.
– Что же, например? – во взгляде Жанны заметалось любопытство, и в этом беспокойстве было что-то неприятное.
– Например, то, что вы мечтали стать художницей, а занялись бизнесом.
Не знаю, может быть, в моем взгляде или голосе Жанна усмотрела жалость или осуждение, во всяком случае, она вдруг принялась оправдываться:
– На рынок я пошла не от хорошей жизни, – вздохнула она. – Хотя в роду у нас и были купцы. Ездить в другие города за товаром, продать так, чтобы и самому прибыль, и покупатель остался доволен – это от купцов пошло. Мы купцы. Но они в отличие от нас, современных купцов, челноков, были в чести и уважении.
Знаете, что такое «челнок»?
– Лодка, – пожала я плечами. – В швейной машинке еще челнок есть.
– Вот-вот, – покачала головой Жанна. – В швейной машинке. И в ткацком станке такая штуковина имеется. Так же и мы, как те челноки, мотаемся туда-сюда, – и не без некой гордости Жанна добавила, – целый класс сложился, целая эпоха страны – челночество. Нас когда-то, в начале девяностых, спекулянтами называли. Государственные предприятия скопом переходили тогда в частные руки, кто-то на этой волне оказался за бортом. На дно или в свободный полет – каждый волен выбирать сам. А кто-то, как я и мой муж, просто увидели новые возможности в челночестве, когда поднялся железный занавес. Муж, как и я, челнок. Знаете, по образованию я художник – колледж, потом вуз, но, получается, государство учило меня девять лет для того, чтобы я работала в совершенно другой сфере. Да, челночество для меня, можно сказать, призвание.
Мы были первыми ласточками, которые успели наладить постоянные партнерские отношения с зарубежными производителями, договориться о скидках.
Как-то в Грецию мы с Элей поехали вместе. Но для меня Греция это шмотки, для Эли… – … – пейзажи, все эти Афродиты, нет, они, конечно, тоже нужны, я не спорю, но Эле лезть в бизнес не стоило, точно. В Греции я это окончательно поняла. Ничего хорошего обычно не выходит, когда человек, рожденный для чего-то высокого, для творчества, начинает заниматься вдруг торговлей. Грязная это, скажу я вам, работа, обнажает все пороки человеческого сердца. На рынке, как в джунглях, выживает сильнейший.
– И процветает тоже.
– Процветание это довольно относительное, за все те двадцать лет, что я проработала на рынке, ни один из нас не выстроил шикарный особняк, не меняет джипы. В лучшем случае удастся накопить на квартирку. Когда мы с мужем только начинали, первые пять лет не могли позволить себе купить новые кроссовки или новые джинсы. На морозе стояли, тяжести таскали. Кучу болезней нажили. Но болеть «челноку» можно только за свой счет. К тому же, выпасть надолго из обоймы, тем более, если еще не имеешь твердой почвы под ногами – значит лишиться лицензии. Поэтому только после десяти лет работы на рынке я смогла позволить себе родить ребенка, но уже через три месяца снова вернулась на рынок.
– Виолетту? Это ведь в честь нее вы назвали свой магазин?
– Да, – мечтательно улыбнулась Жанна. – Виолетточка. Моя радость, моя гордость. Хорошо, в свое время государство дало нам хотя бы голую площадь, где мы отстроили три торговых павильона. Но опять-таки, когда они появились, и арендную плату, соответственно, подняли в десять раз. Хотя другой жизни кроме челночной я себе уже не представла. На рынке остаются только самые шустрые, кто успевает вовремя взять кредит, снять дополнительную площадь и, конечно, умеет найти общий язык с покупателем. Все бы ничего, если бы не такие, как Ветрова. Вот они-то и процветают… До чего же неприятная дама, – поморщилась Жанна. – У нее же на лице написано «проходимка и мошенница», не надо быть физиономистом, чтобы сразу ее раскусить. Как она могла войти в доверие к Эле, с ее тонкой душой, интуицией? Не представляю. Она же сразу видит, кто есть кто. А эта Ветрова… Она частенько наведывалась к нам с проверками, когда мы открыли «Виолетту». Недвусмысленно намекала, что неплохо бы прибарахлиться, и уходила каждый раз с огромными сумками. Сидит на ней все, конечно, как на корове седло, но какие вещи, какого качества!
Мне часто говорят, что я необыкновенно интересная собеседница. На самом деле я просто умею внимательно слушать, особенно когда вижу в рассказываемой кем-то истории потенциальный сюжет для новой книги.
Нет, дальнейшая судьба Эли меня, конечно же, тоже волновала и даже очень, не такая уж я законченная писательница, но… даже не знаю, что сказать в свое оправдание…
Как бы то ни было, люди, иногда и совсем не знакомые, порой обнажают передо мной душу, даже если не собирались этого делать. Я внушаю людям доверие, из меня получился бы хороший следователь. При этом я мало рассказываю другим о себе, я достаточно скрытна, хотя и произвожу впечатление весьма открытого человека.
По-настоящему откровенна я, наверное, только с бумагой, потому что всегда есть возможность сказать, что мои чувства это вовсе не мои чувства, а той книжной героини, которая хоть, действительно, во многом похожа на меня, но все же не я, и вообще в моей жизни ничего подобного не происходило, а если и происходило, то все равно роман-то не документальный, а художественный.
Соотношение правды и художественного вымысла – как пропорции основных продуктов в рецепте от шеф-повара, и что там еще – знает только он сам.
– Таких, как она, – продолжала Жанна, – вообще не стоит пускать на порог, не то что строить с ними какие-то отношения. Она ненормальная, состоит в какой-то секте, а теперь и Эля в нее попала, отписала Ветровой дом, и теперь в нем проходят какие-то сектантские собрания. Она моя знакомая к ним ходит и тоже хотела даже подарить им свой дом, но родственники ее спохватилась, переписала все на себя. Она и меня звала зайти к ним как-нибудь. Они собираются в основном по воскресеньям. Но я ей сказала: «Это же дом моей сестры». Больше она меня не приглашала.
– Но вы могли бы ей сказать, что передумали.
– Да, – поняла, куда я клоню, Жанна.
Вечером она перезвонила и долго рассказывала, как вызнала у знакомой, что собираются они ближе к одиннадцати утра.
– Она, конечно, что-то заподозрила, но потом сказала, что после того, как я погружусь, пусть даже ненадолго, в жизнь их, как она говорит, духовной семьи, я стану другой и изменю свой взгляд на многие вещи. Наверное, надеется заманить меня в секту.
– Вы сказали, что придете со знакомой?
– Да. Она сказала «очень хорошо». Спросила, давно ли мы знакомы. Я ответила «давно». Так что, чтобы она ничего не заподозрила, давайте будем при ней на «ты». Не возражаете?