Никогда не спала так крепко и так хорошо. Никаких мыслей и снов, лишь невесомая темнота. Провалялась в нокауте целых десять часов: скорее полумёртвая, чем полуживая. Я проснулась некоторое время назад, но неподвижно лежу на футоне, уставившись в потолок. «Я в Токио, – доносится из сумеречного леса сознания. – Нет, я не готова»! Со вздохом закрыв глаза, представляю, что нежусь в своей уютной широкой кровати в Германии. Без шансов. Ничто большое в мою новую комнату не вписывается, даже воображаемая мебель. Я обитаю в миниатюрном мирке: крошечный письменный стол, крошечный табурет, крошечный комод, крошечные полки, крошечный матрас (не позволю громкому слову «футон» себя обмануть!), крошечные подушки, крошечное одеяло – всё крошечное и каким-то невероятным образом ещё складывается, сворачивается, уменьшается…
Семья Накано живёт в доме в Сендагае. Это спокойный, идиллический район, на фоне небоскрёбов Синдзюку он сверкает, как водяные брызги. Район Сибуя, знаменитый своим пешеходным переходом и никогда не утихающей жизнью, находится в двух станциях отсюда. Ещё совсем рядом находится квартал Харадзюку, ультимативный центр дерзкой моды и косплея.
Какой гигантский мир начинается за воротами – и какое всё маленькое внутри дома.
Сестра и брат Накано делят общую комнату. Судя по тому, как Ая закатывает глаза, мне досталась бывшая детская Харуто. Кухня и гостиная объединены, раковину и плиту приходится высматривать под микроскопом, но бытовая техника самая современная. Спальню родителей во время (очень короткой) экскурсии по дому мне не показали. Остаётся ванная – и одна мысль о ней внушает ужас.
Каждый слышал об овеянных легендами высокотехнологичных японских туалетах, но я не догадывалась, что воду в унитазе можно слить только имея докторскую степень. Если на земле и есть чистое зло, воплощение самого дьявола, то это японские туалеты. За вечер я дважды отважилась приблизиться к унитазу и оба раза попала под удар. Щебет птиц, нагретый стульчак, сушка для тела – свой единственный околосмертный опыт я получила, справляя нужду.
Что-то скребётся в дверь.
Я распахиваю глаза. Вот и всё: настоящее меня настигло. Такой город, как Токио, не ждёт. Бросаю взгляд на телефон – ух ты, уже половина двенадцатого. Странно, но до сих пор я не слышала ни звука. Принимающая семья ещё спит? Вряд ли. С другой стороны, сегодня воскресенье… кто их знает.
Что-то снова скребётся в дверь с тихим мяуканьем.
На душе теплеет. Вчера я то и дело слышала слово нэко – у Накано есть кошка! Быстрее ветра скатываюсь с матраса и чуть-чуть приоткрываю дверь. Достаточно узенькой щёлочки: кошка, превратившись в неизвестную жидкость, юркает в комнату так стремительно, что я различаю лишь смутную тень.
Обычно в Японии всё выглядит очень миленько и приторно сладко, поэтому я ожидала увидеть пушистый комочек с круглыми глазками. Но господин Нэко, по-королевски раскинувшийся на футоне, заставляет меня испуганно вскрикнуть. Пухлый, морщинистый, уродливый лысый кот с жёлтыми глазами ящерицы и по-вампирски острыми клыками. А ещё эти бубенцы! Любому нормальному человеку такое зрелище нанесёт непоправимый ущерб (особенно до первой чашки кофе).
Монстр мяукает – звук напоминает кряканье инопланетной утки.
– Забудь.
Снова мяуканье, громкое и жалобное.
– Кыш отсюда!
Истерическое, мелодраматическое нытьё.
– Ладно-ладно, поняла! Не буди весь дом!
Сев, глажу кота по лысым жирным бокам, похожим на рулетики из бекона. Он мурлычет и пускает слюни на мою подушку.
– Это Братто Питто, – раздаётся тихий голос.
Харуто стоит в дверях, застенчиво опустив глаза в пол.
– Доброе утро, Харуто, – улыбаюсь я. – Входи.
– Охаё годзаимас, Малу-сан, – с этими словами Харуто осторожно входит в комнату, более изящный и степенный, нежели его лысый домашний тигр. – Можешь звать меня Хару.
Сев на футон рядом со мной, он чешет кота под двойным подбородком.
– Тебе хорошо спалось?
С каких пор десятилетки стали такими вежливыми?
Справившись с неожиданной потерей речи, отвечаю:
– Да, я отлично спала. Спасибо.
– Ока-сан приготовила завтрак. Я провожу тебя на кухню, если хочешь.
Я таю.
– О, это так здорово! Умираю с голоду!
– Пэкопэко, – хихикает Харуто, поглаживая живот. – Мы говорим «пэкопэко», когда очень голодны.
– Хотелось бы мне говорить по-японски так же хорошо, как ты говоришь по-английски. Выучил в школе?
– Нет, у няни, – смущается Хару. – Не переживай, Малу-сан, я помогу тебе освоить японский язык. Гамбаттэ!
Всегда считала маленьких детей надоедливыми, но теперь от всей души желаю стать для Хару лучшей подругой. Он такой очаровашка!
Видимо, Братто Питто нравится быть единственной и бесспорной звездой, поэтому он удаляется, гордо задрав хвост и тряся бубенцами.
– Прости, – бормочет Харуто. – Он очень ранимый, особенно когда не одет.
– Ничего. Мне бы тоже не понравилось разгуливать голышом, – смеюсь я, чувствуя, что нервозность постепенно отступает. – Сейчас быстренько приму душ и приду на кухню.
– Хай, дайдзёбу дес! – подняв большие пальцы вверх, восклицает Харуто. Его улыбка ярко освещает маленькую комнатку.
Войдя в гостиную, я с удивлением обнаруживаю, что Накано уже давно проснулись. Все четверо тихонько сидят на узком диване и читают: ока-сан книгу, ото-сан газету, Ая модный журнал, а Харуто мангу. Из-за красивых нарядов они немного напоминают фарфоровых кукол. В потрёпанных трениках и одноцветной футболке я чувствую себя бродяжкой. Надо было высушить волосы феном или сделать простенький макияж…
Первой меня замечает Ая. Она ворчит что-то по-японски, и я снова слышу слово «гайдзин».
– Охаё годзаимас! Доброе утро, Малу-сан! – хором щебечут родители.
Ока-сан указывает на круглый обеденный стол:
– Пожалуйста, присаживайся. Ты наверняка голодна.
– Пэкопэко, – выдаю я, на что все (кроме Аи) воодушевленно аплодируют.
Через минуту ока-сан выплывает из кухни, держа в руках поднос с божественно пахнущими блинчиками, и глаза у меня наполняются слезами. Я настроилась на типичный японский завтрак (рис и суп мисо, фу-фу-фу), но ока-сан оказалась знатоком европейских лакомств. Кофе с молоком, свежая клубника, хрустящий бекон и яйцо всмятку – она феей порхает туда-сюда, подавая одно угощение за другим. Братто Питто взбудоражено кружит у своей пустой миски и орёт, будто глубоководное чудовище. Одетый в жёлтый комбинезон, кот напоминает Пикачу – если бы Пикачу был персонажем фильма ужасов.
Проглотив два блинчика и выпив чашку кофе, я смущённо уточняю:
– А вы уже поели?
– Хай, но Малу-сан было необходимо выспаться. Долгое, долгое путешествие. Германия очень далеко, – отвечает ока-сан с пониманием, и я чувствую себя лучше. – Малу-сан хотела посмотреть Токио, да? Думаю, тебе уже не терпится!
– После еды покажу ей парк Ёёги, – небрежно произносит Ая, как компьютер, выплёвывающий неважную информацию.
Все очень удивлены.
– Здорово, – я пытаюсь улыбнуться.
Ая улыбается в ответ, быстро и вымученно.
Чем я насолила этой тупой козе?
При мысли, что мы целый год будем учиться в одном классе, блины в желудке превращаются в камень.
Жара покрывает улицы, словно цемент, размывая очертания домов. От асфальта тянется особый летний запах – смесь ностальгии и тоски, а на горизонте зелёным пламенем мерцают небоскрёбы. Вокруг почти никого. Так тихо, что я слышу лишь стрекот сверчков и монотонный гул, исходящий из бетонных животов зданий. Впереди – пёстрая мешанина из автоматов с напитками, кафе, мини-маркетов и покосившихся одноквартирных домиков, связанных друг с другом запутанными электрическими кобелями. И снова: белый день, но город излучает своеобразное таинственное свечение.
По спине под футболкой ручьём течёт пот. Мы идём всего двадцать минут, но меня уже накрыло странной усталостью. Может, виноват джетлаг. Я недоверчиво кошусь на Аю: как легко она ступает под палящим солнцем! В белом платье с пайетками она похожа на принцессу. Тёмные волосы заплетены в небрежную косу и украшены настоящими цветами. В этот раз Ая накрасила губы перламутрово-розовой помадой, отлично сочетающейся с матово-золотыми серьгами в форме сердец. Я в розовой шляпе (без неё ока-сан не выпускала меня из дома) выгляжу как последняя идиотка, а вот Ая держит в руках роскошный зонтик, который мог бы принадлежать самой английской королеве.
Мы почти не разговариваем. Ая немного рассказывает о районе (магазины, рестораны, транспорт), но я слишком взбудоражена, чтобы вникать в детали. Затем я философствую о погоде, и Ая скучающе поднимает глаза к небу. Она то и дело разглаживает платье, теребит косу и заглядывает в карманное зеркало, проверяя макияж. Неужели Ая тоже очень нервничает?
Ответ – да. Но не из-за меня.
У входа в парк Ёёги играет громкая музыка. На круглой площади веселится около тридцати человек. Чёрные кожанки, облегающие платья в стиле рокабилли, драные узкие джинсы и разноцветные ирокезы – один аутфит безумнее другого. Мощные звуки рок-н-ролла заряжают воздух электричеством, звучит песня «Heartbreak Hotel» Элвиса Пресли. Кто-то аплодирует, кто-то играет на невидимой гитаре, от толпы отделяется какая-то парочка и исполняет умопомрачительный танец.
Слово «ошеломление» недостаточно хорошо описывает мои чувства. Столько энергии и жизнерадостности! Я стояла бы здесь вечно в восхищённом оцепенении, не возьми Ая меня за руку.
Секундочку… я что, сплю?
Ая тянет меня прочь от дрыгающейся толпы к аллее высоких деревьев гинкго.
– Куда мы идём? – удивляюсь я.
Рука Аи холодная и влажная.
И тут мне всё становится ясно: на низкой покрытой мхом стене сидит парень, уткнувшийся в скетчбук. Он выглядит таким отрешённым, будто только что выпал из иного измерения. На нём изумрудно-зелёная юката, деревянные японские сандалии и белая винтажная бандана. Солнечные блики на чёрных кудрях сверкают подобно звёздам. В тени рукавов я замечаю тонкие линии таинственной татуировки.
– Коннитива, Кентаро-сан, – пищит Ая. От её бомбической самоуверенности не осталось и следа. – Гэнки дэс ка?
Кентаро-сан поднимает голову, и его взгляд пронзает меня ослепительной молнией. Глаза под веером густых ресниц блестят как золото и янтарь.
Я пялюсь на него – нет, скорее, разбираю, изучаю, анализирую и снова складываю воедино, – а он тем временем спрыгивает со стены и подходит к Ае. Они синхронно кланяются друг другу несколько раз, и я уже не таращусь на них, а странно посматриваю. Быстрый обмен японскими вежливыми фразами, сдержанный и уважительный, как на официальной встрече правительства. И вдруг Кентаросан поворачивается ко мне и прежде, чем я успеваю осознать происходящее, делает поклон.
Знаю, в Японии этот рыцарский жест в порядке вещей. Здесь не жмут друг другу руки, а кланяются. И всё же я очень смущаюсь и срываюсь: хихиканье с поросячьим прихрюкиванием быстро перерастает в истерический хохот.
– Ты чего? – в голосе Аи слышен ужас.
Без понятия, Ая. Возможно, всему виной моя чудаковатость или тот факт, что передо мной стоит джедай – будто это совершенно нормально…
Кентаро застывает в поклоне, ожидая, когда я поприветствую его в ответ.
Грубый тычок в бок от Аи кладёт конец приступу хрюканья. Я наконец кланяюсь (даже у лягушки это получилось бы более элегантно), пришибленная жгучим стыдом. Ая что-то бормочет себе под нос – и в очередной раз мелькает слово «гайдзин».
– Бесполезно сопротивляться неизвестному. Только проникнувшись Токио, ты действительно поймёшь, почему оказалась здесь.
Татуированный джедай говорит по-немецки? Напуганная, я не сразу беру себя в руки.
– Ч-что, простите?
– Отличный первый шаг к этому – не смеяться над приветственными ритуалами принимающей страны.
– Никогда так не делаю! – возражаю я. Под ложечкой неприятно сосёт.
– Значит, ты смеялась надо мной? – хмурится Кентаро.
Я бы извинилась – только вот в глазах у него пляшут лукавые озорные искорки.
Из моего приоткрытого рта не вылетает ни звука, и тогда Кентаро, пригладив юкату, сухо замечает:
– Нет, это не банный халат.
– Я… я знаю.
Он широко ухмыляется.
– Кстати, твой выбор шляпы тоже вызывает вопросы.
Меня как током ударило. Заводить новые знакомства всегда тяжело – особенно с надутыми, зазнавшимися, высокомерными, самовлюблёнными всезнайками, которые корчат из себя космических рыцарей.
– Я хотя бы не говорю в присутствии человека гадости.
Кентаро-сан наклоняет голову:
– Не понял.
– Гайдзин – так меня постоянно называют. Полагаю, это точно не комплимент?
– Ты права. Гайдзин переводится как чужак.
В горле собирается ком.
– Не принимай близко к сердцу. Я тоже когда-то был гайдзином. Моя мама родом из Германии. До десяти лет я жил в Берлине, а потом переехал в Японию.
Что ж, это объясняет его телосложение. Ростом он превосходит Аю, а меня выше на целую голову (в этой стране я попадаю под категорию гигантов, которым самое место в цирке).
Кентаро-сан переводит взгляд на танцоров, отплясывающих рокабилли-джайв.
– Поначалу сложно, но, если проявишь себя и Токио откроет свои двери – обретёшь рай. Второго такого города нет в целом мире.
Всё это время на лице Аи паника борется с надеждой. Побеждает страх перед дурными делишками немцев, потому что она встревает в разговор:
– Малу, это Кентаро-сан. Он учится в нашем классе.
Потрясающе, час от часу не легче. Меня осеняет: неужели Кентаро – тот самый немецкоязычный друг Аи? Её ухажёр?
– Рад знакомству, – переходит на английский язык Кентаро и подмигивает.
– Малу-сан и Кентаро-сан оба приехали из Германии. Теперь мы можем много общаться все вместе! – пронзительно кричит Ая.
Странно видеть её такой нервной и взбудораженной. Я выдавливаю из себя улыбку и киваю:
– Конечно.
Ещё раз окинув меня взглядом, Кентаро пожимает плечами и бурчит:
– Посмотрим.
Тошнит от него.
Кентаро и Ая снова интенсивно кланяются друг другу. Он возвращается обратно к стене, а Ая улыбается так блаженно, будто выиграла в лотерею. Она направляется в сторону парка, и я понуро бреду за ней.
Но, собрав в кулак всё мужество, всё-таки оборачиваюсь к Кентаро и заявляю:
– Вообще-то не я выбрала эту шляпу. И я ношу её… из вежливости.
– Как невежливо, теперь мне нечем тебя дразнить.
Кентаро улыбается, и в Токио вдруг становится тихо.