Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода отвалила от причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и поплыл куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным – висело оно вроде бы невысоко, а жарило вовсю. Железо плавучего увальня было так раскалено – хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог разогнать только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не плыл, а едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже волжская поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.
– Эй, котик! Чего стоишь, пошли в каюту! – окликнула меня Даша.
Я вернулся в каюту, которую до этого и рассмотреть не успел, лишь рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с квадратным окошком, занавешенным куском салатной материи. В углу у железной овальной двери был умывальник, под ним – мусорное ведро. Под окошком стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из литого стекла. По бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.
– Вон та твоя, – указала мне Даша на правую койку. – Будешь днем здесь сидеть, а вечером, когда народ пьяный, – гуляй себе по палубам, только не заблудись!
– А плыть долго? – спросил я.
– Смотря куда, – рассудительно ответила Даша. – Тебе ж до этого, до Комсомольца надо?
– До какого комсомольца?
– Ну, залив Комсомолец.
– А зачем он мне?
– Нюра сказала, что ты на Мангышлак хочешь? Так это самая ближняя точка, после Гурьева мы туда пойдем, а потом уже в другую сторону, до Мумры…
Я задумался. Залив Комсомолец? И название какое-то не казахское, да еще и неизвестно, как мне оттуда потом выбраться? Что там есть? Порт? Город? Рыбацкая деревня?
– Даш, а там что, приставать завод будет? – спросил я.
– А чего ему там приставать? Нет, рыбу примем от тралеров, покрутимся денек-два и дальше.
– А как же я сойду?
– Договоримся с каким-нибудь судном, – уверенно пообещала Даша. – Ладно, сиди тут, если захочешь – водка в тумбочке под столиком, вода в кране. Там же в тумбе консервы, если проголодаешься. А мне на летучку надо.
Плавно открылась и закрылась тяжелая овальная дверь. Я остался один. Присел на свою кровать. Потянулся к окошку и, отодвинув самодельную салатную занавесочку, выглянул на волю. Перед окошком, метрах в двух, был виден покрашенный серой краской бортик, за которым проплывал мимо невидимый берег. Только полоска голубого, пропеченного солнцем неба – вот и весь вид из окна на знаменитую волжскую природу.
Я прилег на койку и прислушался к тишине. Тишина оказалась довольно громкой – какие-то глубинные жужжания и шумы, казалось, отовсюду проникали в каюту. Но отсутствие резких звуков делало эти шумы мирными, естественными, как шум природы. Все это было хорошим фоном для размышлений.
Мне вспомнился только что отчаливший город Астрахань. Вспомнился с благодарностью. Я поднес правую руку к носу, понюхал ладонь и улыбнулся устойчивому запаху черной икры. Потом автоматически подставил под нос вторую ладонь, и тут уже крепкий запах корицы победил соленый запах икры. Это меня не огорчило, наоборот – я словно получил еще одно доказательство разнообразия жизни и ее запахов. И вспомнил Киев, Пущанское кладбище, папку с рукописью, вытащенную из могилы. Дальше вспоминать Киев не захотелось, и я снова понюхал ладонь правой руки. Меня позабавило, как запах мог переключать воспоминания и мысли. Я улыбнулся недавнему прошлому ленивой, немного сонной улыбкой. И задремал.