Твоя бедная женушка, она мчится на всех парах из столовой в музыкальную комнату, сгребая серебряные подсвечники, позолоченные каминные часики, статуэтки из дрезденского фарфора и запихивая их в наволочку. После утренней смены в отеле Мисти Мэри Уилмот грабит большой дом Уилмотов на Березовой улице. Как будто воровка в собственном доме, она хватает серебряные портсигары, пилюльницы и табакерки. С каминных полок и тумбочек она собирает солонки и резные фигурки из слоновой кости. Она тащит за собой наволочку, тяжелую и гремящую позолоченными медными соусниками и фарфоровыми тарелками, расписанными вручную.
Все еще в своей розовой нейлоновой униформе с темными пятнами пота под мышками. На груди табличка с именем, чтобы все незнакомцы в отеле знали, как к ней обращаться. Твоя бедная женушка Мисти. Теперь она занимается той же поганой ресторанной работой, что и ее мамаша.
Жили они долго, но как-то несчастливо.
После работы она мчится домой собирать вещи. Связка ключей у нее в руках гремит, как якорная цепь. Связка ключей как железная виноградная гроздь. Ключи длинные и короткие. Вычурные экземпляры с замысловатыми бородками. Латунные и стальные. Есть ключи, полые, как ствол ружья, есть большие, как пистолет, какой взбешенная жена могла бы засунуть себе за подвязку и застрелить идиота-мужа.
Мисти пихает ключи в замки и проверяет, провернутся они или нет. Проверяет замки на дверях застекленных шкафов и буфетов. Пробует ключ за ключом. Вонзить и провернуть. Впихнуть и крутануть. Каждый раз, когда замок поддается, она вываливает все из наволочки: позолоченные каминные часики, серебряные кольца для салфеток и хрустальные вазочки, – она вываливает все внутрь и запирает дверцу.
Сегодня день переезда. Еще один самый долгий день в году.
В большом доме на Восточной Березовой сейчас все должны собираться к отъезду, но нет. Твоя дочь спускается вниз, не взяв практически ничего из одежды. Твоя чокнутая мамаша все еще занята уборкой. Она где-то в доме, таскает за собой старенький пылесос, ползает на карачках, выбирает ворсинки и ниточки из ковров, скармливает их пылесосной кишке. Как будто это чертовски важно, как выглядят ковры. Как будто семейство Уилмотов когда-нибудь снова вернется сюда.
Твоя бедная женушка, эта глупенькая девчонка, что приехала сюда миллион лет назад из какого-то вшивого трейлерного парка в Джорджии, она не знает, с чего начать.
Не то чтобы семейство Уилмотов не знало, что их ожидает. Так не бывает, что ты проснешься однажды утром и обнаружишь, что в банке пусто. Что у семьи больше нет денег.
Сейчас только полдень, и Мисти старается отложить на подольше вторую порцию выпивки. Вторая, она никогда не бывает такой же хорошей, как первая. Первая – настоящее чудо. Просто маленькая передышка. Кое-что, что составит тебе компанию. Остается всего лишь четыре часа до того, как арендатор придет за ключами. Мистер Делапорт. К этому времени они должны освободить помещение.
Это даже не выпивка, чтобы ужраться. Просто бокал вина, и она сделала только один, может быть, два глотка. Но все равно: знать, что в бокал налито вино. Знать, что он еще наполовину полон. Это утешает.
После второй порции она примет пару таблеток аспирина. Потом еще пара порций вина, еще две таблетки аспирина. Это поможет ей пережить сегодняшний день.
В большом доме Уилмотов на Восточной Березовой, на внутренней стороне входной двери, виднеются надписи, похожие на граффити. Твоя жена, она тащит по полу наволочку, набитую ценной добычей, и видит их – видит слова на входной двери. Карандашные отметины, имена и даты на белой краске. Они начинаются на высоте колен и поднимаются все выше и выше, темные ровные черточки, рядом с каждой – имя и число:
Табби, пять лет.
Табби, которой сейчас двенадцать, с ее боковыми периорбитальными морщинами вокруг глаз, с «гусиными лапками» от слез.
Или: Питер, семь лет.
Это ты, семилетний. Маленький Питер Уилмот.
Там написано: Грейс, шесть лет, восемь лет, двенадцать лет. Надписи поднимаются до: Грейс, семнадцать. Грейс с ее дряблым зобом подбородочного жира и глубокими платизмальными тяжами на шее.
Звучит знакомо?
Что-нибудь вспомнилось? Нет?
Эти карандашные строчки, гребень приливной волны. Годы: 1795… 1850… 1979… 2003. Раньше карандаши были тонкими палочками из воска, смешанного с сажей. Их обматывали бечевкой, чтобы не пачкать руки. А еще раньше – просто зарубки и инициалы, вырезанные в плотном дереве и белой краске на двери.
Некоторые из имен на двери тебе незнакомы. Герберт, Каролайн и Эдна, незнакомцы, которые жили здесь, выросли здесь и ушли навсегда. Младенцы, потом дети, юноши и девушки, взрослые люди, а потом мертвецы. Твои кровные родственники, твоя семья, но незнакомцы. Твое наследие. Ушедшие, но не ушедшие. Забытые, но по-прежнему здесь. В ожидании, что их обнаружат.
Твоя бедная женушка, она стоит перед дверью, глядя на имена и на даты в последний раз. Ее имени здесь нет. Бедненькая Мисти Мэри из белых отбросов, с ее красными, в цыпках руками и розовым скальпом, проглядывающим сквозь волосы.
Вся эта история и традиция, которые, как ей казалось, будут ее защищать. Оградят от всего нехорошего, навсегда.
Ситуация не типичная. Мисти не алкоголичка. Если кто-то нуждается в напоминании: у нее сильный стресс. Ей уже, на хрен, сорок один, и теперь у нее нет мужа. Нет диплома о высшем образовании. Никакого реального опыта работы, если не считать, как она драит сортиры… нижет бусы из клюквы для рождественской елки в доме Уилмотов… У нее есть только ребенок и свекровь, которых надо содержать. Сейчас полдень, и у нее остается четыре часа, чтобы убрать все ценное в доме. Фарфор, картины, столовое серебро. Все, что нельзя доверять квартиранту.
Твоя дочь, Табита, спускается вниз. Ей двенадцать, и она несет только маленький чемоданчик и обувную коробку, стянутую резинками. Никакой зимней одежды, никаких теплых ботинок. Она собрала только полдюжины сарафанов, несколько пар джинсов, купальник. Босоножки и кроссовки, которые сейчас на ней.
Твоя жена, она хватает старинную модель корабля, паруса закостеневшие и пожелтевшие, снасти тонкие, как паутинка. Она говорит:
– Табби, ты же знаешь, что мы не вернемся.
Табита стоит в прихожей и пожимает плечами. Она говорит:
– Ба сказала, вернемся.
Ба – так она называет Грейс Уилмот. Свою бабушку, твою мать.
Твоя жена, твоя дочь, твоя мать. Три женщины в твоей жизни.
Заталкивая в наволочку подставку для тостов из чистого серебра, твоя жена кричит:
– Грейс!
Слышен лишь рев пылесоса где-то в глубине дома. В малой гостиной. Может быть, на веранде.
Твоя жена тащит наволочку в столовую. Хватая хрустальное блюдо для костей, твоя жена кричит:
– Грейс, нам надо поговорить! Сейчас же!
Там, на двери, имя «Питер» поднимается на высоту, которую помнит твоя жена: чуть выше места, куда она дотягивается губами, стоя на цыпочках в черных туфлях на шпильках. Там написано: «Питер, восемнадцать лет».
Другие имена, Уэстон, Дороти и Элис, поблекли на двери. Испачканы отпечатками пальцев, но не закрашены. Бессмертные. Реликвии. Наследие, которое она бросает.
Пытаясь провернуть ключ в замке на дверце буфета, твоя жена запрокидывает голову и кричит:
– Грейс!
Табби говорит:
– Что не так?
– Да этот ключ, чтоб его, – говорит Мисти. – Не открывает.
И Табби говорит:
– Дай я посмотрю.
Она говорит:
– Мам, расслабься. Это ключ для завода напольных часов.
Где-то в доме смолкает рев пылесоса.
Снаружи по улице едет машина, едет тихо и медленно, водитель подался вперед, чуть не лежит на руле. Его темные очки сдвинуты на лоб, он тянет шею, вертит головой, ищет место, где припарковаться. На боку его автомобиля написано по трафарету: «Силбер Интернешнл – Выходи за пределы себя».
Ветер приносит с пляжа бумажные салфетки, пластиковые стаканчики и слово «бля», положенное на танцевальную музыку.
Рядом с парадной дверью встает Грейс Уилмот, пахнущая лимонным маслом и мастикой для пола. Седые приглаженные волосы на макушке чуть-чуть недотягивают до отметки, каким был ее рост в пятнадцать лет. Вот доказательство, что она усыхает. Можно взять карандаш и отметить ее новый рост. Обозначить его: «Грейс, семьдесят два года».
Твоя бедная обозленная женушка смотрит на деревянный этюдник в руках у Грейс. Светлое дерево под пожелтевшим лаком, с медными уголками и шарнирными петлями, потускневшими почти до черноты, у этюдника есть раскладные ножки, если их разложить, он превратится в мольберт.
Грейс протягивает ей этюдник и говорит:
– Он тебе пригодится. – Она встряхивает этюдник. Внутри гремят затвердевшие кисти, старые тюбики с засохшей краской и сломанные пастельные мелки. – Когда ты снова начнешь рисовать.
Грейс говорит:
– Когда придет время.
И твоя жена, которой сейчас недосуг затевать скандал, она говорит:
– Оставь его здесь.
Питер Уилмот, твоя мать – совершенно никчемное существо.
Грейс улыбается и широко раскрывает глаза. Она поднимает этюдник повыше и говорит:
– Ты же об этом мечтала!
Ее брови подняты, мышца, сморщивающая бровь, выполняет свою работу, и Грейс говорит:
– Ты же с детства мечтала о том, что будешь рисовать.
Мечта каждой девчонки, учащейся в художке. Где вам расскажут о восковых карандашах, анатомии и морщинах.
Бог его знает, зачем Грейс Уилмот затеяла уборку. Им сейчас надо готовиться к переезду, собирать вещи. Этот дом: твой дом, где столовые приборы из чистого серебра, вилки и ложки по размерам сравнимы с садовым инвентарем. Над камином в столовой – портрет маслом кого-то из ныне почивших Уилмотов. В подвале – сверкающий ядовитый музей окаменевших варений и конфитюров, антикварных домашних вин, груш, застывших в янтарном сиропе еще с позапрошлого века. Липкий осадок богатства и свободного времени.
Из всех бесценных предметов, оставленных в доме, вот что мы спасаем. Старый хлам. Памятные вещицы. Бесполезные сувениры. Ничего, что можно будет продать. Шрамы, оставшиеся от счастья.
Вместо того, чтобы упаковать что-то ценное, что-то, что можно продать за хорошую цену, Грейс берет этот старый этюдник. Табби – свою обувную коробку, набитую дешевенькой бижутерией, аляповатыми брошками, кольцами и ожерельями. Выпавшие стразы и жемчужины перекатываются на дне коробки. Коробки, полной острых ржавых булавок и битого стекла. Табби встает рядом с Грейс. У нее за спиной, вровень с ее макушкой, написано: «Табби, двенадцать лет», – и проставлен нынешний год, розовым флуоресцентным фломастером.
Дешевенькая бижутерия, бижутерия Табби, она принадлежала этим именам на двери.
Грейс взяла с собой только дневник. Ее дневник в красном кожаном переплете и несколько комплектов легкой летней одежды: пастельных тонов свитера ручной вязки и плиссированные шелковые юбки. Дневник закрывается на маленький медный замочек. Красная кожа на переплете потрескалась. Надпись «Дневник» на обложке выполнена золотым тиснением.
Грейс Уилмот, вечно она донимает твою жену, чтобы та завела дневник.
Грейс говорит, когда ты снова начнешь рисовать?
Грейс говорит, съезди в больницу. Тебе надо бывать там почаще.
Грейс говорит, улыбайся туристам.
Питер, твоя бедная женушка, это хмурое чудище, она смотрит на твоих мать и дочь, смотрит и говорит:
– Ровно в четыре. В четыре часа мистер Делапорт придет за ключами.
Это уже не их дом.
Твоя жена говорит:
– Большая стрелка – на двенадцати, маленькая – на четырех. Все, что вы не упакуете к этому времени или не спрячете под замок, – больше вы этого не увидите.
Мисти Мэри, в ее бокале осталось еще как минимум два глотка. Она видит, как он стоит на столе в столовой, и словно видит ответ. Видит счастье, утешение и покой. Как раньше ей виделся остров Уэйтенси.
Стоя у входной двери, Грейс улыбается и говорит:
– Еще никто из Уилмотов не покидал этот дом навсегда.
Она говорит:
– И никто из пришлых жильцов не задерживался здесь надолго.
Табби смотрит на Грейс и говорит:
– Ба, quand est-ce qu’on revient?[3]
И ее бабушка говорит:
– En trois mois[4], – и гладит Табби по голове. Твоя старая мать, совершенно никчемное существо, снова включает пылесос.
Табби открывает входную дверь, чтобы отнести чемоданчик в машину. В эту старую ржавую колымагу, провонявшую мочой ее папы.
Твоей мочой.
Твоя жена окликает ее:
– Что сейчас сказала бабушка?
Табби оборачивается к ней. Табби закатывает глаза и говорит:
– Господи! Мама, расслабься. Она сказала, что ты сегодня прекрасно выглядишь.
Табби врет. Твоя жена не идиотка. Ей известно, как она теперь выглядит.
То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.
Потом, когда она вновь остается одна, когда ее никто не видит, твоя жена, миссис Мисти Мэри Уилмот, встает на цыпочки и тянется губами к двери. Ее пальцы прижаты к годам и предкам. Этюдник с мертвыми красками валяется у нее под ногами, она целует грязную дверь под твоим именем, где – она помнит – были бы твои губы.