Жизнь – это пошлая сальная шутка над мечтой.
Один в поле не робот. Лишь среди других биомашин ощущаешь себя среди гигантского комплекса взаимообслуживания.
Подчиненные внутренней диктатуре потребностей, подхлестываемые невозможностью их удовлетворения и поощряемые подачками со стороны всё время окружающей действительности, люди загружают в свои мозги программу удовлетворения биомашины организма и, зацикливаясь на её исполнении, замыкают на ней своё саморазвитие. Они поклоняются двум богам – любви и дружбе. Но второму – как-то с оглядкой. Постепенно понимая, что у друзей есть только два слова: «дай» и «займи». Остается только один – любовь. Это дружба без отдачи. Халява. Настоящий рай!
Обладая абсолютным познанием мира, Ганеша не понимал только одного: что он здесь делает, среди этих биороботов? Что он должен постигнуть? Найти какой-то ключ, разгадку. Решить эту головоломку и перейти на следующий этап: туда, не зная куда.
Но на этом этапе необходимо было не дать этой биосистеме подмять тебя под себя и сделать её составной: таким же биороботом, в которого требовало от него превратиться, и с каждым годом всё настойчивей, его орущее, жрущее, пьющее тело. Мяса! Мяса! Мяса! Тело жаждало «вина, хлеба и зрелищ!» А его внутренний раскол на ангелоидного Ганешу (я-для-других), философа Аполлона (сверх-я) и мирского Диониса (я-для-себя) находило смешным и никчемным. И эти их нередкие споры немало его озадачивали.
Ганеша жалел биороботов, они были так наивны.
Но Аполлон, после серии экспериментов не испытывавший к ним ничего, кроме брезгливого отвращения, говорил ему, что они сами выбрали себе такой формат бытия. И даже если Ганеша снова попытается им помочь, всё одно попятятся «на круги своя».
И Дионису не оставалось ничего, как только тупо использовать девушек по мере своих потребностей. Выслушивая, если он отступал от общепринятых норм, нытье или сентиментальные разглагогольствования Ганеши. А то и получая нерукотворческие подзатыльники и зуботычины от Аполлона. Дионис, теоретически, был телом. Такая у него была работа.
Ведь далеко не случайно в его подвальном окружении Ганешу именно так и звали. Одного его друга в тот судьбоносный день на неокрашенной деревянной лавочке возле блекло-зелёного железного гаража назвали «Ясон». Другого – «Гектор». Третьего – «Антон-Батон»…
– А я? – не понял Ганеша. В свои тринадцать.
И самый старший из них, высокий натуральный блондин с голубыми глазами истинного арийца, которому для полноты картины не хватало только шмайстера, смерил его сверху-вниз взглядом и сказал:
– А ты будешь «Дионис».
– Но – почему?
– Девушкам будет нравиться такое прозвище, – многозначительно усмехнулся Боб, подмигнув голубым глазом.
– А если девушки будут во мне разочарованы? – попробовал Ганеша думать. Как Дионис.
– Так это же случится уже потом! – лишь усмехнулся Боб. С высоты своего опыта.
И все поддержали его дружным смехом.
А то, что Ясон был старше его на полгода, Гектор – на полтора, а Боб – на два с половиной, но все они относились к Дионису тогда как к равному, как настоящие друзья, делало его внутренне старше своих сверстников. Тем более то, что Ясон в своей волейбольной команде был самым младшим, заслужив от старших его на два-три года волейболистов прозвище «сынок», каждый год уезжая с ними на целое лето за город в спортивный лагерь, делало Ясона внутренне как минимум равным Гектору. А следовательно и – Диониса, моментально перенимавшего его социальные навыки. Заставляя их обоих относиться к своим одноклассникам, как к малявкам. Раздавая затрещины. Делая исключение только девочкам, отпуская в их сторону дикие шуточки! И заставляя девичьи щеки покрываться румянцем от непонятного им самим ещё возбуждения.
Не имея возможности ни покорить высшее общество, подобно Люсьену де Рюбампре, ни завоевать его, подобно д’Артаньяну, так как имел не укомплектованную экипировку, Дионис был заброшен в его тыл. Хотя коня давно уже заменила машина, плащ – имидж, а меч… Как был, так и остался мечом, только и жаждущим воткнуться в тугую плоть.
И был познакомлен Пандорой, подружкой Пенфея, с Фетидой. Дабы растормошить после рейса его симпатический отдел не особо-то уже и нервной системы.
Весело пообщавшись, Дионис сам раскрасил ногти Фетиды в разные цвета лаком Пандоры. Говоря при этом, что сам именно так ногти и красил бы.
– Но на этой планете парни почему-то так не делают. Хотя красную помаду для губ, как известно, изобрели именно французы, чтобы губы были у них видны сквозь бороду. И я вынужден красить свои ногти защитным бесцветным лаком, чтобы они не слоились во время работы в море от солёной воды. А губы – бесцветной помадой.
– Чтоб они не трескались в трюме от мороза? – поняла Фетида.
И всё порывался её накрасить, говоря:
– Ты будешь моей прелестной статуей! Моим произведением искусства быть – Каллисто. То есть – по-настоящему прекрасной!
И буквально через пару дней был приглашён Афродитой, более куртуазной подружкой Фетиды, совершить вечерний променад в её седане. С целью сбора информации о потенциальном женихе её подруги. Под блеск, сверкание и кутерьму ночного города, причудливо переливавшихся по длинному капоту её мощного авто. Где Дионис похвастался о том, что прибыл сюда из Центральной галактики в качестве Творца Вселенной.
– Но сейчас я занимаю на вашей планете весьма скромную должность планетарного Творца.
Которая, если честно, мне претит. Так как мне теперь приходится денно и нощно создавать для человечества Учение, которое повысит ваш духовный и интеллектуальный уровень на абсолютно новую ступень. Привлекая для этих целей в качестве топ-моделей самых красивых и соблазнительных героинь. Таких, как вы. Чтоб не быть занудой в глазах читателей, как другие духовные лидеры.
Окончив инквизиторский допрос, на котором Дионис совершенно искренне и немного горделиво всё о себе выложил на панель их повышенного внимания, Афродита небрежно рассовала всё это по карманам памяти и что было духу погнала подкапотных лошадей. Вдохновившись его коротким, но таким фантастическим рассказом! И переключилась на обсуждение более приземлённых вопросов.
– Ты уже нашла работу? – строго спросила она у Фетиды, резко нажав на газ. Вдавливая ту в сиденье.
– Нет ещё, – стала оправдываться Фетида, тут же пристегнувшись. – Чтобы меня приняли на нормальную работу, мне нужно сперва получить диплом. Ведь нас упекли в монастырь Карамелек за полгода до окончания бурситета. А сделать документы задним числом, как ты, денег у моей семьи нет. Поэтому мне придётся доучиваться официально. Только тогда я смогу работать по специальности.
Дионис вздохнул, но не облегченно, а с примесью сожаления. Словно бы выдохнув из себя затхлость разочарования. Было видно, что он охотно помучился бы ещё и ещё на дыбе расспросов Афродиты, растягивающих его удовольствие от общения с ней до приятной ломоты в суставах. Заставляя его честно-честно во всем признаться! Так сильно он собой гордился.
Но включив магнитолу, обе они заголосили дуэтом модные тогда куплеты, пытаясь поразить его в самое сердце своими вокальными данными:
– Ку-у-ра-а-жи-и-и – это наша жи-и-изнь!
– Кура-а-аж…
Давая понять Дионису для чего они его, на самом-то деле, пригласили. И кто они, собственного говоря, такие.
Но тогда он этого наивно ещё не замечал и считал (на пальцах своего недалёкого рассудка), что обе эти чудесные менады элементарно надрались зелья и просто дерут горло, как типичные мартовские кошки. Даже не пытаясь его зачаровать. То есть ещё не осознавая это как личный вызов, постепенно ведущий к его полному поражению. Их красотой и слаженностью их дуэта.
Хотя, какой красотой, о чём речь? Ведь Фетида была просто хорошенькая, да и только.
А Афродита – просто шикарна!
Так что ни о какой, усредняющей их вместе, красоте не было и речи. Внутри него:
«Обе они просто-напросто восхитительны!» – наивно восхищался Дионис.
«Только и всего!» – спорил с ним Аполлон, не желая сдаваться.
Ведь Дионис, сидя в бешено мчащемся по городу ослепительно белом «Линкольне» Афродиты, неосознанно уже предвосхищал это своё восхищение ими обеими: то вместе, то раздельно. Каждую! Пока они вдохновенно пели, пытаясь вовлечь его в свой кураж.
Поражая его ещё и тем, как широко им удавалось открывать при этом свои перепачканные в помаде рты. Как бы обещая ему уже и это в тех куплетах, смысл которых они и преломляли ему сквозь эту его банальную линзу восприятия их вокальной истерии. Втягивая его в свою историю. Их персональных я.
Что потребовало от Аполлона тут же завести на каждую из них, на этих «социальных животных», отдельные учётные карточки. Как бы они ни старались тут перед ним смехшать их в одну потрёпанную колоду всех представительниц прекрасного пола в это сумрачное время «Меча и Орала».
Тем более что меч у Диониса, как известно, был, а вот орала не было. И уже давно. Ибо это старинное слово уже давно выбыло из его употребления.
И во весь голос орало теперь с новой силой напомнило их перепачканными в помаде ртами о его любимом оральском море, в котором он ранее так любил купаться: в ласковых волнах волнующих ласк. Когда какая-нибудь раскосая ласка нежно ластилась к нему и хищно показывала свои ослепительно белые зубы. И то и дело игриво его покусывала, делая наслаждение ею ещё более острым. Привнося в это впечатление от её игры свою перчинку.
Ведь наслаждение без боли не так впечатляет, как то неопределённое ощущение, когда ты и сам не знаешь, то ли она сделает тебе безумно приятно, то, вдруг, больно, слегка куснёт тебя, то снова заставит тебя об этом навсегда забыть и трепетно погрузиться в её глубочайшую нежность. Раз за разом, до самых её глубин. То вновь неожиданно вернёт тебя резцами острого наслаждения к своей реальности И, улыбнувшись, снова позволит тебе ненадолго о себе и обо всём забыть, покачивая тебя на этих ласковых волнах своей игры в оральское море глубочайшей любви к тебе. Гораздо более откровенной и искренней, чем все те, кто позволял тебе уже без неё хоть как-то на этих волнах искриться её, её ослепительно яркими плазменными бликами экстаза! Закручивая тебя в белоснежные буруны воспоминаний. О её резцах! И если ещё и крича от боли и наслаждения, то – как чайки – в пронзающей душу тоске по былому счастью!
Но, конечно же, как истинный джентльмен, Ганеша сделал вид, что внутри у него совершенно ничего не происходит, разрывая его душу надвое, предпочтя остаться для них совершенным, то есть – миражом, а не очередным куражом. Который ещё подумает над тем, стоит ли ему уплотняться и врываться в их сонно мурлыкающую реальность – прямо в спальню. И таять там у них на глазах. И – на устах.
Короче, повёл себя, как типичный самовлюблённый мармелад. И его отвезли домой.