Я вспотела после полной ужаса пробежки сквозь лес, множество раз оцарапалась о ветки, от которых не получилось увернуться, а ссадины, полученные во время пробежки и когда я выбиралась из окна, кровоточат. Глаза будто вот-вот выскочат из орбит, и я не уверена, что вообще когда-нибудь смогу успокоиться. Грудь болит, голова раскалывается, и теперь я в считаных сантиметрах от человека, который виноват во всей этой боли – а скорее всего, и много в чем еще.
Под покрывало пробивается немного света, и я вижу неясные очертания его лица. Он по-прежнему пытается что-то выговорить сквозь кляп, и у него выходит что-то вроде шепота.
Я хочу, чтобы он заткнулся. Нам нужно молчать, нужно затаиться. Мы прячемся под кроватью, как дети, и монстр вот-вот появится. В каждом звуке, доносящемся снаружи, мне мерещится его приближение, и непрерывное бормотание, раздающееся рядом со мной, может привести преследователя прямо к нам. Я не могу рисковать, не могу даже шепотом приказать ему быть потише. Просунув руку под животом, я достаю до его плеча, а затем закрываю ему рот рукой. Потом я прижимаю ладонь изо всех сил, насколько это возможно в том маленьком пространстве, которое у нас есть. Покачав головой, я надавливаю еще сильнее. Я догадываюсь, что мои глаза выглядят совершенно безумно, и я позволяю ему их увидеть.
Когда он наконец замолкает, я выжидаю еще полминуты, чтобы убедиться, что он понял, чего я от него хочу, а затем снова прижимаю руку к себе.
Воцарившаяся тишина обрушивается на меня, от нее сводит мышцы и скручивает живот. У меня нет ничего, никакого оружия, чтобы себя защитить, ничего, чем я могла бы нанести удар. У меня даже нет пути отступления, на случай, если понадобится сбежать. Я на дальней стороне кровати – дальше от двери. Если меня заметят, бежать будет некуда. Я не успею снова выбраться через окно в ванной комнате – и я даже не уверена, что смогу пролезть в него еще раз.
Боль в бедре снова дает о себе знать, и я провожу пальцами по расцарапанной коже. Правая штанина джинсов разорвана по всему бедру. Человек рядом со мной дергается, а затем тусклая полоска света, проникающая под кровать, разделяется надвое. Появляется новая тень.
Я не слышу приближающихся шагов. Я не чувствую ничего, кроме собственного ничтожества. Слышал ли меня мой преследователь? Паника опутывает мою грудь, стискивая ее так сильно, что я чувствую вкус рвоты во рту – кислый и резкий, в задней части горла. Как это возможно, что ужас нарастает снова и снова, достигая каждый раз нового пика?
Рядом с кроватью появляются ноги, обутые в сапоги. Те же, что выбили дверь, те же, что гнались за мной через лес меньше часа назад. Человек, который прячется рядом со мной, не может видеть того, что вижу я. Его голова поворачивается в мою сторону, его взгляд мечется, как у дикого зверя. Я протягиваю руку через разделяющее нас пространство, так что наши ладони соприкасаются. Его взгляд тут же перестает метаться, и он смотрит мне в глаза.
Не знаю, почему я это сделала. Чтобы он не нарушил тишину? Чтобы нас не поймали из-за него? Чтобы сдержаться самой? Но я понимаю, что это помогло успокоиться нам обоим.
Сапоги проходят мимо кровати. Их обладатель роется в моем рюкзаке, затем подходит к пакетам, которые оставила мама. Он переворачивает их, один за другим – на пол высыпаются протеиновые батончики и бутылки с водой. Он пинает их, а затем опускается на колени, осматривая то, что осталось от набора первой помощи, рассматривает неиспользованные упаковки бинтов и пластыря. Берет в руки флакончик с обезболивающими, проверяет его содержимое, а затем снова бросает его на пол и встает. Бутылочка закатывается под кровать и останавливается у моей лодыжки. От этого у меня сердце уходит в пятки.
Незнакомец безмолвно сжимает мою ладонь. Я отвожу взгляд от сапог, чтобы посмотреть на того, кто лежит рядом со мной. Снаружи почти стемнело, так что единственный источник света – фонари на парковке, но этого хватает, чтобы разглядеть его и чтобы почувствовать, как успокаивает присутствие другого человека.
Я снова убираю руку, кладу ее на бедро и моргаю, чтобы сфокусировать взгляд на сапогах, которые теперь удаляются. Они заходят в ванную, затем возвращаются через несколько секунд. На самом деле он уже ничего не ищет. Он не думает, что я здесь. А с чего бы ему это подозревать? Я по-прежнему в лесу или где-то дальше, я двигалась быстрее, чем он ожидал, а не возвращалась сюда. Здесь остались лишь следы его неудачи.
Сердце бьется неровно – кровь не так горяча, как от ярости, и не такая холодная, какой становится от ужаса. Он не нашел меня и теперь уже не найдет. Он уходит.
Когда снаружи хлопает дверь машины, мы оба вздрагиваем. Несколько секунд спустя заводится двигатель.
Он ушел.
Я в безопасности.
Он ушел.
Я в безопасности.
Парень рядом со мной снова ерзает на месте, пытаясь выбраться из-под кровати, но это крайне сложно. Выбравшись наружу со своей стороны, я подхожу к нему. Теперь уже нет нужды так отчаянно торопиться, так что я помогаю ему выбраться с большей осторожностью. Когда он садится прямо, прислонившись к кровати, я подхожу к тому, что осталось от двери мотеля, и прикрываю ее. Выглядит не очень, но, по крайней мере, это будет бросаться в глаза не так сильно, как отсутствующая дверь.
Я оглядываюсь через плечо на… кого? Пленника? Беглеца? Человека, который, может быть, находится в такой же опасности, как и я, – или нет? Адреналин струился по моим сосудам с тех пор, как впервые хлопнула дверь машины, но теперь я просто измотана, что в сочетании с натянутыми нервами означает, что я не способна действовать так жестко и решительно, как тогда, на стоянке.
А мне это необходимо.
Потому что я собираюсь освободить его от кляпа. И он что-то знает. Возможно, о маме, и уж точно – о человеке, которому пришлось уйти с пустыми руками. Мне просто нужно задать правильные вопросы.