Немцы рвались к Кронштадту, а у нас таяли истребители, способные защитить Кронштадт. Вспоминаю, что «штуки» или «лапотники» базировались на аэродроме под Лугой, в Тырково. Я поймал Романенко и сказал ему о том, что единственный аэродром, близкий к железнодорожной станции, находится там.
– У меня нет разведчиков. Дважды пытались сорвать налёты, штурмуя Красногвардейск, с нулевым результатом.
– Давайте попробуем, товарищ полковник. С утречка. И в условиях низкой облачности.
– Лейтенант! Ты чего не в своё дело лезешь?
– Надоело по-пустому, товарищ полковник. Я этот аэродром, как мамину бахчу, знаю! Рощица там посередине. Там «лапотники» и стоят.
– Ладно, хрен с тобой. Пойдут Илы, 9 штук, и шестёрка «ишачков». Ты – ведущий. Смотри!!!
Взлетели утром 16 сентября, за полчаса до рассвета. Собрались у Ораниенбаума, пробили облака и пошли к Череменецкому озеру. Пробиваем облака сверху. Внизу сплошной дождь, на 400-ах метрах вывалились из тучи. Ливневый дождь и два штаффеля на старте. На рулёжке не меньше полка. Наносим удар. Внизу каша из пламени и взрывов. На отходе нас пытаются «пощипать» мессера из Красноармейска. Потеряли Ил-2. Бомбёжек Кронштадта сегодня не было.
– Смотри-ка, нащупали!
– Надо бы их несколько раньше брать, до Рамбова, товарищ полковник.
– Сколько у вас самолётов в эскадрилье?
– 7. И три в ремонте. Командир ранен, сейчас находится в 1-м ВМГе.
– Давай, лейтенант. Двигай эскадрилью в Копорье. Займись перехватом «Юнкерсов». Исполняй обязанности. Внимательно отнесись к маскировке и связи.
– Товарищ полковник, у нас 6 самолётов, из 10, имеют радиостанции на борту, но нет ни одного шлемофона. И вся электропроводка на самолётах не экранирована. Прикажите выдать шлемофоны и дайте команду инженеру полка заменить высоковольтную проводку финской «харрикейновской». Вон сколько этого хлама валяется.
– Слушай, лейтенант! Не доставай меня! Иди сам, и скажи, что я приказал. Всё понял? Дождь кончится и вылетайте. Горючее и техники будут завтра.
Копорье почти на линии фронта. Дальше немцам не пройти, так как нашу морскую пехоту здесь весь БалтФлот, форты Серая Лошадь и Красная Горка поддерживают. Но, если засекут, то мало не покажется. Зениток у нас только три. Взлетно-посадочная полоса – просека в лесу. Сверху по верхушкам деревьев натянута маскировочная сеть при помощи лебёдок. В трёх километрах юго-западнее – линия фронта. На нескольких соснах набили трапики, протянули туда телефонные кабеля, подняли стереотрубы. Основное наблюдение в южном – юго-восточном секторах. Краснофлотцы-наблюдатели должны были заметить взлетающих «Лапотников», а мы – взлететь и уничтожить «Юнкерсов» во время набора высоты и до подхода истребителей прикрытия из Гатчины. Весь день приходится сидеть в кабине. Сигнал к взлёту – зелёная ракета вдоль полосы. Набор высоты производить в стороне от аэродрома. Спасибо Жене, нашей кормилице, разносит воду, молоко, бутерброды, забирает промокший брезент, если накрапывает, и приносит новый, просушенный у печки на камбузе. Третьи сутки барабанит дождь, у нас затишье, но наблюдение мы не снимаем, боевое дежурство тоже. С наступлением темноты лётчики передают машины техникам, а сами идут в небольшой деревянный домик егеря: одна общая комната – кают-кампания и пять маленьких спален на две койки. Подъём – задолго до рассвета, завтрак, одеваем регланы, просохшие за ночь, и за полчаса до рассвета мы уже в кабинах. Я втиснулся в кабину, Анатолий, мой техник, помог пристегнуться, спрыгнул с крыла и выдернул колодки из-под колес, и полез под крыло. Там не капает и можно вздремнуть. Штаб эскадрильи в одной из комнат домика, там стоит командная радиостанция, полевые телефоны, связывающие нас со штабом полка в Кронштадте и с соседней дивизией морской пехоты. Сегодня 27 сентября, в той истории, которую я покинул, линкор «Марат» должен получить 1000 килограммовую бомбу в первую башню, правда, есть уже отклонение. Насколько я помню, перед этим, за неделю, в него попали две пятисотки. Сейчас этого не произошло. День проходит тихо. Налётов на Кронштадт сегодня опять нет. Видимо, мы хорошо ударили по Тырково. Около часа дня подошёл Макеев и передал мне телефонограмму. Нам дали отбой, эскадрилье приготовиться к перелёту за Волхов для переучивания и получения новой техники. Вылезаю из кабины, иду в штаб. Созвонившись с полком, уточняю задачу и маршрут полёта. Собрал ребят в кают-кампании, поставил задачу. Женя плачет, не хочет оставаться, но БАО нам не принадлежит, у них другое командование. Подвешиваем дополнительные топливные баки. Лично проверил удаление контрольных пробок на воздухоподводах. «Все по местам! К запуску!» Опять начался мелкий дождь. Взлетаем. Прошли на бреющем 10 километров, начали набор высоты. Поджались к нижней кромке, дал команду разойтись и пробивать облачность. На 3500 метрах вышли из облачности. Я сделал круг, все в сборе. Идём с превышением 200-300 метров над облачностью, чтобы, если что, нырнуть в неё. Самолётов противника не видно и не слышно. Мы не стали облетать занятые противником районы, прошли над ними и сели у Царицына озера северо-восточнее Тихвина.
Учебный полк КБФ, переместившийся из-под Ленинграда, ещё обустраивался. Нам предстояло пополнить личный состав, освоить новые самолёты. Прибыло 9 лётчиков. Только трое имеют опыт боёв, остальные переведены с Тихоокеанского флота и трое – только что закончили училище в Ейске. Новых И-16-х в полку нет. У меня после ремонта двигатель работает неустойчиво, временами пропускает, «чихает». Драться на такой машине трудно. Пошёл выбирать, что есть. Новых самолётов только 12, все ЛаГГ-3. Восстановленных – штук сорок. Есть Яки, есть МиГи, есть ЛаГГи. Собрал «Совет в Филях».
– Товарищи, нам предстоит переучивание. Я бы предпочёл летать на «Ишачке» 24 или 27 серии. Но ни двигателей, ни новых самолётов этой марки нет. – я рассказал, что есть.
– Я в Як больше не сяду! Горит как спичка! – сказал Кириллов, молодой парень со следами ожогов на щеках.
– А ЛаГГ – это лакированный авиационный гарантированный гроб. Ни манёвренности, ни динамики. – добавил ещё кто-то.
– Только не МиГ! Мало того, что «утюг», так ещё и вооружение никакое! Бьёшь-бьёшь, а никакого толку.
Мнения разделились, требовалось принимать решение.
– Будем переходить на ЛаГГи. Объясняю почему: на носу зима, в основном будем заниматься штурмовкой и бомбардировщиками. Лишние потери нам совершенно ни к чему. 12 машин новых, с завода и довоенной сборки, четыре ещё выберем с новыми двигателями. Вооружение у него самое мощное из всех предложенных. И боезапас большой. Есть подвеска РС.
– Понятно, Петрович. Ну что, пошли в класс учить матчасть!
– В первую очередь снимите со старых машин радиостанции. Всё остальное подождёт.
– Мы же не техники! Как это делается?
– Сами разберётесь! Там три блока: передатчик, приёмник и блок питания. И антенну не забудьте снять. В кабине стоит коммутатор управления. Вернусь – проверю! Ключи и плоскогубцы у всех за кабиной с левого борта.
Я пошёл в штаб и занялся оформлением бумаг. Единственного, пока, техника отправил найти 4 ЛаГГа с новыми двигателями и переписать их номера.
Через неделю все вылетели самостоятельно, кроме троих молодых. Я разбил людей попарно, с учётом темпераментов, привязанностям на земле. Топлива в полку было немного, поэтому летали поодиночке. А я занялся молодыми, обучая их строям. На десятый день всё изменилось: немцы начали наступление на Тихвин. Командование флотом приказало перелететь в Борисову Гриву. Опять низкая облачность, а метеорологи дают 4 километра толщину покрова. Трое из 16-ти никогда в облаках не летали. Связался с Романенко, он теперь нашей бригадой командует, но одновременно и нашим полком, так как назначенный на его должность человек не прибыл к месту службы. Доложил о намерениях разделить эскадрилью на время перелёта: две шестёрки пойдут над облаками, а трое «зелёных» и я пойдём под облаками. Иван Георгиевич замолчал, потом запретил этот перелёт.
– Оставляй молодых в Тихвине. Тринадцать для вас счастливое число! С завтрашнего дня полком командует Охтень. Прилетишь – свяжешься с ним. Задача твоей эскадрильи: охрана наших судов и кораблей на Ладоге. Немцы открыли охоту за ними. Молодёжь в этих боях лучше не использовать. Подберу вам кого-нибудь. Давай шустрее, Титов. У меня от бригады крохи остались!
Надо было видеть обиженные лица трех сержантов. Мы перелетели в Борисову Гриву. Полёт прошёл нормально. А вот потом началось! Осень, низкая облачность, у гражданских судов радиосвязи нет. Сюда бы Пе-3, у которых штурман есть, а тут ты один, у тебя только карта. Немцы использовали «Ме-110» и «Ю-87», а мы мотались парами, прикрывая фарватер. Свободная охота у них и свободная охота у нас. И всё в 200-ах метрах у воды. Радиосвязь немного выручала, но с ориентированием всё равно были большие проблемы. Провёл шесть боёв, сбитых нет. Уходят в облака, и ищи ветра в поле. В начале ноября не вернулся из боевого вылета Литвиненко, зацепил на вираже воду. На Ладоге начался ледостав и нас, наконец, перевели на отдых, на Комендантский аэродром. 8-го ноября наши сдали Тихвин. 10 ноября был большой налёт на Ленинград. Нас подняли по тревоге, но наша эскадрилья была в резерве авиации флота. Поняли нас через сорок минут, прикрыть отходящих по топливу. После взлёта сразу заметил «свалку» в районе Ленморканала. Повел туда эскадрилью. Успели вовремя! К немцам подходило подкрепление из восьми 109-х. Мы были выше и ударили с разворота от солнца. Я заметил разрисованный самолёт и вцепился в него. Ведомого сбил с ходу, а вот немец, с горным пиком на фюзеляже, оказался крепким орешком. В бой на виражах он не втянулся, потянул на вертикаль. А у меня там была связывающая четверка. Когда немец достаточно уверенно оторвался от меня и потерял скорость, его атаковал Володин, он увернулся и вошёл в пике, но за ним потянулась белесоватая полоса. Мессер оторвался и от Володина, но на этой высоте его, на выравнивании, атаковал я, и он вынужден был уйти на вираж. Моя пушка проделала в его левом крыле довольно большую дыру, но он автоматом потянул в правый вираж, я его подрезал и зашёл в хвост. Две коротких из БС, вношу поправку, залп из всего бортового. Есть! У машины отлетает хвост. Перевожу машину в набор, осматриваюсь и замечаю ещё пару, которая решила выйти из боя. Немцы выполняют ножницы, сбивая прицеливание. Нас 12-ть, их пятеро. Успеваю атаковать ведущего, но рядом проходят трассы ведомого, кручу влево. По ведущему я попал. Немец-ведомый не ожидал левого виража и рыскнул вправо, затем начал исправлять ошибку и попал под прицел Елисеева, моего ведомого. Теперь уже немец вынужден уходить от трассы.
– Ваня! Возьми его! – я завершил вираж и снова атаковал ведущего. Он, видимо, ранен, потому что отклоняется вяло. Атакую снизу-вверх. БСки распарывают ему брюхо, появился огонь. Иван бьёт по ведомому слишком длинными очередями. Делаю ему замечание, но, победителей не судят! Мессер взрывается! Три немца, всё-таки, ушли! На пикировании нам их не догнать. Собираю группу, и начинаем качать маятник. Время патрулирования подходит к концу. От Кронштадта появляется наша смена. Обменялись позывными, идем домой! Веду все 12 машин домой. Давно ли из таких вылетов возвращались единицы! Сели в Кронштадте.
После приземления нас вызвали в Ленинград, в штаб флота. Катер шёл до порта к 10 причалу Ленпорта. По дороге зашли в Рамбов. Там в кают-кампанию зашёл высокий, весь закутанный в камуфляж военный, с замотанной в чехол длинной винтовкой. Засунул винтовку между ног, и, откинувшись в кресле салона, склонил голову на грудь. Левая рука держала винтовку. Я обратил внимание на пальцы. Они были длинные, как у пианиста, и тонкие, как у девушки. Мы не ели с утра и получили всё сухим пайком. Разложили всё на столике в кают-компании. Каждый достал, что имел. Я подошёл к военному в камуфляжном костюме и попытался тронуть его за плечо. Рука ещё не коснулась его, когда я услышал глухой простуженный голос:
– Матросик, отвянь! В глаз дам!
– Иди поешь, пехота!
– Не хочу, дай поспать! – Он повернул голову, и на меня уставились два пронзительно голубых, с огромными ресницами, чуть влажных, глаза, в которых плескалось море, безмерная усталость и полное равнодушие. Я понял, что с нами в салоне сидит девушка-снайпер.
– Я понимаю, что Вы устали, но кусок в глотку не полезет, если рядом кто-то голодный.
– Через полтора часа ты будешь иметь совсем другое мнение, лейтенант. Я еду хоронить своих родителей. Они умерли от голода. – резко прозвучал голос неизвестной девушки. – А я ничем не могла им помочь.
Я впервые услышал о том, что в городе люди уже умирают от голода. Глядя на её грязные локти и колени, я понимал, что она только что с позиции на Ораниенбаумском пятачке. У войны оказалось и женское лицо. Я ещё раз пригласил её к столу.
– Мы взлетели четыре часа назад, и приглашаем тебя к нашему столу. Бой над Новым Петергофом видела?
– Видела! Сколько наших погибло?
– Все вернулись на базу. – Её глаза вспыхнули и широко раскрылись.
– Не ври! Такого быть не может! Каждый день видим: улетают трое, возвращается один.
– Взлетело двенадцать, и ты видишь здесь двенадцать. Пять сбитых немцев. Мужики! Нам не верят! Бой видели, но считают, что нас немцы пощипали!
– Мы – 13-й авиаполк! Немцам просто не повезло с нами столкнуться, матрос. Иди к столу!
Девушка встала, перехватила свою винтовку.
– Главстаршина Бахметьева, 6 бригада морской пехоты, командир группы снайперов КБФ.
Ребята притихли и удивлённо посмотрели на бойца. Она была, чуть ли не на голову, выше меня. Кроме снайперской винтовки в чехле, у неё не было никаких вещей. Лицо грязное, и только в районе правого глаза грязь была вытерта чем-то. Глаза вспыхнули и потухли. Ребята уступили ей место у стола.
– Присаживайтесь, угощайтесь.
Михаил достал ещё маленькую кружку, продул её, поставил на стол и плеснул «наркомовской» водки.
– За пять сбитых получили!
Девушка взяла кружку, посмотрела на всех:
– Бейте их, ребята. Бейте! – хлебнула налитое, и, вдруг, заплакала.
– Она едет хоронить родителей.
– Капитан 1 ранга Бахметьев, писатель, Вам не родственник?
Девушка мотнула головой, но сказать ничего не смогла. Ещё пуще заплакала.
– Это мой отец. Был. – послышалось сквозь слёзы.
Её звали Людмила, доброволец, на фронте с июля месяца. 50 убитых немцев. Мы, по сравнению с ней, щенки. Она – воин. Не отпустили её одну. Заехали на площадь Декабристов, выслушали всё от начальства, попросили у них машину и поехали на площадь Репина на квартиру Людмилы. Она опоздала на сутки. Её родителей уже похоронили на Серафимовском кладбище. Проехали туда и постояли немного у свежей братской могилы. Вернулись обратно почти в пять часов. Быстро темнело, мы шли на катере в Кронштадт. В районе Нового Петергофа нас попытались обстрелять немцы. Людмила выскочила на борт катера и разрядила обойму в сторону берега.
– Карать их надо, Павел, карать! – Я понял, что завтра её уже не будет. Забрал у неё увольнительную, пообещал морякам с катера буханку хлеба и тушёнку, чтоб подождали, добежал до комендатуры, продлил увольнительную Людмилы. Мы увезли её к себе в полк. В 6.30 услышал, что она встала в землянке. Встряхнула коптилку из 20мм гильзы, осмотрелась. После этого присела на край моей койки и долго смотрела на меня. Я открыл глаза и посмотрел на неё.
– Спи! Ещё рано!
– У нас скоро подъём.
– Я не умру. Буду писать, какая у тебя полевая почта? У меня нет родителей, но есть ты. Я пойду?
– Подожди, я тебя провожу. У тебя нет пропуска по Кронштадту.
Мы зашли в столовую, я отдал лишний талон, и мы, молча, позавтракали. Пили какао с молоком и заедали булочкой с маслом. Булочка в рот не лезла.
– Ешь, Паша, ты должен их бить. Так как вчера, и ещё лучше! – Она достала карандаш и написала свою полевую почту. Оторвала, и по памяти записала мою почту.
– Как твоя фамилия, Павел?
– Титов Павел Петрович.
– Пошли, скоро катер на Рамбов, опоздаем.
Мы долго целовались у причала, пока катер не дал три продолжительных. Людмила перепрыгнула с причала через леера, как заправский морской пехотинец. Она и была им. Её подхватили вместе с винтовкой и отдали ей честь. Снайперов на пятачке все знали в лицо. Господи, какая же она красивая!
Нас оставили прикрывать Кронштадт. Четыре вылета на барражирование каждый день. Жжем топливо, почти без цели, демонстрируя, что мы на страже. Через месяц объявили об освобождении Тихвина. Приехала Людмила. У неё увольнительная на два дня. Я вписал её фамилию и полевую почту в свою лётную книжку месяц назад. Она раскрутила гильзу, которая висит у неё на груди: там моя фамилия и моя полевая почта.
– Я хочу стать твоей женой. – это было первое, что я услышал у причала на Морзаводе. Мы пошли в город и нашли ЗАГС недалеко от Центральной площади. По дороге Люда рассказывала, что с ней что-то произошло, что тот день не выходит из памяти. – Самое противное: я стала боятся смерти. Раньше я выходила на позицию, и мне было всё равно: вернусь – не вернусь. Сейчас я долго и упорно маскируюсь, бью один раз, и срочно меняю позицию. Боюсь умереть и потерять тебя. И попробуй только умереть сам! Я тебе этого не прощу!
Мы расписались в городском ЗАГС Кронштадта, пришли в полк и объявили об этом. Нас поздравил капитан Охтень и комиссар полка Захаров. От выпивки мы отказались и ушли в мою землянку. Люда, зачем-то, убралась в землянке, растопила буржуйку, вычистила свою СВТ, вышла на улицу и вымыла руки. Затем вернулась и усадила меня на мою постель.
– Мне постоянно казалось, что это был сон! Не знаю почему. Но ты мне снился каждую ночь. – Я поцеловал её золотую прядку волос.
– Не делай этого, я стесняюсь. Господи! Какая я дура! Ты же – мой муж!
Она сняла маскировочный костюм, ватник, гимнастёрку, осталась в хлопчатобумажной майке, в сапогах и в брюках. Я встал и закрыл на засов дверь в землянку. Буржуйка ещё не раскалилась и в землянке было довольно прохладно. Руки Людмилы покрылись мелкими пупырышками. Ей было холодно. Я накрыл её шерстяным верблюжьим одеялом. Она легла рядом и задрожала ещё больше.
– Меня колотит, как в первый раз на позиции! – попыталась улыбнуться Люда. Я промолчал, но поцеловал её.
– Ещё, пожалуйста! Я так соскучилась по тебе!
– Ты получила мои письма?
– Да! Я их получала каждый день! Одно потерялось. У нас убили почтальона. Расскажи мне, что было в этом письме!
– Только то, что я тебя люблю, и, как ты и просила, продолжаю бить фашистов.
– Потуши свет, пожалуйста. Мне очень нравятся отсветы из печи.
Я задул коптилку и снял гимнастерку.
– Только не торопись. Мне немного страшно. Понимаю, что ты мой муж, что я люблю тебя. Но всё равно страшно.
– Я тебя люблю, маленькая моя!
– Я выше тебя на 8-10 сантиметров! – Она уложила голову на его грудь и сжала своими ладошками его руки.
– И что? Это тебе мешает?
– Нисколечки! Но мне интересно, насколько это мешает тебе? – Она завозилась с брюками, сбросила сапоги и забралась полностью под одеяло.
– У меня есть один большой секрет: я всё это делаю в первый раз в жизни. Но, мне всё это очень нравится. Я тебя люблю, Павел! – она повернулась лицом ко мне, и наши губы слились в долгом поцелуе. Больше слов не было. Только то, что нас уже не разлучить.
К сожалению, это были грёзы! Реально, через день Люда ушла на катере в Рамбов, в свою бригаду, и, наверное, в тот же день пошла на нейтралку. Мы летали на штурмовку, вялые и вязкие бои с истребителями немцев, морозы, битва под Москвой. Всё это прошло мимо нас, не задев смертельными шипами.
На новый год Людмила сказала, что у нас есть маленькие проблемы: у неё не пришли месячные. А я не знал, где живут мои родители! Я пошёл к майору Охтеню с рапортом о переводе Люды в наш полк. Командир был пьян, и нёс околесицу, но рапорт подписал. Люда надулась на меня, хотя я сделал всё то, что было нужно. Но ночью я был вознаграждён полностью:
– Господи, как я соскучилась! – прошептала Людмила мне на ухо!
Рано утром меня выдернул из койки сигнал тревоги. Форсируя не полностью прогретые двигатели, полк уходил в бой. Моя пара пристроилась последней. Затем был долгий и муторный бой с 54 эскадрой. Немцы подтягивали резервы, мы – тоже, но мы знали, что это всё – отвлекающий манёвр. Требовался решительный удар. Но сил на него ни у кого не было.