Через неделю после того как я получил ее открытку с Луной, мне пришлось отправиться по работе в Хакодатэ. Не скажу, чтобы работа на сей раз попалась очень уж интересная, – ну да и выбирать особо не приходилось. Почти вся моя работа, в принципе, мало чем отличается от этой.
Вообще, чем рассуждать, повезло с работой или нет, лучше залезть в эту работу по самые уши, а там уже и разницу чувствовать перестанешь. Как с волнами в акустике. На каком-то пороге частот уже не различаешь, какой звук выше, какой ниже; а стоит зайти за этот порог – не то что высоту, сам звук разобрать невозможно…
То был проект одного женского журнала: познакомить читательниц с деликатесами Хакодатэ. Мы с фотографом обследуем дюжину местных ресторанчиков, я сочиняю текст, он делает снимки. Всего материала – на пять страниц… Ну что ж. Раз существуют женские журналы – значит, кто-то должен и репортажи для них писать. Точно так же кому-то приходится собирать мусор на улицах или разгребать на дорогах снег. Должен кто-то и дворником быть. Нравится это ему или нет…
В общем, три с половиной года я зарабатывал на жизнь такой вот псевдокультурной деятельностью. Этакий дворник от литературы.
Обстоятельства вынудили меня уйти из фирмы, которой мы заправляли вместе с напарником – моим хорошим приятелем до тех самых пор, – и после этого я целых полгода валял дурака. Заниматься чем-либо ни сил, ни желания не было. Слишком много сюрпризов подкинула мне прошедшая осень. Жена ушла. Лучший друг погиб – странной, мистической смертью. Подруга исчезла – как в воду канула, не сказав ни слова. Я встретил странных людей, которые втянули меня в странную историю… А потом все кончилось, и я провалился в тишину, беспробудней которой не слышал с рождения. Жутким духом отсутствия всякой жизни пропитало мою квартиру. Полгода провел я здесь, скрываясь от мира. Если не считать редких вылазок за покупками – самый минимум, лишь бы ноги не протянуть, – днем наружу не выходил. Только перед рассветом выбирался из дома и шатался по безлюдным улицам. С появлением первых прохожих возвращался домой и ложился спать.
Ближе к вечеру просыпался, сооружал себе простенький ужин, ел, кормил консервами кошку А после ужина садился на пол в углу – и снова, снова прокручивал в памяти прошлое, пытаясь найти в цепи событий какой-то единый смысл. Переставляя местами отдельные сцены; отслеживая моменты, когда я своим выбором мог что-либо изменить; заново оценивая, верно ли поступил тогда-то и там-то… И так до заката. А потом опять выбирался из дома и бродил по омертвевшему городу.
День заднем я жил так – наверное, целых полгода… Да, так и есть: с января по июнь 79-го. Книг не читал.
Не раскрыл ни одной газеты. Не слушал музыку. Не включал ни радио, ни телевизор. Почти не брал в рот спиртного. Просто не появлялось желания выпить. Что происходило на свете, кто чем прославился, кто еще жив, кто помер, я понятия не имел. Нельзя сказать, что я отвергал информацию в любом виде. Просто ничего нового знать не хотелось. То есть я чувствовал: мир вокруг продолжает вертеться. Кожей чувствовал – даже запершись в своей конуре. Только это не вызывало у меня ни малейшего интереса. Легким беззвучным ветерком события мира обдували меня почти незаметно и уносились прочь.
А я все сидел на полу и прокручивал в памяти прошлое. И, что удивительно, – за полгода упорного, ночи напролет, самокопания мне нисколько это не наскучило. Слишком огромным и многомерным казалось то, что случилось со мной. Слишком реальным и осязаемым. Протяни руку – дотронешься. Будто какой-то монумент громоздился передо мною в кромешной тьме. Здоровенный обелиск в мою честь… М-да, много крови тогда утекло. Одни раны затянулись со временем, другие открылись позже. И все же полгода в своей добровольной тюрьме я сидел не затем, чтобы зализать раны. Мне просто требовалось время. Ровно полгода, чтобы собрать все случившееся в единую, прорисованную во всех деталях картину и понять ее смысл. И я вовсе не замыкался в себе, не отрицал окружающую действительность – нет, этого не было. Обычный вопрос времени. Физического времени, чтобы восстановить себя и переродиться.
Во что именно переродиться, я решил первое время не думать. Мне казалось, что это отдельный вопрос. И разобраться с ним можно как-нибудь потом. А сначала необходимо встать на ноги и удержать равновесие.
Я не разговаривал даже с кошкой.
Телефон звонил – не брал трубку.
В дверь стучали – не открывал.
Иногда приходили письма.
Бывший напарник писал, что беспокоится за меня – куда я пропал, чем занят. Что письмо по этому адресу шлет наугад – вдруг я еще здесь проживаю. Если я в чем-то нуждаюсь, пусть ему сообщу. Дела в конторе идут как обычно. Вскользь упоминал общих знакомых… Я перечитывал эти письма по нескольку раз, чтобы только уяснить смысл написанного (иногда приходилось раз по пять), – и хоронил в ящике стола.
Писала бывшая жена. Посылала мне целый список сугубо деловых поручений. И описывала их сугубо деловым языком. А под конец сообщала, что снова выходит замуж – за человека, совершенно мне не знакомого. Словно подчеркивала: «Что со мной будет дальше – совершенно тебя не касается». Стало быть, моего приятеля, что ухлестывал за ней, когда мы разводились, она тоже послала куда подальше. Ну еще бы. Уж его-то я знал как облупленного. Так себе мужик, ничего примечательного. Играл джаз на гитаре, с неба звезд не хватал. Даже интересным собеседником его назвать трудно. Что она в нем нашла, ума не приложу. Впрочем, это уже их отношения… «За тебя я не беспокоюсь, – писала она. – Такие, как ты, всегда в порядке, что бы с ними ни произошло. Скорее я беспокоюсь за тех, кто с тобой еще когда-нибудь свяжется… Представь себе, в последнее время меня беспокоят подобные вещи».
Я прочитал письмо несколько раз – и тоже отправил в стол.
Так понемногу текло время.
О деньгах я особенно не тревожился: на отложенные сбережения можно было тянуть примерно полгода, а иссякнут – тогда и подумаю, что делать дальше.
Закончилась зима, пришла весна. Весеннее солнце наполнило мою квартирку теплым, успокаивающим светом. Дни напролет я разглядывал проникавшие через окно лучи и замечал, как меняется их угол наклона. Весна разбудила в душе самые разные воспоминания. О тех, кто ушел. И о тех, кто умер. Я вспомнил двух девчонок-близняшек – как мы жили с ними втроем. В 73-м году это было. Я жил тогда рядом с полем для гольфа. Вечерами, когда солнце только начинало садиться, мы пробирались под железной сеткой ограды и долго гуляли по полю, подбирая забытые кем-то мячи. И теперь, глядя на вечернее солнце, я вспоминал тот давний пейзаж – закат над полем для гольфа…
Где они все теперь?
Пришли через вход. Ушли через выход.
Вспомнил крохотный бар, куда мы так любили ходить с моим другом, ныне покойником. Вдвоем мы проторчали там без всякого смысла невероятное количество времени. Сейчас, правда, мне кажется, то время и было самым осмысленным. Странно, ей-богу… Вспомнил старомодную музыку, что там звучала. Тогда мы с ним только заканчивали школу. А в баре том могли пить пиво и курить сколько влезет. И, понятно, без этого заведения просто жизни себе не представляли. Ну и, конечно, все время разговаривали о чем-то. О чем – хоть убей, не помню. Помню, что разговаривали, и все.
Теперь он умер.
Попал в переплет, слишком много взвалил на себя – и поплатился жизнью.
Пришел через вход – и ушел через выход.
Весна разгоралась. Изменился запах у ветра. Новыми оттенками заиграла тьма по ночам. Звуки отдавались непривычным эхом в ушах. С каждым днем все отчетливей пахло летом.
В конце мая сдохла кошка. Совершенно внезапно – без всяких предварительных симптомов. Проснувшись однажды утром, я нашел ее на кухне – лежала в углу, свернувшись калачиком, и уже не дышала. Наверно, и сама не заметила, как умерла. Ее тело на ощупь напомнило мне вареную курицу из холодильника, а шерсть казалась грязней, чем при жизни. Кошку звали Селедка. Жизнь она прожила, что и говорить, не очень счастливую. Никто ее не любил, да и сама никого особенно не любила. В глаза людям смотрела всегда с какой-то тревогой. Таким взглядом, будто хотела сказать: «Ну вот, сейчас опять что-нибудь потеряю…» Вряд ли на свете найдется еще одна котика с такими глазами. И вот – сдохла. Сдохни всего один раз – и больше никогда ничего не потеряешь. В этом, надо признать, большое достоинство смерти.
Я сунул дохлую кошку в бумажный пакет из супермаркета, бросил на заднее сиденье, сел за руль, поехал в магазин и купил лопату. Вернувшись в машину, нашарил по радио музыкальный канал – и под ритмы поп-музыки, которую не слушал уже тысячу лет, отправился по шоссе на запад. Музыка большей частью играла какая-то бестолковая: «Fleetwood Мае», «АВВА», Мелисса Манчестер, «Bee Gees», «КС and the Sunshine Band», Донна Саммер, «Eagles», «Boston», «Commodores», Джон Денвер, «Chicago», Кенни Логгинз… Эта музыка легко просачивалась в мозги и растворялась бесследно, как пена. Полная лажа, подумал я. Ходовой товар разового употребления. Модная жвачка, ради которой выворачивают карманы миллионы тинэйджеров…
Подумав так, я снова впал в меланхолию.
Просто сменилось поколение. Вот и все.
Стиснув руль, я попробовал вспомнить какие-то примеры полной лажи в той музыке, что звучала, когда подростком был я… Нэнси Синатра – вот уж было дерьмо!.. «Monkees» – ничуть не лучше. Да у того же Элвиса можно найти целую кучу совершенно бездарных вещей… Еще было такое чудо света по имени Трини Лопес. От большинства завывалок Пэта Буна во рту возникал привкус мыла. Фабиан, Бобби Райделл, Аннетт… Ну и в самом конце списка, конечно же, «Herman’s Hermits». Вот уж где полная катастрофа…
Название за названием, в голове мельтешили лажовые английские банды. С волосами до задницы, в кретинских костюмах. Сколько я еще вспомню? «Honeycombs», «Dave Clark Five», «Gerry and the Pacemakers», «Freddy and the Dreamers»… «Jefferson Airplane» с голосами окоченевших трупов. Том Джонс – от одного имени по телу судороги. И с ним его тошнотворный двойник Энгельберт Хампердинк. И вот еще сочетаньице – Херб Альперт и его «Tijuana Brass»: каждый мотивчик – как проигрыш для рекламы зубной пасты. Лицемеры Саймон с Гарфанклом. Неврастеники «Jackson Five»…
Все, все то же самое.
Ничто не меняется. Всегда, всегда, всегда – порядок вещей на свете один и тот же. Ну разве что номер у года другой, да новые лица взамен ушедших. Бестолковая музыка разового употребления существовала во все времена – и в будущем вряд ли исчезнет. Все эти «изменения» постоянны, как фазы старушки-Луны.
Очень долго я гнал машину, рассеянно думая про все это. По радио вдруг выдали «Rolling Stones» – «Brown Sugar». Я невольно улыбнулся. Это была добрая песня. Как раз то, что надо, пронеслось в голове. «Brown Sugar» была суперхитом, кажется, в 71-м… Я попробовал вспомнить точнее год, но не смог. Да и черт с ним, какая разница. 71-й или 72-й – сегодня это уже не имеет никакого значения. Какой, вообще, смысл задумываться об этом всерьез?
Забравшись поглубже в горы, я съехал с трассы, отыскал подходящую рощицу и похоронил там кошку Выкопал на опушке яму в метр глубиной, положил на дно Селедку в бумажном пакете – и засыпал землей. Прости, сказал я ей напоследок, но на большее нам с тобой рассчитывать не приходится. Все время, пока я рыл яму, неподалеку пела какая-то птица. Высоко и протяжно, точно играла на флейте.
Заровняв могилку, я спрятал лопату в багажник и вырулил обратно на шоссе. Затем опять включил радио – и погнал машину к Токио.
Ни о чем не думалось. Я просто слушал музыку – и все.
Сперва играли Род Стюарт и «J. Geils Band». Потом ведущий объявил «кое-что из олдиз». Оказалось – Рэй Чарльз, «Вот to Lose». Очень грустная песня. «Я рожден для потерь, – пел старина Чарльз, – и теперь я теряю тебя»… Мне вдруг и правда стало смертельно грустно. Прямо чуть слезы не выступили. Иногда так со мной бывает. Какая-то случайность ни с того ни с сего задевает самую тонкую струнку души… Я выключил радио, остановился у ближайшей заправки, зашел в ресторанчик и заказал овощных сэндвичей с кофе. Потом в туалете долго отмывал перепачканные землей руки. Из трех сэндвичей я съел лишь один, зато выпил две чашки кофе.
Как там моя Селедка? – подумал я. Там, в яме, наверное, темно хоть глаз выколи, подумал я. И вспомнил, как комья земли ударялись о бумажный пакет… Что делать, подруга. Такой финал – самый подходящий для нас. И для тебя, и для меня.
Целый час я просидел в ресторане, упершись взглядом в тарелку с сэндвичами. Ровно через час подошла официантка в фиолетовой юбке и вышколенно вежливо осведомилась, можно ли забрать тарелку Я молча кивнул.
Ну что, сказал я себе наконец.
Пора возвращаться в мир.