Одну из девушек звали Дебора, а другую – Эстер. Деби и Эсти. Деби было восемнадцать лет, Эсти – шестнадцать с половиной.
«В кого ты влюбилась?» – спросила вечером Дебора Эстер деловым голосом, как бы говоря, вперед – за дело. Они сидели во дворе, в ночном мгле, после того, как мужчины ушли спать.
«Скажи ты первой, – сказала Эсти, сорвала горсть травы, и, смеясь, швырнула ее в Деби.
Деби, словно бы сама удивляясь тому, что собирается сказать, почти зашептала голосом, парящим от скрытого наслаждения: «Я влюбилась в этого, который сидел около отца, с черными глазами, кучерявого. Не так уж он красив, но есть в нем что-то, шрам на щеке («Ихс», – сказала Эсти). Он так смотрел на меня. Он думал, что я не чувствую этого. Зовут его Давид».
«Он? – удивилась Эсти. – Да, я заметила, что он без всякого стыда смотрел на тебя. Я думаю, он вообще ничего не слышал из того, что рассказывал ему отец».
И обе смеялись.
«Теперь твоя очередь», – сказала старшая. Они говорили, почти прижавшись головами, почти неслышными голосами, скорее, шевелением губ. Некоторые из слова обозначали знаками, это был древний способ девушек обмениваться словами, которые никто не должен слышать в домах с тонкими стенами, в которых проживали большие семьи, в домах, скорее похожих на общежития в дни средневековья во всем мире, особенно в Хазарии, где стены были из кожи и дерева. Это, пожалуй, были не дома в истинном смысле этого слова, а, скорее, шатры.
«Ладно, – протянула Эсти, – есть там парень по имени Ахав. У него такие гладкие щеки, золотистые волосы. Сладкий такой».
«Кто это? Я не заметила».
И они стали искать другие признаки, чтобы определить, о ком идет речь.
«Этот, который первым искупался?»
«Нет, нет, не он».
Обе задумались.
«Он спросил о чем-то отца посреди рассказа».
«Да? Не заметила», – сказала Деби.
Наконец пришли к решению.
«Я тебе покажу его утром», – сказала Эсти, что и сделала легким прикосновением к руке сестры, когда парни, слегка опухшие от сна, выползли из шуб на свет божий, раздраженные собственным видом в глазах смеющихся девушек.
Девушки уже скатывали навес, обнажая тень ночи перед рассветом над головами гостей которые все еще подремывали под укрытием шуб, влажных от росы, выглядящих горой медвежьих шкур, так, что нельзя было различить, кто под ними.
Вид Ахава в этот час не был весьма впечатляющим. Но затем явно улучшился.
Эсти Элисар, высокая, тонкая, с нежным лицом, голубыми глазами. Сестра ее более светла, во взгляде некий неуловимый блеск. Может быть, я это говорю, потому что люблю ее, гладкокожую, золотоволосую, зеленоглазую, словно зрачки ее улавливают озонные блестки зелени дальних пространств. В общем-то, я зря сказал раньше, что у той и другой голубые глаза, когда еще не пригляделся к Деби. Она не столь тонка, как ее сестра. У нее большая полная грудь, но небесно легки, словно бабочка, присевшая отдохнуть, внезапно разворачивает крылья перед глазами ошеломленного мира.
И у той и другой со всей их потрясающей красотой в хрупком и львином вариантах, нет ни помолвленного, ни жениха. Нет вообще мужчин в округе на расстоянии двухдневной скачки в сторону ближайшего еврейского поселения. В других же направлениях вообще не было ни поселений, ни единого человека, даже если будешь скакать и скакать в бесконечность.
Лежа в постелях, девушки продолжали мечтать о своих избранниках, все более в них влюбляясь.
Сколько раз сидели они всей семьей за долгим ужином вокруг стола, после того, как завершали рассказ об охоте в тот день, об извлечении меда из сот, о цветах, о сушке персиков, о высоте пшеницы в поле, об уборке и готовке, о починке крыши и конюшен. После того, как спели веселую песню о пении стрел и ржании коней, песню, которую поют юноши Хазарии у костра, после боев, когда они поражали стрелами плечи и спины врагов, как бы косвенно, всегда после укоров дочерей родителям, мол, «Что с вами?», возникал вопрос о женихах.
«Что тут говорить, – вздыхал отец, – надо переезжать жить в Кохоли. Имя отца было – Гад. Все его звали – Гади. Он любил громким голосом формулировать правильные выводы.
Всегда его упрекали за эту глупую идею – переехать в город. Но, по правде говоря, это была единственно верная идея. В том месте, где они жили, в том невероятном одиночестве, не было никакого шанса девушке обрести жениха, как и парню – найти подругу жизни. Ведь и сам Гади, будучи юношей, поехал однажды с отцом в Керчь с крупной партией заказанного меда, два месяца загорал и купался в море, там же, на берегу узнал Малку, будущую свою жену, которая сверкнула перед ним, как редкая цветная птица, внезапно возникшая из гущи деревьев.
Не будем говорить о том, что мать Малки не знала, об этом собирателе меда, который любил ее дочь в летние вечера в одном из врезанных в берег заливов, и она забеременела. Умолчим о том, что они должны были втроем, он, Малка и отец, бежать одним ранним утром, до восхода и открытия таможни и поднятия шлагбаума, за что еще Гади придется расплачиваться, исчезнуть, как монета, которая закатывается в какую-нибудь щель среди пчелиных ульев. Это он никогда не рассказывал детям. Да и вообще никому. Это необходимо было скрывать. «Ага, – скажет слушатель и читатель, – а где же пояс скромности Малки?» Поэтому лучше – ни звука об этом.
С момента ее появления в усадьбе, они не ездили никуда. Первенец их Ашер был зачат рядом с раковинами на берегу, в ворованных сумерках, и родился в их маленьком хуторке пчелиных ульев. Затем население хуторка увеличилось до четырех, с рождением нового ребенка. А позже родились и две дочери. Как говорится, Всевышний создает форму, а она, в свою очередь, творит множество форм, ведь сказано «плодитесь и размножайтесь». Отец Гади ушел из жизни, так и не увидев третью внучку, а Малка перестала рожать.
Никто из родившихся детей не умер. И так они растили детей среди зелени и цветов, среди бобовых плодов и груш, на молоке и меде. И урожаи злаков и плодов обеспечивали семью с избытком.
Купцы скупали мед и воск, трижды в год приезжая с востока, с мест человеческого проживания. Жили неделю в палатках, привезенных ими с собой. Привозили Гади и Малке вещи, которые создавались в империи, платили за товар, брали бочки с медом и воском, горы шкур, и уезжали к себе домой.
Это были недели, когда на девушек не обращали особенного внимания, за исключением новых тканей, которые они получали, медных колокольчиков или новых филактерий для молитвы. Большинство купцов были людьми пожилыми. А молодые, сопровождающие их, были рабами-турками, поляками, болгарами.
Безопасные дороги, покой, изобилие и порядок в Хазарской империи давали возможность пожилым купцам совершать такие дальние переходы на двадцати мулах, загруженных дорогим товаром, золотыми монетами, шариками бирюзы, без боязни нападения разбойников и грабежа.