Такой переезд из зимнего города в летний длился от двух до шести дней. В конце похода их ожидали дома в новом поселке, которые в большинстве своем были возведенные на том же обозначенном месте, как в предыдущие годы. И так в течение дня возникал поселок с теми улицами и номерами домов и теми же перекрестками, и он существовал полгода, а в увеличенный лунный год – семь месяцев.
Всегда были небольшие изменения. Семья, которая прибавилась, и значит возникал еще один дом на околице, или разбогатевшая семья купила у кого-нибудь более почетное место, и там возводила дом, расцвеченный с большим вкусом, более крупный загон для коз и более крупную конюшню, более изящно отделанные двери, больше флагштоков для стягов из большего количества шелка.
Или кто-то умер, кто-то развелся. Обо всем этом многое можно было найти в написанных семейных хрониках. Летний и зимний город были абсолютно одинаковы, как близнецы. Сам переход давал возможность хазарам избавиться от всего ненужного хлама, который накапливается без всякой нужды, так боролись с грехом накопления.
Самым прекрасным периодом был месяц Нисан, в котором до тринадцатого числа завершали возведение города и или села. Весна ликовала, заваливая мир цветами, сладким ароматом, птицами, и приближающийся пасхальный вечер придавал особую праздничность новому началу жизни. Это особое чувство, по которому скучали хазары, находящиеся далеко от дома по торговым и дипломатическим делам или будучи военными советниками в далекой Византии, Багдадской империи, Швеции. Или позже, когда уже не было их домов, и все было стерто водопадами забвения, они тосковали и плакали, когда ветер приносил знакомые запахи, но они уже не помнили, что это, почему и зачем.
Стерлись из памяти месяцы Ав и Элул, как говорится в знакомой песне. Кстати, строка хазарского поэта докатилась через неизвестных путешественников до Испании. Там услышал ее рабби Шмуэль Анагид, внес ее в свое стихотворение, затем это сделал поэт Натан Йонатан, а музыку написал композитор и певец Цвика Пик.
Тогда, в месяце Тишрей, за два дня до Судного дня, выходили в осенний путь к строительству зимнего города. Обычно, это была дорога на юг, но не всегда, порой спускались с горы в долину или уходили с берегов замерзшего озера в глубину страны, на восток и на запад и даже на север. Если эти переезды были в дни Суккот, то, конечно же, строили шалаши. И были такие города, местечки, села, возникшие в последние пятьдесят лет, которые планировали переезд именно в неделю Суккот, и заповедь сидения в шалашах, покрытых еловыми ветвями, благодаря этому выполнялась с большей прилежностью, согласно постановлениям мудрецов, блаженной памяти.
Каким великолепным было это странствие в Суккот, сколько пелось песен, сколько праздничных трапез под еловыми крышами, сколько танцев по кругу, парами, плясок с саблями, сколько соревнований по бегу с охотой на кролика, которого надо было поймать голыми руками, сколько упражнений с кинжалами, с луком и стрелами, по вечерам, в темноте. Сколько чудесного исчезло, и не было зафиксировано, и никто даже не верит мне, что это было, считая, что я все это выдумал. Они уверены, что ничего такого не произошло, и ничего такого не делали миллионы евреев в гигантской империи в течение четырехсот лет.