Прекрасен был пасхальный ужин пять тысяч шестьсот двадцать первого года. Вокруг стола, покрытого белоснежной скатертью, собрались все. Давно такого числа людей не было в этом одиноко стоящем доме. Великолепно получились «кнейдлэх», которые приготовила Дебора из перемолотой в муку свежей мацы.
В этом пустынном месте, далеком от любого поселения, все надо было делать своими руками, даже муку для мацы, которую каждый в просторах империи покупал на рынках, забитых народом в преддверье Песаха. Но в этом было свое преимущество: множество баек возникало во время перемалывания мацы.
Всего было четыре книги пасхальной Агады, и до того, как их начали читать, умывая руки, причесываясь и ожидая, когда Малка выйдет из ванной, сказал Гади сыну Довелэ: «Привези из Кохоли также еще две книт Агады для двух твоих сестер, которые сейчас основывают свои дома, и обязательно с цветными картинками, чтобы понравились внукам», и рассмеялся.
Лицо Эсти просветлело, а Дебора не отреагировала. Но про себя рассердилась, и не знала, что делать с этой злостью. Это было какое-то темное не отстающее ощущение.
Читали Агаду. В этот час, при свечах, читали это миллионы евреев в миллионах домов, в сотнях тысяч мест поселения, малых, больших и очень больших, по всей Хазарии, но ни в одном из них так не сверкал серебряный поднос, как у пчеловодов Гади и Малки.
Каган сидел за пасхальным столом в своем дворце, в столице Итиль, и с ним сидели послы Византии, империи Багдадского халифа, Швеции и Каролингов, представители племен, подчиненных Хазарии, союзники болгары, турки, и даже, впервые, представители агрессивных печенегов, кровожадность которых наводила страх на всех. Острые зубы их сверкали в улыбке, обескураживая сидящих за этим чистым столом.
Но впереди всех послов наций, народов и племен сидели, в порядке важности, раввин из Испании, раввин из Кордовы, глава ешивы из Вавилона с женой.
Военачальник всех войск восседал за пасхальным столом со своими подчиненными в крепости на вершине скалы, на восточном берегу Хазарского моря, одного из самых больших морей в мире, которое простиралось под скалой, и солнце погружалось в него в огромном красном облаке.
Он бросал последний бдительный взгляд на военный лагерь. Слабые волны колыхались в бухте, где укрывались в дымке корабли Хазарии и Швеции. Шведы оставили все работы, избавились от квасного, уважая обычаи властителей Хазарии. При последнем проблеске солнца, он совершил традиционный ритуал хазарского полководца в Песах и подписал свиток об освобождении тысячи пленных, которые выйдут на свободу и не будут проданы в рабство. Радостные клики неслись из заднего двора, когда он поднял свиток и обвел им вокруг себя.
Затем встал и ушел в свои комнаты. Он очень устал, и даже душ не придал ему сил. Одел огромный церемониальный головной убор из меха. Быстрыми шагами пошел в гигантский зал, где вдоль столов сидели тысячи бойцов крепостного гарнизона. С ними солдаты – отличники службы из разных подразделений, которые были выбраны для читки фрагментов Агады. Среди них впервые был солдат из Йемена. Военный ансамбль Хазарии запел знаменитую песню «Расцветали яблони и груши» в тот момент, когда военачальник вошел в зал. Все солдаты встали по стойке смирно, пока он не сел и не раскрыл книгу, не поднял бокал и не прочел первые слова. Тогда все сели с большим шумом, перебрасываясь словами, которые мгновенно были прекращены под взглядами офицеров.
Рядом с военачальником сидела вторая его жена, тонкие волосы которой стекали по плечам как сухой песок. И атмосфера этого чудесного праздника навеяла ему тоску по первой его жене, и он все время не переставал спрашивать себя: «Где она сейчас, и за каким пасхальным столом встречает праздник?»