В случае с поручиком Уваровым проявилась древняя, как мир (вернее, как война), дилемма. Как следует поступить с офицером, с блеском выполнившим поставленную задачу, но в ходе ее выполнения невольно нарушившим тайные планы командования и тем самым нанесшим значительный ущерб стратегического масштаба?
Сам-то Стрельников поначалу, выслушав рапорт поручика, признал его действия не только правильными, но и весьма успешными. На самом деле приказ не только выполнен, но и перевыполнен. Каналы исследованы в заданных пределах, в нужных местах заминированы, причем таким образом, что в случае необходимости заряды могут быть обезврежены дистанционно в любой требуемый момент, открывая проходы для наших бойцов. Прорыв в Бельведер повел к уничтожению высшего руководства мятежников, посеял панику и нанес противнику серьезный материальный, а главное – моральный урон, доказав ему, что для российских войск нет недосягаемых мест и позиций. Вдобавок доставлены ценные разведывательные данные.
Все это тянуло на Георгия 4-й степени Уварову, «Владимиры», «Станиславы» и «Анны» остальным участникам рейда. С учетом представления поручика к Владимиру 4-й степени с мечами за предыдущие подвиги он завтра же мог рассчитывать на штабс-капитанский чин. Служба же получала обстрелянного, инициативного командира, достойного принять как минимум отряд.
Именно с таким настроением Стрельников доложил по телефону о последних событиях своему непосредственному, а также и единственному начальнику, генералу Чекменеву. При этом он еще и позволил себе повторить слова Уварова о том, что отмена рекогносцировки была крупной ошибкой. Подбрось в Бельведер по каналам пару батальонов, и ключ к городу был бы у нас в руках.
Велико же было удивление простодушного полковника, когда находящийся в тысяче километров от места событий генерал обматерил его прямым текстом. Не успел Стрельников вникнуть, чем вызвана такая реакция, как генерал ему разъяснил. Информирован-то он был о случившемся по своим, собственным многочисленным каналам практически мгновенно и в гораздо большем объеме, чем занятый практической работой полковник. Узнал, оценил последствия и сорвался с нарезки.
Связь была стопроцентно защищенной, и Чекменев не стал темнить и дипломатничать. Тем более что по должности Стрельников должен был знать суть происшедшего.
– На хрена мне такие инициативы? Какого … ты послал их в Бельведер? Там сидели мои люди, ты это способен понять? Через них я контролировал все движение. Они делали то, что нужно прежде всего нам, а потом уже им! А теперь? Свято место пусто не бывает, и кто его теперь займет? Из-за твоего мудака-поручика мне, может, месяц, а то два придется новую сеть создавать! Поувольнять бы вас всех без мундира и пенсии! Я вам… устрою! Сегодня же вылетаю в Варшаву, будем разбираться по полной! Ох же я и ошибся, что тебя туда поставил! Лучше б вообще без командира, чем с таким…
Полковник Стрельников был служакой старым, в своем деле компетентным и знал себе цену. Нынешнее возвышение его хотя и порадовало, как любого военного человека, вплотную подошедшего к генеральскому чину, но собственное достоинство он имел и поступаться им даже ради «беспросветной жизни»[12] не собирался. Тем более что объем обязанностей по должности его начал тяготить почти сразу. Не его это занятие, оперативник он, а не военный чиновник.
Выгонят – и пусть! Полковничьи погоны не отнимут, а это и была его единственная светлая мечта – уйти в отставку полковником, здоровым и с кое-какими средствами на дальнейшую спокойную жизнь на собственном хуторе где-нибудь на Юге.
Все это, слава богу, при нем уже сейчас. Так что стесняться и позволять говорить с ним в таком тоне он не собирался.
Вот и высказался. В том смысле, что ни о чем подобном не слышал, хотя ему первому должно было об этом быть сообщено. Сориентировать нужно было, раз уж послали в Варшаву. Если и не снабдить подробной информацией, паролями и явками (что, в принципе, было бы наиболее правильно), то хотя бы предупредить о пределах, переходить которые не следует. Он же поступал в полном соответствии с законами войны – наносить удар в самую уязвимую и чувствительную точку неприятеля. Потому себя считает совершенно правым, своих офицеров – тем более. В отставку готов подать незамедлительно, но терпеть выволочки, как сопливый кадет, не намерен. И в любом случае представление о награждении офицеров подавать будет, даже и на Высочайшее имя. С объяснением подоплеки дела или нет – это уж как господин генерал пожелает!
Демарш со стороны обычно сдержанного, флегматичного и погруженного в дела службы Стрельникова оказался для Чекменева неожиданным настолько, что он мгновенно сбавил тон. Просить извинения, конечно, не стал, закруглил тему так, что, мол, конечно, лучше бы предупредить, да вот обстановка не позволила, и вообще он не предполагал, что высокая агентурная игра, вельтполитик[13], может внезапно пересечься с проблемами взводного масштаба.
На том и разошлись. В смысле – оставили эту тему и перешли к делам, вытекающим из сложившейся обстановки.
Повесив трубку, Чекменев тяжко задумался. О своем срыве он жалел. Не потому, что обидел ни в чем не повинного полковника (ни в чем не повинных, как известно, не бывает, даже жертва уличного бандита виновата в том, что позволила себя ограбить или убить), а в том, что потерял лицо, не смог сохранить нужного хладнокровия, продемонстрировал подчиненному, что его можно вывести из себя неприятной новостью.
А заодно и приоткрыл свои карты, показав, сколь сильно он был лично заинтересован в нормальном функционировании штаба повстанцев. Ну, теперь придется плавно выруливать из колеи, в которую попал. Офицеров наградить, и Стрельникова тоже, и более к этому не возвращаться. Загрузить их работой так, чтобы они естественным образом забыли о данном эпизоде. И начинать выстраивать ситуацию с нуля, ориентируясь на заветы великого Черчилля: «Пессимист видит трудности при каждой возможности, оптимист в каждой трудности видит возможности», «Судьбу побеждает тот, кто сам на нее нападает», «Если вы хотите достичь цели, не старайтесь быть деликатным или умным. Пользуйтесь грубыми приемами. Бейте по цели сразу. Вернитесь и ударьте снова. Затем ударьте еще раз – сильнейшим ударом сплеча…».
Тому это помогало на всем протяжении долгой, девяностолетней жизни. Значит, некий главный нерв сущего потомок герцогов Мальборо уловил. Не грех воспользоваться передовым опытом.
В том, что ситуацию в Варшаве удастся вновь взять под контроль, Чекменев не сомневался, вопрос лишь в том, сколько времени и сил это займет в новых обстоятельствах. Эх, знать бы заранее, что все кончится именно так, ни за что бы не согласился отложить войсковую операцию.
А ведь Фарид буквально за полусуток до своей бессмысленной гибели (будто предчувствовал), так его уговаривал не начинать боев в городе. Подробно доложил расклад сил внутри движения, все свои расчеты и хитрые, макиавеллевские многоходовки. Сулил гораздо больший выигрыш от использования противоречий между членами повстанческого комитета и их зарубежными покровителями, чем от силовой акции, обязательно бы сопровождавшейся многочисленными жертвами. И убедил же!
Самое главное, теоретически Фарид был прав. И, возможно, остается прав даже сейчас. Без него, конечно, все будет не в пример сложнее. Теперь следует немного выждать – в какую сторону начнут развиваться события после гибели турка, Станислава, некоторых других лиц, находившихся на связи.
Творческая мысль генерала заработала автоматически. В этом и была его сильная сторона, кроме тщательных, кропотливых расчетов и проработок, он умел отдаваться интуиции, и она его обычно не подводила. В голове как бы сам собой стал складываться новый план, предусматривающий, между прочим, и использование молодого и хваткого поручика, нет, теперь уже штабс-капитана Уварова.
А тут ведь, буквально завтра, по расчетам Маштакова, может возвратиться из… из-за… одним словом, оттуда, Тарханов со своей компанией. Если выйдут – великолепный довод в пользу приостановки действий в Варшаве. Так, мол, и так, знал, что возвращаются, и до личной встречи с группой решил зря не класть солдатские головы…
Неприятности были полностью выброшены из головы, начиналась новая работа.