Фур в начале лета обычно немного, поток двигался в основном к морю, дорога на север была почти свободна.
От Краснодара до Кинешмы успел за двое суток. Реэкспортная финская «восьмерка» Луценко на трассе оказалась хороша, легко держала сто двадцать на ровных участках и сотню на обычных, рулилась точно, да и выглядела неплохо, хотя и в красном. Отсутствие кондиционера, впрочем, слегка раздражало, особенно в первый день, на второй в районе… проскочил через дождь, на второй день стало холоднее, или привык. Ныла спина, от сцепления сводило отвыкшую левую ногу – я не водил давно и, похоже, слегка разучился. Однако мне нравилось. Дорога. Пока сидел за рулем, ни о чем, кроме дороги, не думал.
Переночевал в кемпинге под Воронежем, выехал с утра и остановился уже за Кинешмой, проголодавшись. Кафе «Калинка», выпечка, шашлык, окрошка. «Калинка» оказалась ошибкой, в тот день я рассчитывал попасть в Чагинск до сумерек, но осетинский пирог готовили сорок минут. Я дожидался сахараджина за столом и смотрел на Волгу.
Над рекой прозрачными парусами переливался перегретый воздух, играли радужные фантомы, со стороны Костромы к мосту подтягивалась баржа с песком, со стороны Нижнего выгребал высокий круизный лайнер, в этом году много воды и мутная, в верховьях дожди.
Семнадцать лет назад мы с Хазиным сидели здесь же, правда, кафе называлось «Бурлаки» и подавали в нем другое: уху трех видов, в том числе из сушеного карася, жареного леща с гречневой кашей «Аксаков», тех самых пошлых порционных судачков, печенных в томате пескарей, щучьи котлеты «Емеля», пельмени «Сабанеев», я запомнил. Моста тогда не было, и мы с Хазиным переправлялись на пароме, ждали пять часов, купались, пили пиво. «Бурлаки» не выжили, «Калинка» предлагала стандартный придорожный набор, с лагом в пару лет, разумеется.
Осетинский пирог не оправдал времени приготовления, собственно, от сахараджина в нем не осталось ничего – ни тонкого эластичного теста, ни сочной ароматной начинки, ни правильной маслянистости, не пирог, а тоскливый чебурек с рубленой кинзой и укропом, и теста не пожалели. Доесть его я так и не смог, а забирать с собой не стал.
Хороший мост.
У Волги автомобильное движение исчезло, я пересек мост в одиночестве и на скорости, как всегда казалось, что сейчас по нему ударят крылатой ракетой, я не сомневался, что координаты наших мостов внесены в мозги их нынешних «минитменов».
За Волгой сменился лес: вместо лиственных массивов начались темные мрачные ельники, а за ними синие и прозрачные сосновые рощи, стало светлее, постепенно исчезли деревни, сошли на нет поля, окончательно наступил север.
Заправки стали редкими, на одной из них я купил две двадцатилитровые канистры и залил их бензином, не зря – следующая заправка оказалась нерабочей, а на послеследующей сливали топливо, и насосы оказались засорены.
Дороги тоже испортились, скорость упала до ста, впрочем, быстрее ехать не хотелось; чем дальше я удалялся от Волги, тем медленнее становилось время и тем скорее я его пересекал.
На вторую ночь пути я остановился в гостинице «У пасеки».
Навигатор «У пасеки» не показывал, но оставалось семьдесят километров до отворота и примерно сто пятьдесят до Чагинска, рисковать я не хотел, решил переночевать здесь и въехать в Чагинск с утра, на свежую голову.
Раньше на месте гостиницы был лес, я это неожиданно вспомнил – выразительное место на пригорке над ручьем. Здание гостиницы было выкрашено в озорной полосатый цвет, над входом, свесив лапки, сидели две веселые железные пчелы с кружками медовухи. К ручью спускался крутой заросший цветочный луг, из травы все так же выглядывали крыши зеленых ульев, а у воды крутила колесом аккуратная мельница. Вид буколический.
На стоянке «У пасеки» собралась дюжина чумазых фур, я пристроился с краю и отправился в номер. Одноместных здесь не держали, в наличии имелся трехместный. Соседей не подселили, я понадеялся, что они и не появятся, лег в койку и сразу уснул, а проснулся от того, что в комнате опять находились двое. Почему-то в этот раз было страшнее. Два человека в «У пасеки» страшнее двух человек в отеле Голубой бухты. Незаметно нащупал монтировку, припасенную с вечера, открыл глаза.
На койках, склонившись над тумбочкой с ночником, сидели два дальнобойных мужика, они сосредоточенно ели пирожки, колбасу и пили чай. В нос попало перо, я чихнул и сделал вид, что проснулся.
Водилы обернулись.
– Извини, братан, похавать не успели, а столовка закрыта, – сказал один.
Второй сунул руку в ночник и выкрутил одну лампочку, стало темнее.
– Сам не голодный? – поинтересовался второй.
– Да не, – отказался я. – Благодарю.
Соседи продолжили есть пирожки и пить чай. Я успокоился, повернулся на спину и стал обдумывать, зачем отправился в Чагинск.
Это было крайне нелогично, более того, глупо. Посылка с кепкой меня испугала, я намеревался тем же вечером бежать в Черногорию… И почему-то еду в Чагинск. Внятного ответа на этот вопрос по-прежнему не находилось. Вернее, он имелся, но звучал крайне нелепо – я отправился в Чагинск, потому что Хазин перепугался, что я туда поеду. И кто-то – теперь наверняка ясно, что не Хазин, – прислал кепку «Куба» и что ответ, зачем он это сделал, – в Чагинске.
И еще. Где-то на втором-третьем горизонте крутилась щучья мысль. Хазин предлагал деньги. Много, хватило бы на решение внезапных проблем и осталось бы на пяток неплохих блондинок. И я не сомневался, что Хазин, узнав о моем визите в Чагинск, предложит еще больше. Переговоры надо начинать исключительно с выигрышных стартовых позиций, это я уяснил давно.
Проснулся слишком рано, три двадцать, но светло вовсю. Одного соседа не было, второй брился, сидя в постели, станком, насухую, кивнул и спросил:
– Сам-то докуда?
– До Чагинска.
Мужик зевнул и посоветовал:
– Тогда лучше с севера заезжай. Там дорога более-менее, а от отворота сикараки сплошные. А тебе чего в Чагинске-то? Курьер?
– Тайный покупатель, – ответил я.
– Чего там покупать-то? – усмехнулся сосед. – Там дыра страшная…
– Вот и надо проверить, – сказал я. – Работа такая.
– Ну, смотри сам…
Мужик дунул на лезвие.
– Народ оттуда бежит, – сказал он. – Половина давно сбежала, другая на низком старте.
– Чего так?
– Радон потек, – ответил сосед. – Там атомную электростанцию хотели строить, стали фундамент готовить, ну и чего-то в земле пережало. Слишком глубокую яму вырыли, короче, вот и дорылись…
Мужик продул лезвие и стал громко скоблить им правую щеку.
– Радон? – уточнил я.
– Ага. Радиация во всех колодцах, а от нее рак. Врачи все сами разбежались, лечить некому. У меня братан троюродный там жил – уехал тоже. Он корову держал до последнего – так она у него от рака сдохла, в боку дыра с кулак проросла. Ну, он прикинул – и сдернул. Правильно, не для людей там место.
– И что, ничего нельзя сделать? – спросил я. – С радоном?
– Так они не признают, что у них радон. Типа все само по себе разваливается, все сами по себе загнивают. А эта ихняя мэрша крысит, как не в себя…
Сосед снова продул бритву, посмотрел на просвет.
– Администрации дали денег на водокачку, а водокачки-то и нет…
Вечное сияние угара муниципий.
– Если по чесноку, с городишком нелады, – сосед поковырялся в ухе мизинцем. – Тухловато там, ну, сам почувствуешь.
Мужик убрал бритву в футляр.
– Так по старой дороге никак, значит? – уточнил я.
– От отворота? Можно, в принципе, если машину не жалко. «Восьмерка» красная твоя?
– Ага.
– Финка? Англичанка?
– Финка.
– Ну, тогда проскочишь, если без дождя.
Мужик отправился в ванную и сразу выглянул.
– Вчера дожди обещали.
Я тоже решил побриться, достал машинку, стал возить по щекам, ножи дергали волоски, и это способствовало просыпанию.
Проверил телефон.
Новых вызовов не было. А вчера и позавчера вечером звонил Вайатт Эрп, напоминал и угрожал. И Луценко еще, вчера. Интересовался, где я и как. И незнакомый номер, я перезванивать не стал. Это мог быть Хазин или еще кто, но я надеялся, что это блондинка Катя, хотелось думать.
Из ванной опять показался сосед.
– Съезжаешь? – спросил он.
– Ну да.
Я убрал телефон.
– Если надумаешь «восьмеру» свою продавать, позвони, а?
– Куда?
Сосед выступил из ванной, достал из пиджака визитку, вручил мне.
– За хорошие деньги возьму.
– Подумаю.
– И это… лучше в Овражье заправься, – посоветовал сосед. – В Чагинске бензин помойный, лучше «финку» таким не гробить.
Я пообещал не гробить и покинул номер. Сдал ключ на ресепшене, в ответ девушка подарила пятидесятиграммовую баночку молодого меда и сказала, что мед можно заказать с доставкой по всей Центральной России.
Солнце вот-вот собиралось подняться над лесом, я грел двигатель и смотрел на дорогу. Глаза толком не разлиплись, в правом присутствовал песок, все-таки слишком рано, можно было поспать еще часок… решился ехать. Отосплюсь на месте.
От «У пасеки» до Овражья не встретил никого. Малочисленные фуры еще толком не ожили, стояли вдоль дороги с задернутыми шторками, по асфальту вовсю прыгали крупные лягушки, за ними охотились ежи и длинноногие птицы вроде карликовых цапель. Я не ожидал такого изобилия живности и ехал не очень быстро, чтобы не задавить ежа и не поймать в лобовое стекло клювастую мини-цаплю.
В само Овражье заезжать не пришлось – заправку перенесли ближе к трассе. Обычная заправка, здесь наливали бензин, подкачивали шины, продавали дворники и лимонад, разогревали булки, варили кофе, предоставляли доступ к лапшичному автомату и, к моему изумлению, предлагали желающим продукцию фирмы «Дукати». Клиентов по раннему времени не было, старый заправщик дремал на барном стуле, кассирши в павильоне спали, причем настолько крепко, что мне пришлось свистнуть.
Пока заправщик заполнял канистру и бак «восьмерки», я поинтересовался у кассирши – как идут дела с «Дукати», она ответила, что ничего, но покупают в основном брелоки и термосы, за месяц всего два ножа, а ножи самые дорогие. Я спросил, как мотоциклы, продавщица удивилась – при чем тут мотоциклы, купите мультитул. Я давно хотел мультитул, и купил мультитул «Дукати», и перешел к лапшичному автомату.
Имелся выбор китайской, корейской и японской, я решил попробовать корейскую говяжью, внутри автомата зашипело и загудело, он затрясся и выдал стаканчик, наполненный кипятком, и крышку.
Заправочные тетки изучали меня с непонятным интересом, видимо, я был первым человеком, купившим и мультитул, и лапшу. Завтракать при тетках не хотелось, я вернулся в машину и отъехал от колонок, встал в стороне.
Корейская лапша оказалась приемлемых вкусовых качеств. Сама лапша плотная и эластичная, хорошей пропитки, сытная. Бульон горячий, насыщенный, естественно, говяжий и перечный, но без глутаматного пригара. Овощи натуральные, крупной нарезки, с собственным вкусом, но заметно вяленые. Специи ароматные, сочетание удачное, соли умеренно. Масло качественное, растительное, с нотками кунжута. Неплохо для торгового автомата уровня недорогого кафе азиатской кухни. Пожалуй, даже вкусно.
Я ел лапшу и осматривался.
Овражье разрослось. Раньше тут было несколько домов и химбаза, теперь к прежним домам добавились новые, а к индустрии – станция техобслуживания грузовиков и три сотовые вышки; напротив заправки через дорогу сиял свеженький билборд. Полноразмерный, с подсветкой, в антивандальном всепогодном исполнении.
Не совсем молодой, но заметно энергичный дядька в синем рабочем комбинезоне и белой пластиковой каске на фоне типового здания новенькой школы. «Будущее – сегодня!» энергичным шрифтом сообщал билборд от лица строителя. Я отметил, что ничего выдающегося, двадцать лет назад мы работали лучше – и шрифт, и фон, и дядьки были гораздо убедительнее.
Я доел лапшу до дна и отметил, что идея лапшичных автоматов не лишена перспектив. В Геленджике попробовать поставить несколько на Набережной. Хотя вряд ли выйдет, там конкуренция, а вот в поселках по побережью можно, за вендингом будущее. Возможно, лучше открыть не спортивную студию, а бюро торговых автоматов. Кофе, семечки, лапша, икра, молоко и мороженое, батарейки, туалетная бумага и так далее, надо перенимать передовой японский опыт.
Выкинул стаканчик и включил радио, не помешает, после еды клонит в сон, возраст… Я чувствовал боль в плечах, слишком давно не сидел сутками за рулем, сказывалось. Радио принимало неровно, трансляция велась из Овражья, передавали музыку восьмидесятых и девяностых, от музыки девяностых меня тошнило еще в девяностых, но сейчас эти пьесы почему-то не вызвали отторжения. Я подумал, что здесь две причины: либо я стал стареть, и это первая, либо музыка соответствовала окружающей действительности, и это вторая и истинная… Мужик на билборде кого-то напоминал.
Я определенно видел его раньше…
Мимо заправки вразвалку прогрохотала фура: пора уезжать, а то скоро и остальные проснутся, ненавижу ездить с фурами. Оставался финишный бросок. Я пожевал кофейные зерна и отправился в путь.
До отворота на Чагинск проскочил за тридцать минут и, разогнавшись, едва не пропустил съезд. Я ожидал, что дорога изменится, сосед по «У пасеки» обещал некие сикараки, но дорога оставалась хорошая. Я засомневался, правильно ли повернул, но тут асфальт счастливо оборвался и начался грейдер, вполне сносный в некоторых местах и малопроходимый в других. Иногда грейдер вовсе растворялся в песке, дорога становилась окончательно проселочной, однако самих сел по сторонам не наблюдалось. Кусты по обочинам разрослись, лес сжал дорогу, сузил ее до полутора полос, в некоторых местах казалось, что местность одичала бесповоротно. Забавно. Я подумал, что стоило записать путешествие на камеру, а потом запустить ролик в рапиде. Получится весьма познавательно – карнавальное мельтешение красок Краснодарского края начинает остывать в Воронеже и с каждой сотней километров на север покорно затухает в пастель, и из цветов остается зеленый и коричневый, сто пятьдесят километров зеленого и коричневого.
Я держал скорость, за кормой «восьмерки» оседала холодная утренняя пыль, дорога незаметно шла в гору, иногда я тормозил перед колдобинами, и пыль догоняла. С прожектором и бубном пробирался я сквозь войд Волопаса. Сквозь лес вяло поднималось солнце, туман то и дело перехлестывал дорогу и светился розовым.
Скоро я почувствовал реку. Справа, не различимый за зеленью, шел Ингирь, и хотя воды видно не было, холодом и сыростью от нее тянуло.
На поворотах сквозь пыль и рыжую землю проступал ломаный серый асфальт или гладкие булыжники Макарьевского тракта, напоминая, что под тонким слоем нового мира спит мир потерянный и старый. Утром это особенно видно, я люблю утро, в нем есть зерно надежды, через хмурое утро, через туговыйный строй жизни идет с прожектором и бубном поэст Иван Эссбукетов.
Пискнул телефон, напоминая, что пора принять хлорофилл.
Туман выдавливался из кустов на дорогу, в тумане лучше не гонять, опасно, налетит какой-нибудь дурачок на дрововозке; стоит найти место повыше и перестоять, я снизил скорость, «восьмерка» осела, и гравий стал скрести по днищу. Казалось, что машину пытаются ухватить подземные когти, я вспомнил тунгусскую народную сказку про багатура Ечибельдыя и черные железные руки из ада, пугавшую меня в детстве.
К месту вспомнил, туман оставался малопроницаем, проклятые железные руки ловили «восьмерку», дорога резко пошла влево, колеса грохнули на шве, и я выехал на внезапный мост. Насколько я помнил, моста здесь быть не должно ввиду полного отсутствия реки, но мост стоял, причем синего цвета.
Я проскочил этот синий мост, затормозил, приткнулся к обочине и вернулся к мосту пешком.
Внизу никакой воды не текло, не виднелось даже русла, напротив, вполне разросся шиповник и ива. Возможно, это был весенний мост, функциональный в разлив, в апреле и мае. Или запасной мост, его построили на сэкономленные средства или средства меценатов – когда где-нибудь понадобится мост, его перенесут в нужное место. Или мост имени ВЦСПС, я вспомнил, когда учился в первом классе, мы жили у промышленного канала, через который как раз собирались строить такой. Поставили стелу с обещанием, что к концу пятилетки мост ВЦСПС непременно будет, но отчего-то не получилось, а я ждал, потому что приходилось в школу пилить лишние два километра каждый день…
Здесь есть мост, где-то его нет, постит Тушканчик пост, плачет Уланов поэст. Телефон снова пикнул о хлорофилле.
Хороший, в принципе, мост. В три полосы, крашенный яркой и толстой синей краской, я попробовал отковырнуть, но краска не поддалась, ноготь сломал.
Возможно, это экспериментальный мост. Конструкция и на самом деле необычная – слишком легкий с виду, словно связанный из железобетонных соломин. Этот мост – модельный мост для всех будущих мостов Нечерноземья. Мост грядщих дней. Вперед, сквозь «Угар муниципий», «Молот Берии», он бы оценил, я сам оценил, размышляя о сущности синего моста; я принял хлорофилл. Конечно, стоило принять его до корейской лапши, но так уж получилось, вероятно, завтра стоит поголодать.
Забавно. Я отметил, что практически не удивился этому нелепому мосту на ровном месте, более того, нашел ему сразу несколько достоверных оправданий. Хорошее и полезное качество, незаменимое. Не исключаю, что я был его носителем с детства, но к текущему возрасту оно достигло совершенства. Ты видишь поэста Уланова, слушаешь идиотские стишки, но тебя это не смущает, потому что на фоне других идиотов Уланов смотрится небезнадежно. И стихи у него местами попадаются смешные, и их действительно можно напечатать книжкой и продать, другие идиоты их купят и найдут оригинальными, а все, что можно продать, имеет право на жизнь.
Ты организуешь конференцию «Евразийский космизм», и на нее съезжаются всамделишные космисты. Арендуют зал на неделю и всю неделю интенсивно взаимодействуют с иерархами Хрустальной Цитадели, днем плотно общаются с небожителями, вечером устраивают на берегу журфиксы с молодым вином и фейерверками. А ты распечатываешь им квалификационные дипломы, и каждый, кто внес в фонд развития космизма пятьсот долларов, получает сертификат «Хранителя алмазного предела». И ты нанимаешь тенора из Краснодара, чтобы на торжественном вечере закрытия он исполнил гимн «Слезы Матери Миров», и он тоже не удивляется – чего за триста евро удивляться. Мы все не удивляемся, мы серьезны и терпеливы.
Когда идиоты приходят к тебе с утра с дробовиком, ты не удивляешься, понимаешь, что их прислал другой идиот и у него есть на это свои идиотские причины, они весомы в его глазах, и неким образом это оправдывает его дебильные причины и для тебя.
Ты смотришь, как Современный Прометей жжет мексиканские спички, и веришь, что это успокаивает, и досадуешь, что это придумал не ты.
Я вернулся к машине и отправился дальше. Солнце окончательно поднялось, но туман не рассеяло, так что приходилось ехать аккуратно. Впрочем, разогнаться и не получилось бы, дорога отсутствовала, приходилось кривулять между колдобинами на первой-второй передаче: на пятьдесят километров я потратил больше часа. За это расстояние мне встретилась лишь застывшая фура и пожилой рыболов на «Альфе», впрочем, может, и не рыболов.
Чагинск приближался. За Стариковом туман пропал и начались вырубки. И справа, и слева вдоль дороги лысели делянки, некоторые свежие, с вывернутыми пнями, похожими на осьминогов, другие весенние, успевшие затянуться буйным кипреем, третьи и вовсе прошлогодние, с поднявшимся диким молодым сосняком. Разработки велись не сплошь, между делянками оставались широкие прогоны, насколько я понял, оставленные для того, чтобы лесосека не выглядела сплошной. У придорожных канав собирались отходы лесной добычи – ободранная кора, высохшие ветки, собранные в копны, разбросанные комли и вырубленные кусты, пахло прелой древесиной и гарью.
Сама дорога испортилась еще больше, собственно, из проселочной дороги ее разъездили в широкие колеи, в некоторых местах «восьмерка» неприятно подсаживалась на брюхо, но каждый раз успешно выгребала. Пожалуй, в дождливую погоду без лебедки сюда лучше действительно не соваться, да и в сухую тоже.
Проехал Баскаково.
Первое упоминание Баскакова в летописях относится к четырнадцатому веку, название однозначно указывает на ордынский период. Однако подлинный расцвет Баскакова пришелся на вторую половину восемнадцатого века, на период бурного развития промышленности и торговли, когда вдоль быстрого и полноводного Ингиря один за другим росли купеческие и ремесленные села, когда создавалась единая транспортная сеть, связавшая Северо-Восточную Россию с центральными губерниями, с Москвой и Санкт-Петербургом; именно здесь, в глухих углах и логах Мерьского края, рождалась грядущая экономическая мощь России. Я с иронией отметил, что старые навыки утрачены не в полной мере, при желании я смог бы легко написать «Баскаково: вчера, сегодня, завтра».
Автобусная остановка в Баскакове была квадратная и синяя.
Потом началась паль, она поднималась от Баскакова в холм, а затем растекалась вниз по склону, расходилась вширь. По левой стороне эту паль начали прибирать и укладывать в штабеля, справа выгоревшие сосны продолжали стоять, возле них морда к морде трелевочники, затем я обогнал три дремотных лесовоза.
Дорогу по-прежнему крутило, в днище стучали камни. Сгоревший лес кончился, и опять несколько километров по сторонам дороги тянулись дикие вырубки и глухое березовое мелколесье, поднявшееся на месте прежних просек. Дорога забиралась все выше к водоразделу, стало виднее по сторонам, и Ингирь уже блестел справа между деревьями.
Слева должно было показаться Салтаново, заметное место. Когда-то здесь на горе обитал атаман Салтан, грабил купеческие барки на Ингире и обозы на Макарьевском тракте, но как-то раз, во времена Алексея Михайловича Тишайшего, по Ингирю шел стрелецкий отряд, и Салтан по ошибке налетел на него. Стрельцы без особого затруднения перебили ватагу, а самого Салтана стали пытать и вешать. Атаман взмолился о пощаде и пообещал на все награбленные средства вознести на горе церковь, самую высокую в округе. Церковь получилась что надо, ее было видно издалека, а сам Салтан раскаялся и стал в церкви настоятелем – как ни странно, но все это было на самом деле.
Салтановскую церковь я не увидел, да и мимо самого села едва не проскочил – вся Салтановская гора неимоверно заросла липами и яблонями, сквозь которые не было видно ни домов, ни коровников, ни овощехранилищ; о том, что здесь еще осталось село, напомнил соответствующий дорожный знак.
После Салтанова дорога слегка улучшилась: поверх старого асфальта был накидан относительно новый, успевший, впрочем, во многих местах расщеляться. А за десять километров от Чагинска асфальт и вовсе стал сносным, ямы были залатаны, а посреди дороги прорисована заметная и ровная разделительная линия.
Я приближался к Чагинску, впереди показались белые огни переезда.
Переезд не изменился. Возможно, крыша будки смотрителя была раньше синего цвета, сейчас зеленая. И еще слева по ходу была установлена сплющенная старая «Волга», а над ней транспарант «Будь осторожен!».
«Восьмерка» прогремела по железным плитам, я подумал о том, что стоит завести канал «Переезды России». Переездов в России десятки тысяч, можно выкладывать, как через них идут составы, грохочущие по переездам, успокаивают нервы ничуть не хуже эквадорских спичек… Нет, хуже, «Переезды» – это плохо.
На въезде в город появилось кое-что новенькое – композиция в виде большой буквы «Ч». Собственно, композиции особой не было, буква «Ч» и дата – 1593. Вероятно, теперь именно с этим годом связывают основание Чагинска. Я попытался вспомнить, что случилось в означенном году, но толком не смог – то ли Иван Грозный помер, играя в шахматы, то ли еще что-то в этом духе. Голова не очень шевелилась, я все сильнее чувствовал усталость, все-таки не выспался, все-таки хлорофилл лучше принимать на голодный желудок, железное правило, да и почти двести километров по кишкотрясу не добавили бодрости. Я намеревался проехать в центр и остановиться в гостинице, поспать часика три, принять душ, пообедать в кафе и начать думать, что делать дальше.
Мимо кладбища не хотелось, поэтому после буквы «Ч» я свернул на Промышленную. Я не очень хорошо ее помнил, кажется, раньше тут располагалась «Сельхозтехника», ремонтные мастерские и нефтебаза. Ворота «Сельхозтехники» с шестеренками и серпами сохранились, однако за ними я не увидел никаких комбайнов, бульдозеров и молотилок, вместо них высились аккуратные хлысты свежих бревен и белели горы опилок. На месте ремонтных мастерских картина не отличалась – бревна и опилки, опилок больше, опилочные дюны. Нефтебаза минувшие годы тоже не пережила: на ее территории располагался пункт приема и вместо опилок, бревен и прочего тёса громоздились бурые черметные кручи.
За нефтебазой обосновались магазины запчастей к отечественным машинам, судя по запущенному виду и выцветшим вывескам, давно не работающие.
Здание «Электросетей» сохранилось, но выглядело кисло: видимо, лет десять назад его пытались перекрасить в фисташковый, но он не продержался долго, облупился, и теперь здание напоминало облезлую винтажную шкатулку, сами же сети походили на проржавевший чертополох.
Напротив «Электросетей» щелчком проснулся приемник, трансляция велась из Овражья, хотел сделать погромче, но зазвонил телефон.
Эрп. С незнакомого номера, и он еще не сказал ни слова, но я понял, что Эрп.
– Привет, москвич, ты зачем свинтил? – прогундел Эрп.
Это еще одно из моих ненужных качеств – умение предугадывать скотов. Скот еще только набирает воздуха, а я уже знаю, что это он. Профессиональная деформация.
– Ты же сам велел – доставать денег, – ответил я. – Вот я и достаю.
– А ты где?
– В Чугунске.
– Да ты не в Чугунске, я же вижу… Ты смотри, москвич, терпения не испытывай, мы за тобой приглядываем, мы тебя достанем…
Эрп еще поугрожал, недолго и без особого вдохновения, потом отключился, и я свернул на Вокзальную.
Тополя разрослись, вытянулись в длинные трубы, так что я не узнавал улицу. Листва, несмотря на июнь, бронзового цвета. И пух. Вся Вокзальная была завалена грязными ошметками тополиного пуха. Семь часов, на улице ни людей, ни движения.
Все словно уменьшилось, утратило одну пятую часть прежнего масштаба, город усох и сделался мельче. В том месте, где в Вокзальную впадала Пионерская, до сих пор стоял дом богомолок. Дом богомолок, так бабушка говорила, дом сильно скосился набок, почернел, но еще держался, с укоризной взирая на прохожих пустыми окнами. На стороне железнодорожных путей – списанные пассажирские вагоны на подставках, судя по трубам, торчащим из окон, жилые. В маневровых тупиках – чумазый бесконечный нефтевоз. На стороне города – дома. Все те же самые, я их отлично помнил, двухэтажные черные бараки, в первом доме жил дядя Ваня, троюродный брат моей бабушки, во втором одна тетка развешивала сушиться рыбу и упала с веранды, сломала бедро, в доме напротив типографии жена охотоведа отравилась грибами. Ничего. Я ожидал реакции. Думал, что почувствую… Не знаю, что-нибудь. Пусть хоть страх. Ничего. Радио «Овражье» передавало Кузьмина. В горле перекатывался кислый железистый привкус хлорофилла. Когда хочется спать, мозг отказывается полноценно работать и бояться.
Советская была перекрыта рогатками; в сторону центра пробирался улицей, название которой забыл или не знал, здесь мало что поменялось, но чувство, что дома уменьшились, не покидало.
Чагинск.
Пожалуй, это из-за слишком быстрого погружения. Когда ныряешь с вышки, первые секунды ты оглушен ударом и ошпарен водой, ты на несколько секунд превращаешься в кожу, и только потом начинается глубина.
Я остановился возле гостиницы.
Здесь тоже случились изменения не в лучшую. Сгинул «Мотоплуг и дрель», мне хотелось верить, что «Мотоплуг и дрель» пребудет во времени, но получилось не так, теперь на его месте располагался заурядный салон связи. Вместо «Парикмахерской» – магазин «Все по 43».
Я вошел в здание. Гостиницы больше не было, на месте фанерной будки администрации блестел ларек телефонных аксессуаров. Я прогулялся по коридору. Некоторые номера были закрыты, в других размещались ИП с названиями вроде «Форте-Макс», «Веллингтон» или «Дисплаза-Люкс», впрочем, закрытые по раннему времени. Работающим оказался лишь «БТД-Сервис», я заглянул. Здесь торговали постельным бельем и полотенцами, и этими товарами был заполнен весь номер от пола до потолка, в узком промежутке сидела девушка, переклеивала этикетки и считала на калькуляторе.
– Здравствуйте, – сказал я.
Девушка вздрогнула и уронила калькулятор.
– Тут раньше гостиница была, – сказал я.
Девушка глядела с недоумением, видимо, на ее памяти гостиницы здесь никогда не было.
– Не знаю… – пожала плечами продавщица. – Нет тут гостиницы. Зачем у нас?
– Для специалистов, – сказал я.
– Специалисты в Галиче принимают, – ответила девушка и стала неловко поднимать калькулятор. – А если вам к зубному, то он по пятницам приезжает.
– По пятницам?
– Да, с восьми до шести, но лучше по записи.
– Спасибо, – сказал я. – Возможно, запишусь.
– Брать что-нибудь будете? – спросила девушка. – У нас завоз.
Она разобралась с калькулятором и посоветовала купить полотенца, списанные с РЖД, три по цене одного. Я купил и поинтересовался, где можно остановиться. Девушка посоветовала группу «Подсмотрено в Чагинске», там иногда предлагают квартиры.
Я вернулся в машину, включил телефон. 4G. Связь устойчивая и ровная. Запустил «Подсмотрено в Чагинске».
Квартиры никто не сдавал, в основном ругались по поводу позорных дорог и некачественных товаров из магазина «№ 49». Некто Елизавета Потолицина продавала крафтовые рамки для фотографий и розовую детскую коляску. Ванесса предлагала девушкам за сорок прийти в Дом культуры на кружок самодеятельной живописи. Истопник Егор сообщал про то, что у него сегодня задушили двух кур и если эта сволочь не образумится, он примет меры, с хорьками у него разговор короткий.
Я зарегистрировался и написал, что сниму квартиру со всеми удобствами на неделю, желательно в центре; через три минуты меня послали на хрен, и я решил доехать до Центральной площади.
Вокруг площади разрослась акация, она заглушила тротуары, и теперь передвигаться оставалось по проезжей части, улицы потеряли названия – таблички на домах давно обвалились или не просматривались за кустами. Похоже, что чагинцы перестали ухаживать за деревьями и кустарниками и центр города захватила зелень; я выехал на Центральную площадь внезапно, словно вывалившись из сирени.
Памятника больше не было. Постамент с оббитыми углами был пуст и без всякого изваяния сверху. Цепи, окружавшие пьедестал, исчезли, их, без сомнения, сперли вместе со столбами, исчезли и надписи, обозначающие героя. Не думаю, что памятник украли, скорее, он постепенно пришел в негодность, и его отправили на реставрацию, но назад не вернули, поскольку неисправности оказались несовместимы с дальнейшей эксплуатацией. Пересвет не прижился.
Я объехал вокруг, думал, что сбоку есть табличка с предупреждением о дате окончания работ, но таблички не оказалось.
На южной стороне площади стоял ангар непонятного назначения, в западном пределе белела кирпичами незаконченная новостройка, павильоны рынка были забиты деревянными щитами, но через дорогу круглосуточно работала аптека «Твоя аптека», я решил заглянуть в нее.
Аптека не отличалась от сотен подобных, в которых я бывал на протяжении жизни, ощущение чистоты и посторонности.
– Из Костромы? – спросила аптекарша.
Мне показалось, что я ее уже видел когда-то, девушка умеренно крупной размерности, лет тридцати от роду, с толстой переносицей, распространявшейся на лоб, с черными глазами, в принципе, ничего.
– Нет. А что?
Ее отец ацтек-полукровка, сын вольтижера бродячей труппы «Теночтитлан», в далеком девяносто третьем он, злоупотребив брусничной настойкой, выпал из циркового вагончика, замерз почти насмерть, но и был найден и выхожен работницей птицефермы. Оправившись от обморожения, циркач скрылся, а через положенный срок у одинокой птичницы родилась бойкая черноглазая девчонка. Ну так, примерно.
– Где-то я вас раньше встречала, – ответила дочь Монтесумы. – Вы гидролог?
– Так, немного. Мне мультивитамины.
– Понятно.
Аптекарша принялась отковыривать от пузырька с витаминами стикер с ценой, а мне стало интересно, зачем здесь гидрологи?
– А что, все плохо? – спросил я. – Ну, по водной части?
Хазин. Что-то говорил про Монтесуму, не помню что, вряд ли он разбирался в этом вопросе.
– В прошлом году ваши приезжали, – аптекарша показала за спину большим пальцем. – Сказали, что если ничего не изменится, то через пару лет РИКовский слезет.
– Слезет?
– Ну да, обвалится.
Аптекарша справилась со стикером и вручила мне витамины, почему-то я подумал, что она Ванесса и есть. Сильное имя.
– Это еще неизвестно, – сказал я. – РИКовский с запасом строили, почти сто лет простоял.
– И еще сто лет простоял бы, – сказала аптекарша. – Там все сваи из лиственницы. Но из-за этой ямы сам берег подмывает.
– Распространенная проблема, – согласился я. – Так часто случается. Водные горизонты, сами понимаете, нестабильны, все играют.
– Это из-за станции.
– Так ее и нет вроде…
– Ее нет, а землю расковыряли. Зинка обещала прошлым летом заделать, а как была дыра, так и осталась! По мосту машины полгода не ездят, теперь все через Новый. Нельша пересохла, Сендега в болото превратилась… Уголь брать будете?
– Уголь?
– Активированный. Вы же гидролог?
– Да, конечно, мне пять штук.
Аптекарша посчитала пять упаковок активированного угля.
– А йод?
– Йод?
– Ну да, – аптекарша выставила на прилавок пластиковую банку. – У нас все йод берут.
– Зачем?
– Радон же, – вздохнула аптекарша. – Радон в каждом подполе. Сами понимаете, это не шутки. А йод от него помогает.
– Помогает?
– Ага, – аптекарша потерла шею. – Чтобы не накапливался в щитовидке и простате. Пробить?
Помимо йода я купил пластырь и но-шпу, будущее простаты меня волновало.
– Удачи! – пожелала девушка.
Я вернулся в машину, проверил «Подсмотрено в Чагинске» и убедился, что меня послали второй раз, сдать же квартиру не предлагал никто. Я не очень расстроился, чувствовал, что жилье подвернется, как-нибудь… несомненно, подвернется. Пока же я решил осмотреть РИКовский мост и направился к Ингирю. По Набережной, потом налево, вниз…
РИКовский мост оказался закрыт, поперек дороги лежали два бетонных блока и краснел «кирпич», дальше пришлось пробираться пешим ходом.
РИКовский выглядел отлично. Недавно отремонтирован, пах свежим деревом и был снабжен новыми тросовыми растяжками, ледоломы обиты железом, а табличка «р. Ингирь» оборудована подсветкой от солнечной панели; я вышел на середину моста.
На другом берегу Ингиря, похоже, мало чего осталось. Ни доручастка, ни столовой, ни мастерских – на месте мастерских чернел выгоревший пустырь, на месте столовой свалка щербатых бетонных шпал.
Дорога на Нельшу заросла, котлован…
Вода окончательно проела перемычку земли между котлованом и рекой, и теперь котлован был озером или, точнее сказать, широким речным заливом. Ингирь тек через котлован, русло сместилось, и грунт на насыпи РИКовского моста просел, и хотя попытки остановить размывание с помощью щебня имелись, было ясно, что река старательно пробивает новый путь и ее успех лишь дело времени.
Сам Ингирь заметно обмелел и задыхался в песке, казалось, что песок этот выдавливается из лопнувших земных недр, разгоняя воду по краям, и теперь самые глубокие места темнели возле берегов, а по середине реки выпячивался песчаный горб. Сама вода оставалась прозрачной, но рыб я не увидел, как и рыбаков, река была безжизненна, странно, но ей это вроде бы шло, она словно устала от рыб и людей и теперь радовалась одиночеству.
На проводах, перекинутых от берега к берегу, висели кеды и блесны, но не новые, а явно давнишние – блесны успели почернеть, а кеды растрепаться. Течение гоняло по образовавшемуся заливу белую пластиковую бочку.
По Чагинской горке над рекой белела березовая роща, на месте маслозавода – ивы, Чагинск отступил от реки, убрался за холм.
Я перебрался через мост и обошел вокруг котлована.
Окрестности котлована поросли травой и низким приятным кустарником, породу которого я не знал, но решил, что это вереск. От самого котлована не сохранилось прямоугольных очертаний, вода скруглила его, было сложно представить, как раньше здесь старались бульдозеры и грузовики и лежала сломанная драга; наверное, зимой здесь устраивают неплохой каток. Тут должны водиться налимы, отличное место для налимов…
Берег за Ингирем оставался абсолютно диким: ни пластиковых бутылок, ни рыбачьих мест, ни свалок, ни гарей от костров и мангалов, словно люди тут больше не появлялись. Радон, вспомнил я. Именно здесь случилась его роковая утечка, именно отсюда он распространился по округе, отравил землю и воды…
Я зевнул и сел на старый топляк. Спать охота. И пить, от минералки не отказался бы, в горле пересохло, все-таки лапша была крепка…
Неожиданно я подумал, что дело не в лапше. Сонливость, першение в горле, рассредоточенность, тяжесть в голове, тремор…
Я вытянул перед собой руку и растопырил пальцы. Они заметно подрагивали. Я попытался вспомнить симптомы отравления радоном, но не смог, собственно, я их и не знал. Достал телефон. Здесь 4G не работал, проверить не получилось.
В принципе, это могло быть. Радон скапливается в карьерах, в низинах, в колодцах, местные знают и на этот берег не суются. Забавно. Приехать в Чагинск, отравиться в первый день радоном… Если что, я стану первым писателем, отравившимся радоном, это оригинально. Буду как Золя.
Я закашлялся и поспешил вернуться на мост, прислонился к перилам, открыл «Подсмотрено в Чагинске», на мосту Интернет работал.
Истопник Егор дублировал свои угрозы насчет хозяина хорька и обещал ему локальные неприятности. Выдра Лариса говорила, что знает, чей хорек, и рано или поздно молчать не станет, у нее у самой четырех мясных кроликов задавили, а это десять тысяч. Сергей Лобов отвечал Выдре, что ее драные кролики стоили от силы трюльник, а Егору рекомендовал смотреть канал «Коты-онанисты».
Сдать квартиру по-прежнему никто не торопился, бочка никак не могла выбраться из залива. Истопник Егор был рассержен и настроен решительно. Ладно. В голове постепенно собирался двойной кирпич, ненавижу такое состояние – когда в голове кирпич, то всего остального тела словно не существует, голова тянет за собой…
Я поторопился к «восьмерке», шагал тяжело, ноги словно одеревенели. Да, это не радон, я просто убодался за последние дни, усталость постучалась… Надо найти тихое местечко и отоспаться, пару часиков хватит.
Устроился за рулем, покрутил радио, оно опять передавало серый сухой треск, от которого спать хотелось сильнее, определенно стоит найти тихое местечко и отдохнуть, поехали.
Я поднялся на Набережную, пересек Чагинск с востока на запад, свернул возле Кирпичного к Новому мосту, через километр съехал в лес, подальше, чтобы не было видно с дороги. Заглушил мотор, вытянул ноги. Хороший лес. Не природный, само собой, высаженный, сосны невысокие, но зато прозрачный. В таких лесах на душе всегда хорошо.
Проверил телефон.
Обновился «Современный Прометей», вторая часть по Эквадору, но с раннего утра Прометея не хотелось. Равно как «Угара муниципий» и «Водопадов Нибиру». Но неожиданно повезло с «Пчак-хвон-до». Мне как старому и постоянному подписчику канала предлагалось прямо сейчас за небольшую сумму подключиться к конференции, в ходе которой Остап Висла продемонстрирует свое мастерство непосредственно в прямом эфире. Это будет не 25-й урок, а демонстрационное занятие вне серии, показательное. Хотелось спать, но пропустить Вислу я не мог, перечислил на кошелек Остапа требуемый взнос и немедленно получил ссылку. Я оказался восемьсот четвертым участником конференции.
Трансляция велась из привычного тренировочного подвала, Остап Висла в статистической фазе тренинга висел в прави2ле напротив включенного телевизора и рассказывал, почему он решился прибегнуть к прямому эфиру. Мастер объяснял это критикой недоброжелателей, которые утверждали, что ролики Остапа не только глубоко постановочные, но еще и подвергаются искусному монтажу. Что каждый ролик снимается множеством дублей, а с одного дубля мастер пчак-хвон-до может показать лишь технику фигурного ковыряния в носу. Теперь же, чтобы посрамить оголтелых хейтеров и обскурантов, он, Остап Висла, презентует свою тренировку вживую, разумеется, с помощью своего верного помощника Струмента.
Сообщив это, Остап освободился из «юнион Джека» и подчеркнул, что дата и время его упражнений совпадают с текущими, любой может убедиться на экране. По телевизору за его спиной показывали репортаж с комбикормового завода, время и дата действительно соответствовали.
Утвердив свою достоверность, Остап приступил к динамическому этапу тренировки. Он приладил к голове устройство, напоминавшее боксерское приспособление для развития реакции и скорости удара – обруч и теннисный мячик, правда, в варианте Вислы мячиков было два. Экипировавшись таким образом, Остап приступил к упражнению.
Почти сразу выяснилось, что метод Вислы отличается от традиционного боксерского – вместо того чтобы наносить удары по шарикам, Остап принялся крутить головой. Шарики на резинках описывали орбиты вокруг темени, через три минуты подобного верчения Остап замер и сказал, что это известное старинное упражнение, отлично развивающее вестибулярный аппарат, именно с помощью этого нехитрого прибора повышали свою легендарную точность мастера Окинавы. В доказательство этого Остап свирепо боднул Струмента в голову. Мне показалось, что удар был не особо точен, однако манекену этого хватило, и он с кожаным звуком растянулся на полу. Висла потрогал лоб и сообщил, что такое ударное превосходство ему помог развить именно этот несложный гаджет.
Висла принялся крутить мячи снова, постепенно наращивая скорость и амплитуду, закончилось это тем, что резинки лопнули, а мячи улетели. Висла, слегка косоглазя, заявил, что в этом и есть цель гимнастики – вращать головой как можно интенсивнее, чтобы мячи отрывались, отрыв есть свидетельство образования нужной резкости в верхнем отделе позвоночника, а резкость нужна для этого самого удара, против которого не может устоять ни один пусть и самый сильный противник.
В доказательство Висла поставил Струмента вертикально и снова боднул его в голову. Видимо, голова у самого Остапа уже кружилась, поскольку в этот раз Струмент устоял. Остап быстро сориентировался, сделал вид, что так и задумано, и ударил манекен в горло ребром ладони. Струмент закачался, но не упал, чтобы одержать окончательную победу, Висла вступил в ближний бой.
Он обхватил манекен, оторвал его от пола и замер, покачиваясь в шатком равновесии. Думаю, Остап хотел продемонстрировать некий неуклюжий вариант броска с прогибом, но силы явно оставили мастера, Остап просел под весом коварного Струмента, а затем и вовсе весьма некстати наступил на теннисный мяч.
Нога Остапа поехала, он громко рухнул на пол, а Струмент торжествующе обрушился на своего мучителя. Со стороны это походило на осмысленное действие, словно Струмент был не абсолютный манекен, а тоже мастер пчак-хвон-до.
Остап лежал на полу, Струмент громоздился на нем. Над ними работал телевизор, по телевизору показывали программу про нерест лосося. Остап не шевелился, глаза закрыты.
Похоже, Висла был абсолютно уверен в своих силах, поражение от манекена в его планы не входило, и он не подстраховал тренировочный сеанс секундантами, положившись исключительно на собственные силы. И это сыграло против него – на помощь никто не спешил.
Висла оставался без сознания, глаза закрыты, язык вывалился набок. На фоне бессознательности мастера возбужденные косяки лосося штурмовали перекаты Норвегии. Я бы назвал эту серию «Струмент наносит ответный удар».
На четвертой минуте мастер открыл глаза, вернулся в сознание и стал выкарабкиваться из-под противника. Я подумал, что Остап Висла не такой уж и мудак, каким старался казаться. Или каким он хотел выглядеть в глазах своих зрителей. Во всяком случае, он начал монетизировать свою популярность. Я, например, хотел узнать, как Остап обыграет сегодняшнее фиаско в новых роликах, я попал на крючок и готов был засылать в его кассу малую толику.
Освободившись Висла молча покинул подвал. Я отложил телефон, опустил сиденье, устроился поудобнее, уснул быстро.
Звонил телефон.
Людям никогда не снятся мобильные телефоны. Если ты слышишь звук телефона, ты в исходной реальности. Я открыл глаза. Опять незнакомый номер. Не ответил, переместил в блеклист, отключил звук.
Тихо.
Дождь – мягкий, неслышный, как шепот. Я опустил стекло. Пахло грибами и синим мхом, лес был наполнен прохладой и водным паром, сосны терялись в сером сумраке.
Шестнадцать ноль восемь. Проспал пять часов в автомобильном кресле, шею ломило, ноги затекли в коленях, на капоте лежала замысловатая коряга. Вряд ли сама упала, наверное, грибник увидел спящего в машине и решил пошутить, положил на капот корягу, похожую на Конька-горбунка.
Колени не распрямлялись, я решил их расходить вокруг машины.
Дождь висел над лесом, капли терялись в хвое, разбивались в пыль; я переобулся в сапоги и вышел. Интенсивно подышал хвойной влагой, сделал несколько приседаний и увидел боровик. Это был классический боярский боровик, толстый, наглый, с шершавой замшевой шляпкой, он ехидно поглядывал изо мха, сверкая дождевыми каплями и не оставляя выбора.
Я достал мультитул «Дукати», срезал гриб и убедился, что он не червивый, напротив, весьма плотный и крепкий. Тут же представилась чугунная сковородка с мерными, один к одному боровиками, тушенными в сметане, и миска вареной картошки с маслом и укропом, и рюмка водки. Противостоять этому было решительно невозможно, я достал из багажника пакет, сделал несколько шагов и нашел еще два. Боровиков оказалось много, и все они были одинаковыми, чуть больше грецкого ореха, жирными и хрусткими. Я собирал их и собирал, не мог остановиться – нет, грибник тут явно не проходил.
От машины старался не удаляться, держал в зоне видимости, не забывая, что заблудиться под вечер в лесу ничего не стоит, особенно в дождь.
Пакет наполнился больше чем наполовину, я набрал килограмма два и прикидывал, что стоит, пожалуй, остановиться, но грибная жадность не оставляла. Тогда я сказал себе, что срежу еще дюжину и на этом точка.
Наклонившись за восьмым, я потерял равновесие и завалился. Мох оказался пропитан водой, я мгновенно промок, вода была холодной и липкой. Железные руки таки достали доблестного Ечибельдыя и унесли его в багровые пределы. А все потому, что он любил смотреть «Котов-онанистов». Пакет с грибами, кстати, багатур уберег.
Я вернулся к машине озябшим и мокрым, вода стекла в сапоги и хлюпала, спина мерзла. Запустил двигатель и включил печку, стекла мгновенно запотели. Проверил телефон. Два новых звонка с разных номеров. Хорошо. Надо выбираться отсюда.
Выехал на дорогу. На асфальте скопились лужи, «восьмерку» слегка покручивало на лысоватой резине, я возвращался в Чагинск.
Возле Кирпичного поперек асфальта тянулся язык серой глины, я перешел на первую, ехал аккуратно.
Наверняка звонил Хазин. Наверняка уже знает, что я в Чагинске.
Или тот, кто прислал кепку. Он тоже знает. Интересно, что ему от меня надо? Что он хотел сказать этой посылкой? А может, он хотел подстегнуть меня к поездке в Чагинск? И я подстегнулся.
Незаметно въехал в город. Улицы едва различались в сумерках, фонари еще не включили, а свет, зажженный в домах, терялся в мокрой сирени; над Чагинском завис дождь, я свернул у стадиона и умудрился заблудиться, поворачивал в незнакомые тупики, барахтался в лужах перекрестков. Надо было выбраться к Вокзальной площади, там доска объявлений, может, кто-нибудь сдает… Но я не мог найти Вокзальную, сумерки изменили геометрию города, или я позабыл ее настолько, что не мог найти дорогу. Я хотел плюнуть и воспользоваться навигатором, но после очередного поворота увидел свет в конце улицы.
Магазин «№ 49».
Магазин кстати, куплю чего пожевать… Ряженки или йогурта, от чертовой лапши ныл желудок, возможно, лучше мацони, это оказался не магазин.
Библиотека. Та самая. Каким-то образом я выехал к библиотеке.
В некоторых библиотеках очередь на книги, в других читатель редкий гость.
В одних библиотеках течет крыша, в других есть душевые кабины.
Много библиотек, где есть художественные выставки, много библиотек, где есть компьютерный класс.
Есть библиотеки, в которых бывал Чуковский, есть библиотеки, которые будут оптимизированы.
Над входом горел фонарь, на лужайке белел припаркованный «Логан», в стойлах блестели мокрые велосипеды. Штор библиотекам не полагалось, я увидел освещенный читальный зал, в нем сидели дети, человек пять.
В окно машины постучали, я опустил стекло. Фигура в зеленом дождевике с рюкзаком через плечо.
– Сейчас отъеду, – пообещал я.
– Да нет, стойте, если хотите, – ответила девушка. – У нас тут вайфай, если что, раз-два-три пароль.
– Да у вас связь везде хорошая, – сказал я.
– Ага.
– А где… Нина Сергеевна?
– Бабушка на пенсии давно, – ответила девушка. – А заведующая на конференции сейчас…
На конференции, и не исключено, чуть не застряла в дольмене.
– В Перми, – успокоила девушка. – А вам именно бабушка нужна?
Девушка сняла капюшон.
Я потер глаз. Нина Сергеевна. Бабушка. Внучка… Аглая.
– Я вас сразу узнала, – объявила Аглая. – Вы Виктор, и мы, между прочим, знакомы. Помните меня?
– Аглая?
– Аглая Дмитриевна! – хихикнула девушка.
– Да, очень приятно…
Я выбрался из машины и пожал Аглае руку.
Выросла. Выше меня на полголовы. Красавица.
– Вы что, в воду свалились? – спросила Аглая.
– Грибы собирал, – ответил я. – То есть под дождь попал… сильный…
– Промокли, – утвердительно кивнула Аглая.
Я промолчал. Дождь продолжался.
– Пойдемте, я вас чаем напою, – предложила Аглая.
– Чаем?
– Ага, – Аглая помахала рюкзаком. – Я за печеньем ходила. Пойдемте, Виктор, попьем чаю, расскажете про себя.
Я согласился.
Закрыл машину и пошагал за Аглаей.
– Вы из Кинешмы едете? – спросила Аглая. – Там какая погода?
– Умеренная, – ответил я.
– А у нас испортилась. Хотя передавали хорошую.
Мы вошли в прихожую библиотеки, Аглая сняла дождевик.
Я бы не узнал ее. Наверняка бы не узнал. Она похудела… Или не похудела… Кажется, у нее тогда был мерзкий жирный кот по кличке… Антон. Антон Папа Шульц.
Я улыбнулся.
Аглая поправила прическу.
– Я тут в отпуске, – сообщила Аглая. – А заведующая квалификацию повышает, потом ей диплом писать… вот и попросила меня присмотреть. Так что я тут на лето. Библиотекарствую.
Глаза. От того, что похудела, глаза стали выразительными. Или от жизни.
– А где в остальное время работаете? – поинтересовался я.
– Пресс-служба, филфак оканчивала… А вы?
– Да я так…
В прихожую заглянула девчонка.
– Аглая Дмитриевна, мы самовар уже два раза кипятили, – сообщила она.
– Да, сейчас идем. Возьми печенье.
Аглая вручила девчонке рюкзак, та убежала.
– Вы давно приехали?
– Сегодня, – ответил я.
– И как вам Чагинск?
– Не успел еще осмотреться. Я в лесу остановился, отоспаться хотел… А проснулся – дождь. В лесу красиво, грибов полно…
– А по-моему, тут ужасно, – перебила Аглая. – Я с института сюда не приезжала, а как приехала… Две недели пребывала в шоке!
– Почему?
– Так разруха тут, – шепотом, чтобы не слышали дети, произнесла Аглая. – Почта еле работает. Кинотеатр закрыли, хлебозавод разорился, вокзал снесли…
– Вокзал? Он же вроде памятник архитектуры?
Когда-то по пути из Екатеринбурга в Москву в нем останавливался Мамин-Сибиряк.
– Вокзал хотели вроде как реставрировать, по бревнам раскатали, но потом решили обратно не собирать, сказали, что плесенью все проедено. Или грибком. Санэпидстанция велела все бревна сжечь на свалке.
– И что?
– Поставили контейнер морской. Все равно один поезд в неделю останавливается.
– А как же…
– Да ладно поезда, тут больницу закрывать собираются! Это как? Роженицы в Мантурово ездят, здесь отделение закрыто. И вообще, – Аглая поежилась. – У них тут движение за разгородку.
– За что?
– За разгородку. За то, чтобы лишить Чагинск звания города. Сделать поселком городского типа.
– Зачем?
– У ПГТ сплошные плюсы, – объяснила Аглая. – Сельским учителям платят больше, сельским медикам платят больше, можно на пенсию выходить раньше, льготы всякие, проезд, поступление. Да и население сокращается, так что скоро может стать не Чагинск, а Чагино!
Разгородка – это сильно.
– Чай горячий! – позвала девочка из читального зала.
– Пойдемте, а то чай остынет.
Чагино.
В читальном зале пахло жженым деревом. Два пацана, сидя за небольшим верстаком, старательно выжигали по фанере, одна девочка вырезала из бумаги снежинку, другая девочка читала журнал, третья раскладывала печенье по тарелкам, самовар стоял на отдельном чайном столике.
– Ребята! – Аглая похлопала в ладоши.
Я испугался, что сейчас она объявит «у нас в гостях известный писатель», но Аглая про меня ничего не сказала.
– Ребята! Давайте пить чай!
Мальчишки погасили выжигатель, девочки собрались за столом. Стали молча жевать печенье, есть конфеты и пить чай. Аглая налила мне в большую конопатую кружку, а себе в самодельную глиняную, мы отошли к подоконнику.
– Читатели? – глупо спросил я.
– Да. У нас тут кружок вроде. Такой, общий.
– Общий кружок?
– Ага. Вроде городского детского пространства. Все приходят сюда по своим интересам. Рисуют, выжигают, читают. Кто-то кружки лепит…
Аглая постучала ногтем по кружке.
– На новый трехмерный принтер собираем, – сказала она. – Читательский кружок у нас тоже есть, раз в неделю собираемся.
– А КСЦ «Дружба»?
– Там трубы размерзлись. Так что теперь все к нам ходят. А я присматриваю за ними…
Чай был горячий и пришелся кстати.
– А это что? – спросил я.
В углу читального зала находился… кажется, камень. Валун ростом в метр, накрытый марлей.
– Проект готовим, – сказала Аглая. – Никому не показываем, чтоб не сглазили.
– Понятно…
Вкусовые качества чая, разумеется, не отличались достоинствами, а печенье было из магазина.
– Я в пресс-центре строительной компании работала, – сказала Аглая. – А весной сократили, вот я на лето и приехала. А как вы?
Я хотел соврать про успехи и перспективы, но подумал, что Аглая вполне могла про меня узнать в Интернете. «Центр коммуникативных компетенций», коммуникации, технологии, ивент. Слава богу, что не успели издать Уланова, несомненно, публикация книги «Анабасис Дроси Ку» украсила бы мое портфолио.
– Да нормально, – ответил я. – Занимаюсь примерно тем же самым.
– Пиаром?
– Консалтингом. В основном устраиваю всякие мероприятия.
– Вроде выставок кошек? – спросила Аглая.
Я поперхнулся чаем. Аглая похлопала мне по спине.
– Нет, немного другие выставки, – ответил я. – Сельхозоборудования или медицинской одежды. Конференции разные проводим, конвенты. «Нахлыст России».
– Нахлыст?
– Съезд рыболовов. Съезд потомков Маяковского. Съезд производителей сои.
– Сои?
– «Соевый и рапсовый союз», слышали?
– Нет вроде. А что вы в Чагинске делаете? Какой-нибудь съезд?
– Да нет, я в Нижний ехал, дай, думаю, заскочу…
Я замолчал. Аглая улыбалась.
– Ну, в общем решил книгу писать, – зачем-то сказал я.
– Книгу? Отличная идея, если честно!
Девочка принесла мне печенье на блюдце.
– У меня уже давно одна история в работе, – сказал я. – А теперь вот решил на натуру выбраться.
Аглая молчала. Смотрела и чуть улыбалась, то ли заинтересованно, то ли сочувственно. Я растерялся.
– Приехал, а гостиницы нет…
– Тут ничего нет, я же говорю, – Аглая пожала плечами. – Ни гостиницы, ни хостела, ни гостевого дома, столовок и тех не осталось.
Девочка смотрела на нас. Я взял печенье, она ушла.
– Это Таня, – объяснила Аглая. – Наша главная читательница.
– Вы, я помню, тоже читать любили, – сказал я.
– Отпустило, – отмахнулась Аглая. – После филфака сразу и отпустило. Нет, иногда почитываю, но не так, как раньше. Слишком много в детстве читала, перечитала, наверное.
Аглая взяла печенье.
– Я сам в детстве читал много, – сказал я. – И потом… потом меньше читал, больше писал. Вот и сейчас появились некоторые идеи… Правда, не ожидал…
Печенье старое, срок годности явно истек, пахнет мышами и по вкусу недалеко, стал грызть из уважения.
– Если хотите, можете пока в котельной переночевать, – предложила вдруг Аглая.
– Что?
– В котельной. В ней даже зимой можно жить, там тепло и раскладушка.
Тепло и Раскладушка – это гениально. Я хотел в Черногорию. Я бы мог быть в Черногории, но я в бойлерной чагинской детской библиотеки.
– Хорошо, – согласился я. – Знаете, я разместил объявление в группе, но никто не откликается…
– Это понятно. Пойдемте.
Мы оставили чай, покинули читальный зал и вышли на улицу.
Котельная представляла собой пристроенный к библиотеке каменный сарай. В свою очередь к бойлерной был приставлен деревянный сарай, явно угольный; дождь между тем несколько усилился.
– Правда, тут у нас Петрович в апреле повесился, – сказала Аглая, перебирая ключи. – Но он смирный…
Аглая открыла замок, мы вошли.
– Петрович?
– Это шутка.
Аглая включила свет.
Не то чтобы я часто бывал в котельных, бойлерных или водокачках, но мне всегда представлялось, что они устроены именно так: котел, насос, топчан. Немалая библиотека из списанных книг, две горы журналов, небольшой верстак, электрическая плитка. Вешалка с рабочей одеждой, под ней обрезанные сапоги. В углу раскладушка и довольно чистый с виду матрас, зеленое пластиковое кресло. Опрятно, ни угля, ни пыли, ни грязных тряпок.
– Тут, конечно, не очень… – поморщилась Аглая. – Но, я думаю…
– Тут отлично, – возразил я. – Спасибо большое, Аглая, вы меня сильно выручили.
– Но на ночь я оставлю вам ключи от библиотеки, – пообещала Аглая. – Ну, если вдруг захотите умыться… И вайфай оставлю.
– Спасибо.
Я сел в пластиковое кресло.
– Вы тут пока устраивайтесь, а я отойду, у нас еще обсуждение.
Аглая ушла.
Я сидел в зеленом кресле котельной в Чагинске, смотрел в сумерки за дверью. Семь часов, а темно, я в котельной, и где-то вокруг тоскует в ночи Истопник Егор, у него недавно опять задрали двух куриц, и он в гневе, о, Дрося, я здесь меньше суток, но чувствую – начал пропитываться торфяным чагинским воздухом.
Я достал телефон.
Вайфай от библиотеки тек мощный и устойчивый, я перебрался на раскладушку и устроился на матрасе, набитом жестким ворсом лося.
«Подручный Сом», «Современный Прометей», «Молот Берии», нет, пожалуй, все-таки «Пчак-хвон-до», но, увы, Остап Висла не обновился.
«Подсмотрено в Чагинске».
Кит Тиков предлагал купить навоз, пахту и гравий.
Выдра Лариса предлагала бэушную коляску.
Я сходил в машину, принес вещи. Ноутбук и спальник, непромокаемый мешок с походным снаряжением. Лег на раскладушку и не думал, наверное, час.
Потом заглянула Аглая с чайником и рюкзаком.
– Мы закрываемся, – сказала она. – А вы тут располагайтесь. Тут тихо, и если что – полиция рядом.
– Да, спасибо.
Я сел на раскладушке. Аглая поставила чайник на верстак.
– Подпишите? – Аглая достала из рюкзака книгу.
«Пчелиный хлеб».
Я, разумеется, почувствовал себя мудаком. Наверное, глаз дернулся. Я и раньше, подписывая книги, так себя чувствовал.
– Это не библиотечная, – заверила Аглая. – Это моя.
Весьма, кстати, потертая, писателю приятно.
– Ну да, утенок и бульдог…
– Что?
– С удовольствием подпишу.
Я взял книгу, открыл первую страницу.
«Аглае Черпаковой от автора. Удачи, здоровья, хорошего настроения! 2018 год».
– Спасибо, – Аглая спрятала книгу. – Очень хорошая.
– Да, мне тоже нравится. Правда, давно не перечитывал.
– Возьмите в библиотеке, – улыбнулась Аглая. – А сейчас? Что-нибудь сочиняете?
– Рассказы в основном, – ответил я. – В журналы берут, в сборники… Наброски разные…
– А я фотографией увлекалась, – сказала Аглая. – Знаете, я та самая девочка с зеркалкой…
Аглая сощурила глаз и щелкнула языком.
– Ничего не получилось.
– Почему?
– Не знаю. У меня все в жанре «я и круассан» получалось.
Вселенная имеет форму круассана, с этим невозможно спорить. Аглая.
– Короче, смешно. Стихи пробовала, драматургию…
Аглая поежилась и улыбнулась.
– Еле ноги унесла.
– Это часто случается, – согласился я.
– Да, теперь я знаю. А ваша новая про что? Книга?
– Про Чагинск.
– Документальная? Вы тогда ведь, кажется, документальную писали, так?
– Эта не документальная, художественная. Писательское расследование.
– Про Костю, значит, – утвердительно сказала Аглая.
Я не понял.
– Про Лапшина же! Костя Лапшин и Максим Куприянов, они тогда пропали.
– Да, как раз про это. Тема отличная, честно говоря. Я еще тогда хотел, материалов много собрал, но… По определенным причинам…
Я взял из стопки журнал «Экономические вести».
– Не получилось, – сказал я. – Но сейчас… это актуально.
«Вести» предрекали серьезный кризис.
– Забавно, – улыбнулась Аглая.
– Что?
– Ваш друг тоже про это пишет.
О, «Коты-онанисты», я слышу вашу чугунную поступь.
– Друг? – осторожно спросил я.
– Да, ваш друг. Вы тогда вместе с ним приезжали.
– Хазин?
– Хазин? Нет, другой, танцор который. Роман!
– Интересно как…
– Он мне звонил, – сказала Аглая. – То есть не мне лично, в библиотеку, а я трубку взяла. Недели две назад. Или три… Не помню.
– И что сказал?
– Сказал, что пишет книгу про то исчезновение, хочет поговорить с бабушкой. А я ему сказала, что бабушка давно в Калининграде, но я все прекрасно помню. И знаете, он меня тоже вспомнил!
– Да?
Шустрый Шмулик, собака.
– Да-да, вспомнил, как я стихи читала.
– Да, тогда вечер вроде был…
– А вы помните?!
Аглая поглядела на меня с непонятной надеждой.
– Что-то про бегемотов. Красивые стихи, нам всем понравилось…
– Это Ломоносов, – сказала Аглая. – А там все бухие были, никто не понял.
– Вы читали великолепно.
– Вы же сам пьяный были, я помню.
Я не нашелся, что ответить, спросил:
– И что вы ему рассказали? Роману?
На свет начали собираться комары, влетали в дверь.
– Про Костю в основном. Мы же дружили тогда… И с Максом…
Аглая замолчала. Взяла пластинку от комаров, насадила на булавку, подожгла и сразу задула. Пластинка задымила.
– Они ко мне заходили, – сказала Аглая. – В то самое утро…
Аглая размахивала пластинкой. Комары бесились и падали.
– А у меня горло болело, а вечером еще стихи читать… я не пошла… Как подумаешь…
Пластинка погасла, Аглая подожгла ее снова, задула.
– Так что вы ему рассказали про Костю? – спросил я.
– Да немного. Знаете, по телефону разве чего расскажешь… А вы не в соавторстве пишете?
– Мы обсуждали этот вопрос. В принципе, в этой идее есть здравое…
Зазвонил телефон, я достал, нет вызова.
– Это мой!
Аглая достала свой.
– Да, мам, иду. В библиотеке еще. Да, сейчас закрываюсь. Я же на машине!
Аглая спрятала телефон.
– А Роман тоже писатель? – спросила она.
– Да, немного.
Пластинка погасла, Аглая опять ее разожгла.
– Ладно, мне пора бежать, а то мама нервничает.
Аглая приколола булавку к верстаку и направилась к дверям.
– Погодите!
Она остановилась.
Я достал пять тысяч.
– Это что? Не возьму, не придумывайте…
– На новый три-дэ принтер, – пояснил я. – В фонд общественного пространства.
– Нет-нет! – отказалась Аглая. – Лучше в ящик!
Я не очень понял, чем ящик лучше.
– Ладно, до завтра!
Аглая убежала. Послышался звук мотора.
Я остался один, закрыл дверь. Лег на раскладушку. Лосиная шерсть впилась в спину и шею. Лучше в ящик. Роман, значит, взялся серьезно. Книгу пишет. Пусть пишет.
Я лежал, размышляя, что делать, и в очередной раз склонился к тому, что в моем случае пока лучше не делать ничего. События все еще развивались в русле непонятной логики и неясных целей, и идеальной стратегией оставалась тишина. Ждать и наблюдать. Тот, кто прислал бейсболку, сделает шаг, я в этом не сомневался. Ладно…
Аглая приехала на машине. Теоретически у нее мог иметься муж. Я попытался представить ее кретина-мужа. Безусловный кретин, только кретин может отпустить жену в Чагинск. Кретин и работает в департаменте здравоохранения. Она могла поссориться с этим животным и уехать к маме. Впрочем, он мог работать и в других отраслях…
Я подтянул герметичный мешок, сунул руку, достал пакет. Из пакета вытряхнул бейсболку. Ждать и наблюдать. Следующий шаг не за мной.
Повесил бейсболку на гвоздь.
Выключил свет, перелез в спальник.
Чагинск.
Я закрыл глаза, но знал, что спать не получится. Дождь продолжался по железной крыше, за стенами слышались шаги, казалось, что Истопник Егор неподалеку. Ходит вокруг котельной, обиженный тем, что в его убежище теперь посторонний. Истопник Егор – активный сторонник разгородки. Егор за Разгородку.