«Подручный Сом».
С вечера привязалась бессонница. Я пробовал успокаивающий настой и дыхательные упражнения, не помогло, пробовал мед и считать пузырьки, пробовал апельсиновые корки. За окном был ветер, по балкону шелестело – то ли листья, то ли перламутровые тараканы, я хотел проверить и открыл дверь. Нижние соседи ругались по поводу помятого пятилитрового термоса, я передумал выходить и остался в номере. Включил ноутбук.
«Современный Прометей» до сих пор не обновился, и я совершенно случайно наткнулся на «Подручный Сом».
Неплохой канал, мне понравилось. Вьетнамцы, а еще частенько индусы расковыривали в земле не особо широкие лунки и добывали из них рыбу. Сомов, угрей и каких-то незнакомых мне тварей, похожих на помесь карпа с колбасой. Способ ловли был прост и идиотичен – в проковырянную лунку надо было чего-нибудь налить или кинуть, после чего рыба с выпученными глазами сама начинала сигать из земли.
В лунку можно было бить яйца, и тогда из нее выскакивали шустрые и похожие на миног скользкие твари, рыбак едва успевал собирать их в таз.
Другой сыпал кукурузную муку, ворошил ее палочкой, и из воды выныривали плоскомордые усатые сомики. Они словно выстраивались под землей в длинную очередь, чтобы затем быть подхваченными за жабры и посаженными в пластиковое ведро.
Третий лил в лунку апельсиновый лимонад. Его требовалось хорошенько, до пены, взболтать, после чего разом выпустить в воду. После третьей бутылки наступал эффект – начинали выбираться сомы. Крупные, каждый длиной в руку. Рыбак, довольно хилый вьетнамец не справлялся с уловом, рыбы валяли его по траве, а одна впилась в плечо, так что я сразу вспомнил парня из Кореи, которого любимая кобра укусила в глаз.
Индийцы использовали несколько другие техники. Просверлив в травяном покрове дыру шириной в ведро, рыбак опускал в воду шланг, погружал его поглубже, примерно на метр, и начинал в шланг дуть. Дул минут пять. Когда от усердия глаза начинали наливаться кровью, рыбак запускал в отверстие ложку томатной пасты. Вода вскипала от рыб, похожих на зеленых угрей, индусу оставалось лишь собирать их в мешок.
Следующий мастер подманивал сомиков чупа-чупсами, это была, пожалуй, самая необычная техника. Он сидел возле узкой квадратной проруби с фиолетовым леденцом и булькал им по поверхности воды, с каждый бульком из мутной коричневой жижи поднималась усатая рыбья харя.
Но всех, безусловно, превзошел мальчишка, умудрившийся добыть целую бочку рыбы с помощью пробки. Мальчишка брал обычную пробку, натирал ее на терке, скатывал с глиной в шарики размером с грецкий орех, шарики кидал в лунку. Сомики, обитавшие под толстым слоем травы и грунта, приводились от такой прикормки в бешенство, вода буквально вскипала от рыб, желающих оказаться на сковородке.
В этом было что-то ненормально гипнотическое, я отметил, что такая странная техника ловли успокаивает нервы так же хорошо, как «Современный Прометей»; я смотрел на эти рыбные упражнения два часа, раздумывая, в чем заключается их секрет. В итоге я ощутил в голове явную тяжесть, а ближе к трем и вовсе уснул.
Просмотр «Подручного Сома» сыграл дурную шутку: я уснул, но отдохнуть не получилось – снились глазастые сомы, ядовитые и электрические угри, мурены, миноги, фантастические способы ловли. Я ловил странных рыб алюминиевой рогаткой, старинным кипятильником и красной сумкой, причем водились эти рыбы тоже в странных местах – под досками ламината, в ванной, в батареях, в диване. Выспаться не удалось, сюрреалистические сны не дают полноценного отдыха, сознание отторгает их и работает на повышенных оборотах, ты словно проживаешь еще один день, порой более мучительный.
Наверное, поэтому я проснулся не сразу. Сначала пришло необычайно ясное осознание того, что в комнате посторонние, однако я решил, что это продолжение рыбьего сна. Но скоро один из присутствующих сказал, что некая Марина есть необычайная сучандра, и я понял – не сон, даже во сне я не мог употребить подобное слово.
Двое. Я понял – двое.
Открыл глаза.
Утро. Часов шесть, судя по чистому небу. «Русский Дарвин». В кресле возле окна сидел человек, на диване другой. У другого на коленях лежал черный курковый обрез. Как у Вайатта Эрпа. Их присутствие в комнате ощутимо искажало нормальное течение пространства, я чувствовал глупость и активное зло. Тот, что с обрезом – помоложе, бабуин, сразу видно, а в кресле – лет пятидесяти и опытный. Старая добрая недобитая гвардия, не думал, что сохранились, особенно здесь, на юге.
– Проснулся вроде, – сказал молодой.
– Проснулся, москвич…
– Доброе утро, джентльмены, – сказал я.
И продолжил лежать в кровати.
– Без пены, москвич, договорились? – сказал старый вурдалак.
– Разумеется, – ответил я. – От кого пожаловали?
Вайатт Эрп выразительно взвел курки. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Почему-то представился упрямый Гандрочер Кох, терзающий электрокоптильню болгарского производства, много смешного и странного.
Но не страшно.
Надо принять хлорофилл. Я не пропускал хлорофилл три года и чувствую себя отлично – хлорофилл, он для желудка, нормализует микрофлору.
– Телик включи, – сказал предводитель.
Эрп взял пульт и принялся давить на кнопки. Телевизор сопротивлялся. Оба уставились на меня. Гандрочер Кох и брат его Хеклер.
– Давно не смотрю, – пояснил я. – Психолог не рекомендует.
Эрп стал возиться с телевизором, искал шнур, искал розетку.
– Мне надо принять хлорофилл, – сказал я.
– Что тебе принять?! – бурым голосом спросил носитель оружия.
– Хлорофилл, – повторил я.
Носитель Эрп взглянул на старого, старый уныло кивнул. Я достал бутылку с хлорофиллом, тщательно взболтал.
– Чего за байда? – спросил старый.
– Это пидерское, – тут же вставил Эрп.
– Заткнись, – посоветовал старый. – Что за зеленка?
– Хлорофилл, – сказал я. – От желудка, от печени.
Я принял два колпачка и спросил:
– Так от кого прислали?
Не страшно.
Такие вещи пугали в двадцать, сейчас нет.
Не страшно.
Старый мне не ответил. Эрп тем временем разобрался с телевизором и включил музыкальный канал.
– С тобой просили поговорить, – сказал старший. – Нехорошо себя ведешь, москвич, не по-людски.
Нет, все-таки повеяло молодостью. События принимают легендарный оборот.
– Я не москвич, – сказал я.
– Нехорошо, москвич, нехорошо…
Старый взял бутылку с хлорофиллом, понюхал.
– Это из лягушек делают, – пояснил Эрп. – У меня батя таким чирьи лечил.
– Ты ж говорил, что пидерское? – сощурился старый.
– Да не, – покраснел Эрп. – Я так, по шуткарю…
– За языком следи, – сказал старый. – А то за язык и подвесить можно.
– Да не, я мимо… Шутка, короче…
Старый поставил хлорофилл на тумбочку.
– Ты чего молчишь, москвич?! – Эрп перевелся на меня. – Тебя же по-человечески спрашивают!
Эрп был глуп.
– Ты следак, что ли, с меня спрашивать? – сощурился я.
Глупый Эрп бешено выпучил глаза и замахнулся обрезом.
Старый пошевелил пальцем, Эрп опустил оружие, сел на диван.
Я прикидывал, что делать дальше. Вряд ли будут пытать, старый урод, похоже, на это давно не способен. И бить не будут, место не то. Поугрожают немного. Психологическое давление, странно, не думал, что такие методы еще в ходу. Сейчас все иначе. Так казалось. А вот, поди ж ты, комедь…
Что делать? Да особо нечего. Буду слушать, что скажут господа бандиты. Но на всякий случай поинтересовался:
– Что надо-то?
– Неправильно себя ведешь. Тебе деньги доверили, думали, ты серьезный человек, не балаболка, а ты людей на прогон отправил. Так получается?
– От Треуглова, что ли? – предположил я.
– Ты, баклан, слушай, что тебе люди говорят! – Эрп ткнул мне в колено обрезом.
Я натянул майку. Милый Эрп. Застрелил сорок семь человек, не считая китайцев, и разбогател на лесных поставках.
– Это Треуглова косяк, – сказал я. – Я не при делах, это он нам должен. Он отменил конвенцию, а мы деньги уже потратили.
Молодой сделал звук телевизора громче, певица Корка старательно исполняла песню.
– Не, убери это, – брезгливо поморщился старый. – Я не могу так…
Стрелок переключил на новости. Нефть дешевела. Доллар дорожал. Атомный ледокол «Иртыш» обещали спустить на воду в будущем году.
– Мы с Треугловым договаривались…
– Короче, так, – перебил старый. – У тебя месяц, москвич.
Здесь я не выдержал и хихикнул. Месяц. Раньше давали два дня. Все-таки гуманизм шагает по планете семимильными шагами.
– У тебя месяц, – повторил старый. – Через месяц вернешь все.
Старый оглядел комнату. Ничего интересного для себя не нашел.
– Я поговорю с Треугловым, – пообещал я. – Думаю, мы все выясним…
– Зря недооцениваешь, – сказал старый. – С серьезными дядями бодаться решил, чревато.
Я промолчал. Смешные бандиты какие-то…
Словно из телевизора.
А вдруг это пуристка из Копейска? Это ее муж и сын, мы оскорбили ее в человеческих чувствах, и она послала родню преподать москвичам суровый урок.
– Ну, москвич, подумай немного, – посоветовал старый. – Подумай, тебе есть о чем подумать. Счета в Германии, ячейка в Испании, похоже, давно на лыжи встать хочешь. Так категорически не советую, у нас у самих лыжники найдутся…
Старый указал на своего бойца.
– Биатлонисты даже, – уточнил носитель обреза.
Отпустил курки и спрятал обрез в кобуру под мышкой.
– Береги здоровье, москвич, – сказал старый. – Оно тебе в Черногории понадобится.
Скоты.
Старый лениво поднялся из кресла и, шаркая ногами, направился к выходу. Но внезапно остановился, уставившись в окно. Вернее, на подоконник.
Луценко. Сволочь, вломил по полной. И про счета, и про Черногорию.
Я поднялся с кровати.
Вряд ли обрез заряжен. Скорее всего, вообще муляж.
– Ого… – прошептал старый.
Он смотрел на кепку.
Эрп спохватился и подал кепку начальнику. Я почувствовал, как по загривку пробежали крепкие мурашки.
– А у меня такая же была, – сказал старый. – Точно такая же, братан привез…
Старый колыхнул кепкой, взволновал воздух.
– Я в такой пять лет ходил…
Старый надел кепку.
И сразу стал похож на пенсионера. Нормального такого пенса, их много по вечерам у побережья с удочками собирается. Я опять засомневался: а вдруг на самом деле пенсионер? А вдруг действительно Луценко? Подговорил соседа с внуком сыграть брателл конкретных, вечером в сериале, утром в реале, трогательные получились гангстеры.
– А ничего так кепан, – оценил носитель обреза Вайатт Эрп. – У тебя второй такой нету?
Поднял рюкзак, вытряхнул содержимое – ружье, маску, пояс – бумкнул свинцом об пол.
– Отдайте кепку, – попросил я.
– Что тебе отдать, москвичок?!
Эрп нарочно наступил на маску, стекло треснуло. Хорошая, немецкая, между прочим.
– Кепку. Зачем вам кепка?
– Ты что, баклан, краев не видишь?!
Эрп подскочил, прижал к стене, вдавил локоть в горло, больно.
– Погоди, – остановил его старый. – Отпусти его, я не понял…
Эрп отступил. Урод. Придавил кадык.
– Что сказал?
– Эта кепка, – я указал мизинцем. – Она непростая.
Старый сощурился.
– Там внутри кровь, можете посмотреть. В этой кепке одного мужика зарезали…
Старый снял кепку, заглянул внутрь. Бросил на пол, достал платок, стал вытирать пальцы. Молодой Эрп растерялся, смотрел на старого, не знал, что делать.
А старый ничего не сказал, захватил бутылку с хлорофиллом и удалился, оставив молодого в некотором замешательстве.
– Ты иди, – посоветовал я. – А то опоздаешь, папа накажет…
– Смотри, сука, – молодой плюнул на порог.
– Да-да, конечно, торопись.
Молодой Эрп удалился. Я закрыл дверь и вышел на балкон. Сегодня жемчужных тараканов на кафеле было не так много.
Сел в пластиковое кресло.
К Новороссийску восходил мой любимый «Тубагач». Над морем мотались чайки и птицы покрупнее. Посреди бухты все еще болталась яхта с треугольным парусом. Вчера я в горы не уехал.
После аэропорта вернулся домой с намерением везти блондинку Катю, однако самой блондинки на месте не нашлось. На ресепшене сообщили, что Катя после обеда отпросилась в неизвестном направлении. Опять. Загадочная девушка Катя. Я слегка расстроился, но один решил не ехать, до завтра подождать, а пока отоспаться. В голове крутился быстрый бредовый день, красные сумки, визит Романа. Я выпил мятных капель и съел мед, не помогло, и тогда включил ноутбук.
«Подручный Сом» помог.
А с утра Эрп и его старший товарищ, странно все это. И неправильно, ненормально, так не делается. Нет, зожники те еще граждане, но утренний поступок вовсе не человеческий. Деньги не космические, договорились бы, не на таких договаривались, зачем этот цирк с тюленями…
Давно мне не тыкали в лоб обрезом, немного неприятно. Впрочем, плевать, скоро в горы.
Кепка лежала на полу, ну ладно, пусть полежит.
Я почистил зубы и отправился в столовую.
У плиты сутуло топталась та самая нехорошая прошлогодняя баба, похожая на ожившее дерево, скорее всего, на осину. Я спросил, знает ли она, где Катя, осина сказала, что Катя вдруг взяла отпуск на три дня за свой счет. С трудом удержался от того, чтобы спросить, где Спартак, вряд ли она знала. Ладно, блондинку все-таки вычеркиваем красными чернилами, сырники и сметана.
Прошлогодняя баба жарила сырники, неожиданно для себя я почувствовал, что хочу есть. Это фантастическое нападение троглодитов не отбило у меня утреннего аппетита, я опять заказал сырники и кизиловое варенье.
В столовую подтянулся нижний сосед. Видимо, из-за проблем с пятилитровым термосом сегодня с утра он питался быстрорастворимой лапшой, заварил ее кипятком, и лапша сильно воняла, а сосед выглядел несчастливо и распространял вокруг безнадежные волны, тянул лапшу из пенопластового кювета без аппетита, заедал хлебом. Заметив меня, послал печальное приветствие. Я моргнул в ответ и велел принести завтрак не в столовую, а к бассейну.
В воде бассейна плавали рыжие налокотники и белая капитанская кепка. Я подтащил к парапету пластиковый стол. Показалась с подносом прошлогодняя женщина, составила на стол тарелку с сырниками и миску с кизиловым вареньем.
Завтрак от прошлогодней женщины оказался плох. Сырники холодные и жесткие, без сомнения, сделаны из вчерашних, внутри невкусные крупные комки подкисшего творога, консистенция неровная, вид бугристый, крошится при нажатии вилкой. Корочка отсутствует, вместо нее пропитанный прогорклым маслом желтоватый резиновый припек. Варенье, впрочем, оказалось еще хуже сырников, словно из другой бочки, хотя, может, так оно и было, прошлогодняя женщина, прошлогоднее варенье.
Звонок. Луценко. Посмотрим, что скажет.
Я ответил.
Тишина. Шипение на другом конце.
– Миша, ты?
Луценко отключился.
И сразу снова звонок.
Я сбросил.
Больше Луценко не звонил.
Прилетел молодой воробей, я назвал его Хохо и накормил сырником.
А ведь вполне мог быть Луценко, думал я, изучая одинокого воробья. Луценко и зожник Треуглов договорились. Надавить на меня, выжать деньги, потом поделить… Тогда зачем присылать кепку?
Звонок. Луценко.
– Витя, привет.
– Привет, – сказал я. – Что там у тебя?
– Ничего, все в порядке.
– Как выходные?
– Отлично. Отдыхаю.
– А что звонишь?
– Ладно, Витя, мне бежать пора, – сказал Луценко и отключился.
Что-то в тоне Луценко было не то, постороннее, раньше я такого не слышал, ну или внимания не обращал. И вообще, подозрителен был Луценко в последние дни… Сам напросился. Я быстро поднялся в номер, оделся, вызвал такси. Кепку поднял с пола, вернул на подоконник.
Подобрал пояс подвоха. Вынул груз, пропустил в отверстие ремешок, сделал петлю для запястья. Получился кистенек. Так, на всякий драматический случай. В городской квартире на такой случай имелся шокер и баллончик, но я посчитал, что обойдусь подручными средствами. Пришла пора поговорить с Луценко.
Луценко жил в новостройке у Толстого мыса, в двухкомнатной квартире на пятом этаже. В домофон звонить я не стал, дождался велосипедиста, вошел после него, поднялся пешком – люблю новые дома и лестницы в них, здесь пахнет краской и штукатуркой, чистотой.
Дверь Луценко справа, позвонил. Прятаться не стал, глядел в глазок. У Луценко электронный, удобная вещь, позвонил еще.
– Витя?
Не сомневался, никуда бежать ему было не надо.
– Открывай, дело есть.
– Какое? – не спешил Луценко.
– А ты не знаешь?
Луценко всхлипнул.
– Ты один?
Я оглянулся. Никого.
– Один. Открывай давай.
Дверь открылась, я вошел.
В холле квартиры Луценко пахло водкой и горелым пластиком. Луценко стоял у стены, держа у груди перемотанную руку, сквозь бинт проступала кровь. На лице синяки, глаза заплыли. Едва я вошел, Луценко кинулся к двери, захлопнул и посмотрел в глазок.
– Что случилось?
– Приходили…
Луценко отодвинулся от двери.
– Кто приходил?
Хотя я догадывался кто.
– Давай не здесь, – Луценко прошлепал в столовую.
Я заглянул в гостиную. Особого разгрома не заметил, то ли Луценко успел прибраться, то ли действовали аккуратно. Люстра разбита.
В столовой было густо накурено, на столе сохли обкусанные куски пиццы, валялся шприц и пачка ибупрофена. На полу пустая водочная бутылка. Луценко достал из холодильника полную, открыл, налил полстакана, выпил, упал на диван.
– Вечером были, – сказал Луценко. – Ничего не объясняли, сразу в морду… В подъезде дожидались, суки…
Луценко приложил к лицу холодную бутылку.
– Побуцкали маленько, – Луценко катал бутылку по щекам, словно пытаясь разогнать синеву под кожей. – Ерунда…
Синяки от холода только краснели.
– Что хотели?
– Так денег хотели.
– Физкультурники?
– Угу. Хотя не сказались… но они… Вроде никому не мешали… Точно, они. Двое. Амбал и такой, приблатненный…
Луценко отнял бутылку от скулы, скрутил крышку, отпил.
– Давно меня так… Нормально…
Поставил бутылку на стол.
– Месяц дали, – Луценко ухмыльнулся. – И машину забрали.
– Машину?
– Ага.
– Надо ментам звонить, – предложил я. – У меня, в принципе, есть контакты…
– Да хрен с ней, – Луценко отмахнулся бутылкой. – Все равно дерьмо, пусть подавятся…
Луценко отодрал прилипший кусок пиццы, пожевал.
– Пусть жрут, у меня еще одно корыто есть, еще дерьмовее… надо аккумулятор поменять – и как новенькая…
– У тебя две машины?
– Теперь одна, – ответил Луценко. – Но зато ее точно не заберут, она на фиг никому не нужна… Тебе не нужна?
– Нет.
– Жаль. Тачка что надо…
Луценко вытянул ноги.
Я сел рядом. Луценко болезненно отодвинулся.
– Что делать будем? – спросил я.
– Завтра свалю на хрен, – сказал Луценко. – Пока не утрясется, у бабки пересижу, ну его… Поедем со мной, Вить, аккумулятор поменяем – и к коням, в Саратов… А то они и к тебе придут…
– Они приходили, – сказал я.
– И к тебе?!
– Ага.
Луценко сочувственно протянул бутылку.
– Спасибо, – отказался. – А что с рукой?
– А… – Луценко поморщился. – Палец отрезали.
– Что?!
– Да не целиком, кончик, – отмахнулся Луценко. – Я тебе позвонить хотел, да вырубился. А потом звоню, ты живой вроде… Били?
– Не. Стволом в рожу потыкали, так, ерунда…
– Повезло. А мне палец… Свалю пока лучше к бабке, пошли они на хрен…
– Погоди.
– Да что годить?! Чтобы руку отпилили?!
Луценко потряс покалеченной рукой.
– Они же месяц дали, – сказал я.
– Я дожидаться не собираюсь!
Луценко вскочил с дивана.
– На фиг, на фиг, я валю. К любимой бабушке, в глуши…
– Да не дергайся ты!
Я схватил Луценко за руку, посадил на диван, Луценко шипел от боли.
– Слушай!
Я хлопнул в ладоши. Луценко вздрогнул.
– Слушай, Миша! Все будет хорошо! Я разберусь с физкультурниками!
– А…
– Я разберусь. Или найду деньги, все улажу.
Луценко молчал.
– Все улажу, – сказал я спокойнее.
– Как ты все уладишь?
– Найду деньги, договорюсь с Треугловым…
– Да он дебил, по ходу! – плаксиво выкрикнул Луценко. – Кто ж так себя ведет-то?! Кто ж сразу бандюков-то присылает?! Я первый раз с таким сталкиваюсь, думал, что в анекдотах только…
Луценко потянулся живой рукой к бутылке, я перехватил.
– Короче, Миша, слушай, – терпеливо сказал я. – С физкультурниками мы договоримся.
– Да я…
– Договоримся! А как иначе? Ты сколько от них бегать хочешь? Всю жизнь? Думаешь, у бабушки тебя не достанут?
Луценко вздохнул.
– Достанут, – заверил я. – И будет хуже.
Луценко жалобно подул на перевязанную руку. Я вылил водку в раковину. Луценко поглядел на это с печалью.
– Сам посуди, – сказал я. – Мы столько лет работали, строили бизнес, нарабатывали базу, и что, теперь все бросить?
Луценко промолчал.
– Вот и я так думаю. Делаем вот что. Я разберусь с физкультурниками, а ты работай. Что у нас там по плану?
– Я забыл…
– Вспомнишь. Завтра отдыхай, потом за дело. Верхне-Волжская сумочная компания…
– Верхне-Вичугская, – поправил Луценко.
– Вот именно. Еще водка дома есть?
Луценко покачал головой.
– Вот и хорошо. Закажи супа или гуляш, горячего и с мясом, короче.
– Мне отрезали палец, – сказал Луценко.
– Может, врача?
– Нет! – нервно воскликнул Луценко.
– Скажем, что ты сам по пьяни…
– Нет! – Луценко вскочил с дивана. – Они велели не обращаться! Менты с ними заодно!
– Успокойся, Миша…
Луценко вернулся на диван. Схватил подушку, обнял.
– Жаловаться бесполезно… Где сигареты…
Луценко сунул руку в диван, достал жестяную чайную банку, из нее сигареты.
– Хочешь?
Я помотал головой.
– Ах да, ты же тоже… ЗОЖ-активист… Физкультурникам нельзя доверять, Витя…
Луценко затянулся, задержал дым, икнул.
– Мне кажется, это Уланов нам накаркал, – хрипло выдохнул.
– В каком смысле?
Луценко затянулся еще, выпустил в люстру замысловатый кудрявый дым.
– Он стишки читал – про Дросю и Хохотунчика… Помнишь? Там Хохотунчика крысы поймали и стали его топить в сортире, хотели у него узнать шифр сейфа…
Не думал, что Луценко так близко принял творчество Уланова.
– Так оно все и происходит!
– Тебя в сортире топили? – уточнил я на всякий случай.
– Мне палец отрезали! А обещались еще!
– Миша, ты сейчас не в себе, – сказал я. – Успокойся. Постарайся хотя бы.
– А чего успокойся?! Он же там открытым текстом написал – «Тушканчика поймали и к проруби ведут…»
Луценко опять истерически хихикнул.
– Это он нарочно все… Уланов, сука. Он нас сильно ненавидит.
– За что?
– Мы подняли его из грязи, книгу ему хотели напечатать, а он неблагодарная свинья… Дрося Ку… Дрося – это он и есть! Уланов – это Дрося Ку!
Луценко разволновался, просыпал пепел на палас, затоптал.
– Могу поспорить – это Уланов! Он с этим Треугловым скооперировался! Теперь нас трамбуют! Теперь нас истязают!
Луценко вытянул сигарету до фильтра, попробовал встать, но не встал.
– Лучше тебе солянку заказать, – посоветовал я. – Хочешь, позвоню в «Вердану»?
– Не, я лучше лапши…
Луценко снова сунул руку в диван, долго шарил и вытянул белемнит и гвоздь.
– Я должен немного полечиться, – сказал Луценко.
Он принялся строгать белемнит гвоздем, собирая на блюдце пирамидку из порошка, приговаривая:
– Тушканчик растерялся, тушканчик одинок, ему в хлебало дулю, ему в дыхло пинок…
По-моему, таких слов в поэзиях Уланова не было.
– Ослеп от недокорма, ослаб, ек-макарек, а тут вдруг приключился в отчизне Рагнарёк…
Я поглядел на Луценко с удивлением: отрезание пальца и бутылка водки, похоже, пробудили в нем литературную доблесть.
На Рагнарёке Луценко замолчал, плюнул на тарелку и стал смешивать порошок из белемнита со слюной.
– А дальше? – спросил я.
– Ему нелегко пришлось, – заключил Луценко. – Он преодолел большие испытания и моральный рост… Слушай, Витя, а может, мне самому книгу издать? И самому выступать, а? Буду выходить на сцену, иметь успех…
На тарелке образовалась замазка цвета соплей.
– Я пойду, пожалуй, – сказал я.
– Давай-давай… – Луценко разминал замазку пальцем. – Иди…
– Поешь нормально, – напомнил я.
– Закажу хаш, – пообещал Луценко. – Тут через дорогу хашную открыли, вроде ничего.
Захлопнул дверь и спустился по лестнице. Вышел во двор.
Сегодня было прохладней и кружевные облака над морем.
Сел на ближайшую скамейку. Надо действительно разобраться с зожниками. В принципе, схема стандартная – наезд-откат, сначала пугаем контрагента, затем начинаем переговоры, возможно, вся схема с ЗОЖ-конвенцией – развод. Дико, и Луценко прав, так давным-давно не работают… Но вот приключилось.
Так или иначе, стадия запугивания миновала, пора начинать переговоры.
Я достал телефон и набрал номер ЗОЖ-предводителя Треуглова.
Телефон отключен. Ничего, мосье Треуглов, старайся дальше, посмотрим, что получится, хотя сволочь. Сволочь и как вовремя… Ладно, в крайнем случае разберу резервный счет, не первый раз. А можно и вовсе рвануть…
Рано. Пока рано рвать, если рвать, то лучше не оставлять хвосты.
Во двор вошла зебра. Видимо, с Набережной. Зебра уверенной вихлястой походкой прошагала мимо, наверное, одна из зебр-вымогательниц. От нее воняло жженым кукурузным маслом.
Неожиданно зебра направилась к подъезду Луценко, и я вдруг подумал, что она к нему и направляется. Что это зебра Треуглова, и она идет дальше пытать Луценко. Или для устрашения его шлепнут, а это зебра-киллер.
Глупейшая идея, но я вдруг поверил и решил пойти на всякий случай проверить. Поспешил за зеброй, успел заскочить, прежде чем дверь захлопнулась. Зебра с независимым видом стояла у лифта, и я тоже встал.
Интересно, почему детские поэты предпочитают сочинять стихи про некрупных животных? Тушканчики, нутрии, кузнечики, утконос. Про зебр, жирафов, китов тоже есть, но гораздо меньше. Наверное, дети лучше ассоциируются с мелкой живностью, какие проблемы у жирафа?
Я в детстве не любил детские стихи про животных, никогда не мог принять, что у них может иметься отдельная жизнь, что мыши могут ходить в школу, а бобры к стоматологу, и Андерсена не любил с его фальшивыми муками иголок, расчесок и табуреток.
Лифт прибыл. Зебра пригнула копытами уши и забилась в кабину, я поместился за ней. Поэст Уланов сочинил бы про это экзистенциальное стихотворение. «С зеброй в лифте». Куда ты едешь, зебра, в лифте, в какой предел тебя влечет…
Зебра ткнула копытом в пятый этаж.
Лифт дрогнул, но далеко не уехал, в районе третьего этажа кабина затряслась и застряла.
– Вы зачем нажали на кнопку?! – заволновалась зебра капризным женским голосом.
– Я не нажимал, – сказал я.
– Вы спиной нажали!
Тут поэста Уланова не хватило бы, тут нужен по крайней мере Пастернак.
– Вы спиной нажали, – повторила зебра.
Я не стал спорить, нажал на «единицу». Лифт не ожил. Я понажимал на другие кнопки, безрезультатно.
Тогда я попрыгал. Лифт затрясся.
– Прекратите! – крикнула зебра. – Шнур оборвется!
Я попрыгал сильнее.
– Вы что, псих?! – завизжала зебра.
Странный, странный день.
Лифт очнулся и поехал, остановился на пятом этаже. Я вышел, зебра осталась. Она поднялась на шестой, вышла и замерла, задержала дыхание и прислушалась, что делаю я.
Я спустился на площадку и спрятался за мусоропроводом.
Зебра тоже спустилась и, судя по шагам, приблизилась к двери Луценко.
Я выглянул из-за трубы. Она действительно звонила в дверь. Через минуту Луценко открыл и обрадовался. Кажется, зебру звали Алексия. Это явно была знакомая Луценко зебра. Алексия, зебра его судьбы.
Я спускался по лестнице и думал, может, мне самому завести канал? Назову… «Белемнит и гвоздь». Хорошее название. Буду рассказывать… Про что? Про конференции, съезды и ивент. Ха-ха. Зебра Алексия. Луценко никогда про нее не рассказывал. Интересно, где они познакомились? Я представил, что Луценко переодевается, не в зебру, а в какого-нибудь Тянитолкая, и они вместе с Алексией пристают к прохожим на Набережной… зачем я про это думаю? Голова засрана, пустые мысли свиваются в пучки пустых мыслей, лучше смотреть, чем думать, я давно не думаю, в моей голове воет свою волчью песнь тушканчик Хо.
Дикий день. Не первый дикий день. Я пошагал вниз по лестнице.
На втором этаже стоял мешок со строительным мусором, почему-то я остановился и сел на него.
В подъезде было тихо и прохладно, я устроился в нише между стеной и мусоропроводом, достал телефон. Здесь почему-то не ловился ни 4G, ни 3G, связь представлялась паршивая, сука эта Катя. Зачем она так? Куда она делась вчера? Если бы я встретил ее вчера, сейчас я был бы уже в горах. Горная форель хороша. Я давно мечтал о форели, ее можно запечь в глине, в тесте, на крайний случай в фольге. О зелени, о хлебе, ненайденной двери… там много по списку, но почему-то хотелось хлеба, кинзы, может, соленого сыра, обязательно печеных помидор. Может, Луценко прав, может, в хашную? Я еще не был в здешней хашной, хотя слышал, там неплохо. Пока неплохо, но скоро все испортится. Сама «Вердана» потихоньку сдает, надо признаться – в конце мая, безусловно, у нее лучшая кухня, но к октябрю я сильно сомневаюсь. Это закономерно, к исходу сезона скисают все, подают откровенные синенькие, а не аджапсандал, но сейчас сезона начало. В горы, мог быть там. Испортить форель не сможет ни одна криворукая сволочь, ее не испортить ни пшеном, ни картошкой, ни макаронами.
Отчасти позавидовал Луценко, вчера у него застрявшая в дольмене, пусть Альбина, сегодня зебра Алексия, а я наметил Катю, но она удрала в неизвестном направлении…
Звонок. Незнакомый номер. Я ответил.
– Послушай, Треуглов, а тебе не кажется, что это слишком? Мы же договорились, что ты как сука-то?!
В трубке молчали.
– Я думаю, надо обсудить сложившуюся ситуацию? Может, пора встретиться?
– Здравствуй, Виктор, это я.
Сказал Хазин.
События склонны объединяться в группы. Единичные события редки, каждое событие вечера вторника притягивает событие утра среды. Есть подозрение, что гравитация влияет не только на вещество. Если случается А, наверняка случится и В. При реализации А и В, С практически неизбежен. Вселенная имеет форму круассана, плотные скопления по краям и огромные пустоты внутри. Бездна Эридана.
– Хазин, ты?
– Я, Виктор, я.
Тесей взял в карьер. Понеслось.
– Рад тебя слышать, – сказал я.
Забавно, но это было отчасти правдой.
– Я тоже рад, – сказал Хазин.
А Хазин не рад.
– Ты можешь разговаривать? – спросил Хазин. – Свободен?
– Да вроде…
– Есть вопрос, который нужно обсудить, Виктор.
– Ну давай обсудим.
Хазин замолчал. Я ждал.
– Это серьезный вопрос, – сказал Хазин.
– Слушаю, – сказал я.
Хазин высморкался. И продолжал молчать.
– Хазин? – позвал я.
– Не надо в это лезть, – сказал Хазин.
– Что?
– Не лезь в это дело, – повторил Хазин.
– В какое дело, Хазин?
В трубку запыхтели. Интересно, Хазин сейчас кто?
– Слушай, Витенька, хочу тебе дать серьезный совет, – сказал Хазин. – По старой дружбе, Витенька, понимаешь меня?
Где-то я уже слышал этот голос. Сегодня я слышал этот голос. Этим же голосом говорил старый утренний урка.
– Совет на пятьсот тысяч, – сказал Хазин. – Рекомендую его выслушать.
– Хазин, а ты где?
– Виктор…
– Ты в Геленджике? – продолжал я. – Ты прилетел?
– Я не в Геленджике! – рявкнул Хазин. – Я с тобой поговорить хочу!
– Говори, – ответил я спокойно.
Я откинулся к стене.
– Это серьезно, Виктор, – Хазин говорил в нос. – Это весьма серьезно…
– Ты вырезал «Калевалу» на рисовом зерне? – спросил я.
Хазин замолчал. Мне показалось, он подавился. Я был бы рад, если бы он подавился.
– Виктор, я должен тебя предупредить – это не лучший выбор.
– Чего выбор?
Я начинал несколько злиться.
– Я твой старый друг…
– Мой друг – Гандрочер Кох, – сказал я. – Мой друг – Гандрочер Хекклер.
– Вижу, ты мало изменился, – с сожалением вздохнул Хазин. – Такой же тотальный мудозвон. Пожалуй, пора повзрослеть.
– Пошел на хрен, – сказал я.
– Чуть позже. Послушай все-таки мой совет – это не лучший выбор!
– Какой выбор-то?!
Хазин молчал. Нет, действительно интересно, кем он работает?
– Ты все еще фотографируешь? – спросил я.
– Что значит фотографируешь?
– Ты же фотограф. Раньше был во всяком случае. Чем занимаешься сейчас?
– Я не фотографирую. А почему ты спросил?
Хазин явно заволновался сильнее.
– Ну, ты же раньше фотографировал. Каждый шаг, каждый пук. Запечатлевал, так сказать.
– Виктор, послушай внимательно, – голос Хазина стал вкрадчивым. – Я ничего нигде не фотографировал, ты понял?
– Нет, не понял…
– Не суйся в это дело, Витя. Держись подальше от Чагинска!
– С чего ты взял, что я куда-то собираюсь? – спросил я.
– Витя, ты со мной в эти игры не играй, – сказал Хазин. – Ты не представляешь…
– Так объясни, – перебил я.
– Не лезь в это дело! – зашептал Хазин. – Не вмешивайся, Витя! Добром не кончится!
– Хазин, ты мне до сих пор не объяснил, во что именно я не должен вмешиваться?
Хазин закашлялся.
– Ты сам знаешь, Витя, во что не надо вмешиваться, – сказал он. – Ты же не дурак, понимаешь…
– Не понимаю. И я не собираюсь…
– Короче, Витя, – Хазин сделал вид, что утратил терпение. – Я тебя предупредил.
– И о чем ты меня предупредил?
– О том, что, если ты предпримешь определенные шаги, я не смогу гарантировать твою безопасность.
Хазин замолчал. Он не отключался, слушал, как я отреагирую на эту нелепую угрозу.
– Хазин?
– Я не смогу гарантировать твою безопасность, – повторил Хазин.
Он смог добавить в голос еще угрозы. Я представил, как Хазин стоит перед зеркалом и упражняется с голосом: вот умеренно, вот страшно, вот ледяное спокойствие, вот нервы, официоз. Поэст Уланов так же читает стихи про Дросю.
– Послушай, Хазин, – сказал я. – Я вот что хочу тебе сказать, Хазин. Пошел ты, Хазин, на хрен!
Я отключился.
Во рту до сих пор мерзкая кислятина от сырников, зуболомная кизиловая приторность, насколько же я был опрометчив, что заказал их на завтрак. Скверный завтрак предупреждает скверный день…
Это Крыков! Я позвонил Крыкову. Крыков насторожился. Крыков связался с Хазиным, старые друзья, красные носки, а вот Хазин не насторожился, Хазин перепугался. Перепугался, сделал стойку и несколько истерических движений, настолько перепугался, что позвонил мне и явил удивительную игру голосами… зачем я взял эти сырники, Катя, зачем ты кинула меня, мы могли бы быть счастливы на марциальных водах…
Звонок.
Захотелось выкинуть телефон в мусоропровод. Еще не полдень, а телефон не радовал.
Снова Хазин. Настойчивый, сука, апрельский юркий свиристель, неизбежный, как Смерть.
– Что тебе, Хазин? Еще раз тебя послать? Пошел на хер, Хазин.
– Погоди, Виктор!
На этот раз в голосе Хазина чувствовался страх. За жирными самоуверенными оборотами, за въевшейся наглостью, за привычкой, кажется, командовать, Хазин явно начальник, хранитель тайны квадратной печати, держатель секрета стола.
– Виктор, не отключайся, – требовательным голосом произнес Хазин. – У меня к тебе определенное предложение.
– Слушаю, мой друг.
Хранитель печали, мастер ствола.
– Я могу предложить тебе некоторые условия, – сказал Хазин.
В этот раз деловым серьезным голосом.
– Слушаю, мой друг.
– Если ты откажешься от своих планов, то мы сможем компенсировать тебе причиненное беспокойство.
Баснословный день. Спросонья ретро-косплей, затем семинар «Как отказаться от планов, про которые ты еще не знаешь».
– Кто это «мы»? – поинтересовался я.
– Это не важно, – предсказуемо ответил Хазин. – Мы можем предложить достойную компенсацию твоих усилий. Поверь, Виктор.
Моих усилий. Ладно, посмотрим.
– Хазин, ты же понимаешь, что все не так случайно, да? Возможно, мы несколько по-разному представляем… актуальность ситуации.
Актуальность ситуации – это гениально, похвалил самого себя. Сейчас Хазин пытается понять, что я имел в виду.
– Я имею представление, – сказал Хазин. – И могу тебя заверить – компенсация будет более чем достойной.
Вероятно, под планами Хазин понимал поездку в Чагинск.
Вероятно, к посылке кепки Хазин отношения не имеет.
Вероятно, Хазин знает, что ко мне приезжал Роман.
И почему-то Хазин очень этим обеспокоен.
– Наша компенсация позволит разрешить множество проблем, – сказал Хазин.
Настолько обеспокоен, что сначала угрожает, а потом предлагает деньги. Это было так необычно и странно, что я почти позабыл про косолапый визит вооруженных граждан. Имеет ли к этому визиту отношение Хазин?
– Виктор?
– Да, слушаю.
– Как тебе предложение?
– Предложение интересное, – сказал я. – Но я должен подумать.
– Почему? – вкрадчиво спросил Хазин.
– Как почему? Это не то предложение, на которое соглашаются сразу. И ты не ответил, чем занимаешься. Ты кто, Хазин?
– Это совершенно не важно. Но если тебе интересно, я занимаюсь консультациями. В области социальной динамики.
Консультант в области социальной динамики. Специалист широкого профиля. Решала. Врет, конечно, какой из Хазина решала.
– И как консультант по широкому кругу вопросов, ты не рекомендуешь мне ехать в Чагинск? – спросил я. – Почему же?
– Тебе нужны ответы или деньги? – спросил Хазин грубо.
– Я подумаю, – сказал я и отключился.
Третий раз Хазин перезванивать не стал. Но позвонит, я в этом не сомневался. Дрянные все-таки сырники с утра, отрыжка уже началась, изжога, похоже, неминуема. Возможно, стоит заказать что-нибудь съедобное. Кашу, возможно, сейчас пошла бы суздальская каша; к сожалению, доставка в термосе убивает суздальскую кашу, а ехать в «Усть-Ям» неохота. Горячее. Пусть банальная гречка с грибами, в «Усть-Яме» она хороша. Раклет. В округе ни одной приличной раклетной. Горячий багет с плавленым сыром на крайний случай.
Хазин не перезвонил.
Тогда я сам набрал. Луценко.
– Все нормально, – всхлипнул Луценко. – Чего звонишь? Ты дома? Они тебя ждали?
– Миш, ты говорил, что у тебя еще одна машина есть?
Брякнуло стекло. Наливает.
– Да какая машина, Вить, так, ведро ржавое… не на ходу давно.
– Мне машина нужна.
– Зачем тебе машина? – плаксиво спросил Луценко.
– Обстоятельства улыбнулись.
Луценко явно хлебнул из горлышка. Значит, третья бутылка имелась. Правильно, кто же хранит дома две?
– Витя, ты что, оторваться решил? Мне кажется, лучше не надо, ты правильно говорил, нечего бежать…
– Да не решил я валить, не решил, успокойся.
– А зачем тебе тогда машина?
– Деньги. Можно достать деньги. Быстро достать. Надо съездить кое-куда, а на поезде не могу…
– Сколько денег?
– Хватит.
Бутылка упала.
– Это правильно, – сказал Луценко. – Это так и надо. С этими живодерами… Лучше им отдать… Слушай, а может, и я впишусь, а? Если говоришь, что там по баблу все ровно…
– Нет, – оборвал я. – Я сам. Так дашь машину?
– Без вопросов, Витя, бери. Но лучше, наверное, поторопиться, а то вдруг вернутся…
Луценко говорил, что они непременно вернутся. И деньги лучше иметь. От денег грех отказываться, особенно в наши дни. Сегодня ты откажешься от денег, завтра они откажутся от тебя. Но я не думал про деньги, нет. Впервые за последние годы я чувствовал пугающий интерес.