Чудовище - читать онлайн

7

Неожиданно для самой себя, после уроков я пошла в театральную студию. Сроду не ходила ни на какие кружки, но тут увидела объявление – «Сегодня состоится прослушивание» – и восприняла это как руководство к действию. Керис ведь говорила: нужно найти то, из-за чего все будут мной гордиться. Я неделю думала, но ничего не придумала. Только вот драматургию всегда любила. Во-первых, потому что чужая жизнь всегда казалась мне интереснее собственной. К тому же только на этих занятиях учителя смотрели на меня с затаенной улыбкой: наверное, на девушек вроде Керис так смотрят на всех предметах. С улыбкой, которая говорит: «Учить тебя – одно удовольствие».

Если я получу роль в «Буре», Джон определенно будет мной гордиться. Все знают, что Шекспира понимают только умные. Вдобавок это и для учебы полезно, поскольку «Буря» – один из самых важных текстов в курсе английской литературы. На уроках нам показывали экранизацию, в которой Просперо играла женщина, и меня поразило, до чего она убедительна. Круто, наверное, менять погоду по взмаху волшебной палочки и всеми верховодить. Но у Просперо в пьесе столько текста, что мне и не выучить, так что я решила пробоваться на роль его дочери. Девушка, всю жизнь проторчавшая на острове, которая ничего не знает о жизни, – чем не возможность попрактиковаться в том, чтобы быть приветливее? И еще она влюбляется в прекрасного принца, который потерпел кораблекрушение.

– Я горжусь тобой, – наверное, скажет Джон, когда я сообщу, что буду играть Миранду. – Я прощаю тебя за то, что ты разбила вазу, и снова буду выдавать тебе карманные деньги.

– Я так тебя люблю, – признается мама. – Я всегда знала, что ты у меня лучше всех.

А Айрис усядется ко мне на колени и покроет мое лицо поцелуями, ведь она наконец сможет гордиться старшей сестрой.

Касс же будет мотаться из Манчестера на каждый мой спектакль, а в последний вечер мама с Джоном поведут нас на ужин в ресторан, и Джон спросит: «Почему бы вам не начать встречаться? Вы же созданы друг для друга…» Касс улыбнется, пригласит меня на свидание. Я отвечу, что подумаю, мы засмеемся, я соглашусь и наконец-то буду жить счастливо.

В фойе театральной студии слонялось человек тридцать. Я хлопнула дверью, и некоторые обернулись ко мне. Я сняла со спины рюкзак и повесила на плечо, чтобы занять хотя бы одну руку.

Обычно я делаю вид, будто мне плевать, что на меня глазеют. Я злобно смотрю в упор на человека, чтобы он отвернулся. Но сегодня я старалась следовать наставлениям Керис: быть приветливее.

У лестницы стояла Джамиля, девушка, с которой мы вместе ходим на драматургию. Я махнула ей, она весело помахала в ответ, и я подошла поздороваться.

– На кого пробуешься? – спросила я.

– На Миранду.

– И я.

– Да ладно? – Она не поверила.

– А почему бы и нет?

Джамиля пожала плечами.

– Ну не знаю. Она такая спокойная.

Она меня обидеть хочет? Считает, что я слишком буйная? Я сердито покосилась на Джамилю, но потом вспомнила, что решила быть приветливее.

– Ты будешь отличной Мирандой, – сказала я.

Мы замолчали. Подтянулось еще несколько человек. Я была рада, что стою не одна.

– Сколько же тут народу.

Джамиля зарделась, и я подумала: может, она боится? Мама тоже порой краснеет от смущения и испуга.

– Ты лучше их всех, – успокоила я ее.

Мы с Джамилей вместе учились в начальной школе. Когда ей исполнилось десять лет, она пригласила меня на день рождения. До этого мы с ней особо и не общались. Сама не знаю, почему. Кто-то из учителей как-то сказал, мол, чтобы подружиться с кем-то, нужно приложить усилия, потому что любой глагол подразумевает действие. Я понимала. Я всегда это знала. Просто как-то отвыкла.

Я собиралась было доброжелательно расспросить Джамилю о том о сем, но тут дверь студии отворилась, и показался ухмылявшийся Бен.

– А теперь заходите.

Да кто он такой, чтобы нам указывать? Кто его назначил главным? Мы потянулись в аудиторию. Я сделала вид, будто не заметила Бена, но он увидел меня и спросил:

– Ты тоже на прослушивание?

Я подняла руки, словно он обвинил меня в чем-то противозаконном.

– А что, я у тебя спрашиваться должна?

Он рассмеялся, покачал головой:

– Я тоже рад тебя видеть.

Мистер Дарби, наш учитель по драматургии, уже ждал в аудитории.

– Заходите, ребята, садитесь.

Он нравился мне – молодой, с чувством юмора, а как-то раз на родительском собрании он сказал маме, что я – лучшая из бед. Как по мне, это комплимент.

– Лекс? Не ожидал тебя здесь увидеть, – мистер Дарби приподнял бровь.

– Я сама от себя не ожидала, сэр.

Не знаю, зачем я это ляпнула. Глупо. Пока мы входили и рассаживались, Джамиля куда-то подевалась, и я села одна. На сцену светили прожекторы. И стояла камера. Они что, будут нас снимать?

Когда мы наконец расселись, мистер Дарби произнес речь о командной работе, о том, что каждый должен вносить свой вклад, а еще о том, что играть на сцене хоть и непросто, но это бесценный опыт, который способствует личностному росту и творческому развитию.

– Кстати, – добавил он напоследок, – Бен Осман будет снимать ваши пробы для своего проекта по массовым коммуникациям, так что если вы против, скажите сейчас. Если нет, то начали.

Бен выскочил на сцену, принялся настраивать свет и камеру. Длинноногий, точно Бемби, рыжий, в обтягивающих черных джинсах.

Мистер Дарби указал на стол сбоку сцены, на котором стояли пять ваз. На каждой было написано имя персонажа; в вазе лежали строки из роли. Мы должны были в алфавитном порядке выйти на сцену, взять бумажку из вазы с именем того героя, которого хотели бы сыграть, прочитать про себя текст и с минуту «побыть» персонажем. Например, исследовать воображаемый остров, посидеть на песке, посмотреть на море, пройтись, – словом, что угодно, лишь бы вжиться в роль. Затем от нас требовалось пересказать своими словами текст с бумажки и уж потом прочитать его, как у Шекспира.

– Дело ясное, что дело темное, – пошутил учитель. – Что ж, первым у нас Джош Абрахам.

К сцене подошел крошечный перепуганный мальчуган – красивый, длинноволосый, ни дать ни взять, Айрис. Выбрал текст из вазы с надписью «Фердинанд», прочитал про себя и полез на сцену. Помолчал, будто прислушиваясь, и улыбнулся, точно услышал нечто прекрасное. Бросился туда, откуда доносились воображаемые звуки, то и дело останавливаясь и снова слушая.

Наконец произнес: «Эта музыка настоящая или только у меня в голове?» – и прочел шекспировскую строку: «Откуда эта музыка? С небес или с земли?»[1]

Выглядел он убедительно, только уж очень молодой. Фердинанд должен излучать сексуальность, а не милую невинность.

Следующим вышел какой-то жирдяй, которого я никогда прежде не видела, и, как истый Просперо, попытался вызвать грозу на наши головы. Три парня подряд пробовались на роль Калибана, но выглядели жалко. Актер, который играл его в фильме, фразу «Я уже говорил тебе, что я в рабстве у тирана» произносил так, словно открывал страшную тайну. А у тех парней получилась какая-то фигня.

Девушка с розовыми волосами пробовалась на роль Миранды, но ей помешала скованность. Миранда же никогда прежде не видела молодых людей. Она должна быть чувственной. Как будто мечтает лишь об одном: сорвать с принца штаны.

– Ну а теперь Лекси Робинсон, – проговорил мистер Дарби. – Посмотрим, что ты нам покажешь.

Стараясь выглядеть спокойной, я поднялась на сцену. Даже не посмотрев на Бена, взяла из вазы с именем Миранды бумажку с текстом, прочла и медленно вышла на светлое пятно. Потрескивавшие прожекторы припекали нещадно, но мне это помогло представить палящее солнце. Не обращая внимания на зрителей, я вообразила, будто стою одна на берегу острова. Вокруг бушует море, кричат птицы, расстилаются синие небеса. Красота. Вдруг я заметила потерпевшего кораблекрушение принца: он собирал дрова для костра. Он был прекрасен, как Касс, и мне сразу же захотелось сделать две вещи: наблюдать за ним целую вечность, оставаясь незамеченной, и подбежать и коснуться его, чтобы он понял, как я его люблю. В тоске я протянула к нему руку и тут же уронила, пытаясь совладать с собой. Он обернулся. Улыбнулся. Я осмелилась улыбнуться в ответ.

– Я так давно тебя ждала, – сказала я. – И вот ты здесь, и ты куда красивее, чем я думала. Мне, наверное, никогда не понравится ни один парень, кроме тебя. – И прочла шекспировские строки: «Мне больше в мире никого не надо, // Вас избрала я в спутники себе. // Само воображение не может // Создать лицо прекраснее, чем ваше».

Я и сама сознавала, что играю хорошо. Стояла такая тишина, словно зрители затаили дыхание. Мне и раньше на занятиях по драматургии доводилось чувствовать себя так, будто я цепляю людей, как крючок, и тащу за собой.

– Лекси, можно тебя на пару слов? – окликнул меня мистер Дарби, когда я сошла со сцены.

Остальных он об этом не просил. Точь-в-точь как на «Икс-Факторе» судья предлагает конкурсанту спеть вторую песню. Добрый знак. Все смотрели мне в спину, но во мне кипел адреналин, так что мне было наплевать.

– Не могла бы ты сыграть для меня другую роль, просто на пробу?

Я подумала, он имеет в виду Просперо. Джамиля права: Миранда слишком уж тихоня. Мистер Дарби видел, как уверенно я держусь на сцене. Может, Джамиля сыграет Миранду, я Просперо, и мы с ней опять подружимся?

– Конечно, почему нет, – ответила я.

– Вот и отлично. Я хочу, чтобы ты попробовала Калибана.

Я моргнула.

– Это шутка?

– Вовсе нет, – странно улыбнулся он.

– Не хочу.

– Ради меня, Лекси. Попробуй, будет интересно.

Интересно? Я обвела взглядом аудиторию. Ребята молча смотрели на нас. Сидевший на краю сцены Бен напряженно прислушивался к нашему разговору.

Я повернулась к мистеру Дарби.

– Но Калибан – парень.

– В «Буре» всего одна женская роль, так что у нас некоторые мужские роли будут играть девушки.

Калибан же чудовище. В пьесе так и сказано: «Раб, уродливый дикарь».

Я почувствовала, что краснею.

– Я хочу играть Миранду.

– Знаю и рассматриваю твою кандидатуру на эту роль, но все-таки прошу, попробуй. Калибан – замечательный персонаж. Сильная личность со здоровыми запросами, знает, чего хочет. Тебе ведь это наверняка близко и понятно? Как и всем нам.

– Это мужская роль.

Зачем я это повторила? Глупо, по-детски.

– Между прочим, в некоторых постановках «Бури» все роли играли исключительно женщины, – заметил мистер Дарби.

– Я не хочу быть Калибаном.

– Хорошо-хорошо, но назови более вескую причину, чем пол героя.

Лицо мое вспыхнуло.

– Не хочу играть монстра.

Ну вот, я это сказала.

– Но таким его видят другие, – с улыбкой парировал мистер Дарби. – Сам он считает иначе. И я прошу тебя взяться за эту роль лишь потому, что уверен: ты справишься. Это комплимент, Лекси.

Его слова меня немного успокоили. Вдобавок приятно было видеть, как злобно вытаращилась на меня та троица, которая пробовалась на эту роль.

– Ну так что? – не отставал мистер Дарби.

Наш разговор затянулся. Если откажусь, буду выглядеть глупее, чем если соглашусь. Жаль, что на мне нет бабушкиного ожерелья. Так хотелось коснуться его прохладных камней. Вот и Калибан желал невозможного.

– Ладно. Как скажете.

– Отлично. – Мистер Дарби усмехнулся.

Я направилась к сцене, но уже другой походкой. Внутри я словно окаменела, но камень этот мог в любой момент рассыпаться в прах. У Калибана отобрали остров; каждый день над ним глумились, подвергали наказаниям. Миранда считала его негодяем, говорила, что ей противно на него смотреть. Просперо называл его «грязным рабом», наслал на него судороги.

Я взяла из вазы бумажку с текстом Калибана. Прочла про себя, вышла на сцену. И снова щелканье и гул прожекторов помогли мне вообразить летний зной и лазурное небо над островом.

Калибан был сыном дьявола и ведьмы. Я неловко расхаживала по сцене, будто мне стыдно смотреть на себя в зеркало. Я прикрывала лицо, словно я уродина, и подглядывала сквозь пальцы, мечтая снова стать властелином острова.

Как жилось ему там в одиночестве? Он прекрасен, чувствителен, уязвим. Я бродила вдоль берега. Но послышался шум, и Калибан вжал голову в плечи. Под чужими взглядами он становился неуклюжим, грубым, от него воняло рыбой. Прочие герои смотрели на него с отвращением и видели чудовище.

А каким он был наедине с собой?

Я легла на сцену, свернулась калачиком, точно ребенок во сне, обхватила руками живот. Калибану снилась мать, и он был счастлив. Но снова раздался шум, и он с воплем вскочил: теперь он стал одиноким псом Просперо, который мечтал заточить его в темницу, покарать.

Я встала и застонала. У него отобрали остров. В Калибане не осталось ни капли добра. Мать его скончалась. От мертвой тишины разрывалось сердце. Он был благороден и прекрасен, но этого никто не замечал. Он сам не знал своего голоса.

И находил утешение лишь в ярости.

Таким я его и показала. Я металась по сцене вонючим чудищем, которое все потеряло. Я выползла из пещеры к Просперо. Я умоляла не накладывать на меня новое заклятье и ненавидела себя за то, что приходится пресмыкаться. Мне противно было жить рабом. Хотелось выцарапать Просперо глаза, вырвать у него волшебный жезл и проткнуть его насквозь.

– Это был мой дом! – завопила я. – Мой! Мой остров. Я жил с матерью. Но ты пришел, ты притворился добрым, и я тебе поверил. Я полюбил тебя как отца. Показал тебе все, чем дорожил, а ты меня ограбил.

Точно внутренний стальной стержень. Точно опора в бурю. Гнев – единственное, на что ты можешь положиться, когда все в жизни против тебя.

Я заорала:

И очнулась, как ото сна. В аудитории стояла звенящая тишина; я сощурилась на прожектор, возвращаясь в собственное тело. Я не видела никого, но чувствовала, что на меня все смотрят.

Время замедлилось. Сквозь открытый потолочный люк я заметила, что уже смеркается.

«Ты не здесь, – подумала я. – Ты сидишь одна в саду, над тобой шелестит листва, и птицы поют, засыпая».

– Знаете, – промямлила я, – не хочу я играть в пьесе. Дел по горло. Совсем забыла.

Послышался смех. Ну конечно. Нужно быть сумасшедшей, чтобы поверить, будто я смогу влиться в компанию, завести друзей, стать приветливее, научиться эмпатии.

Я смяла бумажку с текстом и бросила на пол. С комом в горле сошла со сцены. Взяла рюкзак, пальто. У меня горело лицо. Я ни на кого не смотрела. Я закрыла все свои двери, выстроила баррикады.

– Лекси, – окликнул меня мистер Дарби.

– Алексия.

И наконец:

– Александра!

«Пошел ты», – подумала я и распахнула дверь. Ты такой же козел, как остальные.

Учитель последовал за мной. Я перешла на бег, он тоже побежал. Я прибавила скорости, но он нагнал меня в фойе и схватил за руку.

– Лекси, не убегай.

– Не трогайте меня!

Я вырвалась, и он вздохнул. Типа, он весь такой приличный и воспитанный, а то, что я расстроилась, так он тут ни при чем.

– Пошел в жопу, – сказала я.

И тут как из-под земли выросла директриса.

– Александра Робинсон, не смей так разговаривать с членом педагогического состава, – рявкнула она.

– Все в порядке, – попытался успокоить ее мистер Дарби. – Я с ней разберусь.

– Нет уж, я сама с ней разберусь, – возразила директриса.

Меня там словно и не было. Они обсуждали меня, точно неодушевленный предмет.

– Александра, немедленно извинись перед мистером Дарби.

Я попыталась подавить злость: если я вспылю, будет только хуже, они заметят, у меня перехватит горло и я разревусь.

Но у меня не получилось.

Точно внутренний стальной стержень. Точно опора в бурю.

Директриса смерила меня осуждающим взглядом. Я плохо себя вела, я непослушная, совсем отбилась от рук. Я отнимаю у нее время и испытываю терпение. Я никто, а она – уважаемый человек, и ее ждет миллион дел поважнее, чем возиться со мной.

Я сглотнула ком, потом еще раз, но ярость становилась громче.

– Ты меня слышала, Александра? – спросила директриса. – Я жду…

Как будто скребут ногтями по доске или вилкой по тарелке, как будто стонут все мои кости.

– Александра, немедленно поставь стул на место.

Раскаленная докрасна, обжигающая ярость. Кажется, будто я лопну, если этого не сделаю.

– А ну вернись!

«Давай», – сказала я себе.

– Александра, я не шучу. Немедленно поставь стул на место.

«Тебе нечего терять», – сказала я себе.

– Поставь сейчас же, слышишь?

Все равно она невысокого мнения обо мне.

– Если ты разобьешь стулом окно, у тебя будут большие проблемы.

Делайте что хотите. Мне плевать.

– Ты меня слышала, Александра?

Нет. Нет. Нет.

Стекло взорвалось. Осколки посыпались, точно град. Или кусочки льда.