Я не медлю ни секунды, после того как власть имущие спустились с платформы. Бегу со всех ног. Судя по тому, как Арлин, Саран и парочка других возниц сверлили меня взглядами, происходящее вряд ли забавляет их, как Землевластителя Минос.
Я почти пересекла галерею и направляюсь на улицу, где мне ничего не будет грозить, когда торопливые шаги заставляют меня оглянуться вполоборота. Прежде чем я успеваю что-либо увидеть, меня вжимают в ворота галереи. Спину пронзает острая боль. Стражники «Геликс стратис» уже разошлись. Не то чтобы от них был бы особый прок.
– Как ты смеешь? – кричит Бром Уорден. Глаза выпучены, уголки губ дрожат. – Ты заняла моё место! Отец мне этого не простит!
Он такого высокого мнения о себе, что мне почти смешно.
– Как я могла занять твоё место? Имена выбирают случайным образом.
Я вижу, как по ту сторону галереи собираются силуэты. Публика затаила дыхание. Не боясь того, что может случиться, а предвкушая зрелище.
Однако присутствие зрителей отрезвляет Брома. Мне хватает секунды, чтобы оттолкнуть его от себя.
– Мир не вертится вокруг тебя, клоун.
Я не оборачиваюсь, шагая в замкнутый проход, ведущий из галереи на улицу. Не успеваю я выйти, как Бром взрывается обескураживающей угрозой:
– Ты об этом пожалеешь.
Мы с Крейн прокрадываемся в мой дом. Лучше не пересекаться с папой до церемонии открытия. После он, конечно, почувствует себя униженным и наверняка отречётся от меня. Но так хотя бы не сможет помешать мне участвовать в турнире.
В темноте своей комнаты я торопливо достаю одежду с полки – длинной ниши, вырезанной в стене. Приходится тянуться, чтобы подцепить вещи, которые лежат в самом углу.
Не могу одеться на церемонию открытия как обычно. Земельщики наряжаются во всё лучшее (даже зрители, не говоря уже о возницах). Сомневаюсь, что у меня есть что-то хоть наполовину столь грандиозное, как их гардероб.
– Можешь одолжить одно из моих платьев поприличнее, – шепчет Крейн. – Ещё нужно раздобыть колесницу.
– Раздобыть что?
Я выпускаю из рук кожаные туфли. Они падают на холодный пол с глухим стуком.
В дверях стоит Эмрик, он держит свечу. Его рука подвязана, а шрам в тёплом свете кажется сырым, почти свежим.
– Какая неожиданная встреча, – говорит Крейн.
Эмрик смотрит на неё сердито.
– С чего вдруг? Я вообще-то здесь живу.
Крейн поднимает руки в знак капитуляции и, когда Эмрик отворачивается от неё, показывает ему язык. Эмрик никак на это не реагирует и обводит взглядом одежду, разбросанную по всему полу.
– Корал, – говорит брат, пытаясь сдержать гримасу, – ты правда прошла?
Какой смысл отрицать? Кажется, его гнев поутих за время моего отсутствия. И даже если он всё ещё зол, дело сделано.
– Я не откажусь от участия, – говорю я ему.
Эмрик оглядывается через плечо, словно собираясь кого-то позвать. Наверное, папу. Вместо этого кашляет Лирия, и замкнутые туннели дома доносят звук до нас.
Плечи Крейн поникают.
– А как же марилень? – спрашивает Эмрик.
– Я забрала золотистую.
– Ты, должно быть, шутишь, Корал, – говорит Эмрик. – Эта марилениха неуправляема. Ты погибнешь.
– Она не неуправляема, – возражаю я. – Просто устала находиться взаперти.
– Где она сейчас?
– Во дворе Крейн. Там полно места, и её никто не побеспокоит. Её не тренировали, и ей нужен свежий воздух. И она куда послушнее, чем ты думаешь.
Эмрик недоверчиво фыркает. Какое-то мгновение мы с братом просто стоим там, уставившись друг на друга. Будь я на его месте, возможно, тоже решила бы, что я сошла с ума. Вывела мариленя из стойла. Называю его послушным. Участвую в гонке славы. Но я знаю, что делаю. Чутьё спасало меня в океане бесчисленное множество раз, так почему не довериться ему на суше?
– Если хочешь помочь, – вмешивается Крейн, – сейчас самое подходящее время.
– Помочь? Зачем? – спрашивает он, опасно приближаясь к раздражённому тону, которым говорил, когда я выходила из дома.
– Чтобы, когда я совершу роковую ошибку, сказать: «А я предупреждал», – подкалываю его я.
– Так и будет, но этого вполне можно избежать! – Затем брат с досадой тихо закрывает за собой дверь. Мы стоим в похожей на склеп комнате втроём, единственный источник света – мерцание свечи. Эмрик хмурится. – И что это? Нас пригласили на похороны? – Он обводит беспорядок рукой, ладони потемнели за годы шрамов. Неудивительно, что он попытался пошутить. Появись я на церемонии, одетая как съёмщица, это не будет похоже на школу, где поддразнивания и нападения совершались втихую. На этот раз моё унижение увидят все. Брат странно на меня смотрит, будто знает, что дело не в одежде. Я не готова к такого рода пристальному вниманию.
– Пожалуйста, Эмрик, – говорю я. – Помоги мне.
Он выдыхает.
– Где мы найдём колесницу в столь короткий срок?
Крейн говорит:
– Знаете, что есть у Горькоцветы?
– Что?
– Мы её не возьмём.
Мы с Эмриком заговариваем одновременно. Затем глядим друг на друга.
Он произносит:
– Пожалуй, следует посвятить в свой грандиозный план того, чьей помощи ждёшь.
– Колесница Первого Чемпиона, – продолжает Крейн. – Представьте, как вытянутся физиономии земельщиков, когда они увидят Корал внутри серебряной повозки!
– Колесница пропала лет десять назад, – шиплю я. – Как ты себе это представляешь: я прикачу её на гонку, где вода бурлит из-за одного моего участия? – Пренебрежительные взгляды Арлин и Саран прожигают мою голову изнутри.
Кажется, мои слова переубедили Крейн. Эмрик говорит ей:
– Никогда не слышал ничего глупее, даже от тебя.
– Тогда где мы возьмём колесницу? – спрашивает Крейн.
Брат продолжает хмуриться, морщинка между бровями такая же постоянная, как забавная проплешина на затылке, которую он скрывает, подстригая длинные волосы. Эмрик разрывается на части, я это вижу. Всё ещё немного злится, но теперь он меня не бросит. Брат думает. Щурится, как и я. Сколько бы мы ни ссорились, мы очень похожи. Вероятно, поэтому Эмрика злит и всё ещё огорчает, что мне первой пришла в голову идея поучаствовать в турнире. Он пытается справиться с переживанием, называя меня теперь глупой, хотя сам мечтает быть на моём месте.
Затем Эмрик говорит:
– Колесницу беру на себя.
С этими словами брат выходит, и порыв воздуха от двери задувает свечу, оставляя за собой струйку дыма, змеящуюся во внезапной темноте.
Церемония открытия проходит на арене. В этот раз мы собираемся в зале возниц на нижнем этаже башни Землевластителя. Снаружи доносятся приглушённые звуки грохочущей музыки. В отличие от галереи, здесь пусто, но достаточно просторно, чтобы вместить всех соревнующихся с их мариленями. Через зал протянулись десять выходов, ведущих прямиком на трассу. Пока что стартовые ворота закрыты.
За свою жизнь я побывала на трёх церемониях открытия. В центре сверкающего мероприятия – музыка и фейерверк. Возницы появляются лишь на несколько минут, но нас знакомят со стихией, которая вернётся на одном из этапов турнира. В прошлый раз участники оставляли за собой смоляной след, создавая замысловатые узоры, а во время первой гонки соревновались не только друг с другом, но и с фокесами, воспламенявшими гоночные полосы.
Земельщики (и отсутствие у них инстинкта самосохранения) могут быть смертельно опасны.
Подсобчие арены подготовили всех десятерых мариленей, надели на них стандартную медную привязь и расставили у ворот. Блестящая зелёная шкура других зверей мерцает, смешиваясь с различными красными, синими и фиолетовыми оттенками. Цвет Златошторм выделяет её среди остальных: тёмное золото, заключённое в шелковистые бирюзовые края чешуи. Она сияет, словно самоцвет, перед выходом, обозначенным цифрой «пять».
Позади неё медная колесница, которую раздобыл Эмрик, кажется выкрашенной в жидкую грязь. Впечатление усиливается, когда я вижу мариленя Дориана, стоящего рядом, запряжённого в золочёную колесницу. Огромного, переливающегося, серебристо-зелёного самца, которого я тотчас узнаю, хотя его увели из конюшни пять лет назад.
Это случилось за год до предыдущей гонки славы. Воспоминания о голодных днях были слишком свежи, и я отчаянно пыталась распродать мариленей всех до единого. Нам это было необходимо – в тот год мы угодили в порочный круг нескончаемых долгов.
Чувство вины и горе поглотили маму. Состояние Лирии начало ухудшаться. Она была такой маленькой, ладошки ещё более крошечные, чем у обычных малышей, глаза – две огромные серые жемчужины. Когда она улыбалась, будто загоралась новая звезда. Мне хотелось защитить её от беды даже тогда, когда я ещё не понимала, что она больна.
Мы два года сводили концы с концами, и я не знаю, что бы мы делали, выпади нам ещё один пустой год. Так что мы с Эмриком изо всех сил притворялись, что нашим стойлам нет равных. Один из нас всегда находился в конюшне – чтобы не пропустить ни одного земельщика. Мы научились манипулировать и очаровывать, разрешали детям земельщиков ездить верхом на самых норовистых мариленях, скрестив пальцы, чтобы всё обошлось.
В тот день мальчишки-земельщики безрассудно катались по пляжу. Но они заплатили, и у нас по-прежнему оставалось шесть зверей на продажу.
Я приглядывала за сорванцами у задних ворот, жуя один и тот же листик мяты часами, и надеялась, что один из них в итоге купит мариленя. Регулярный заработок – это хорошо, но продажи увеличивают наш лимит по кредиту в офисе Землевластителя.
Передние ворота с грохотом распахнулись, и в конюшню влетел как ошпаренный земельщик. За ним поспевал парнишка. Мужчина побагровел в лице, голося. Я инстинктивно отступила в тень в ту же секунду, когда узнала его. Соломон Акаян. По тому, как мальчик позади него склонил голову и ссутулил плечи, я поняла, что это, должно быть, его сын – Дориан. Рядом с нашим домом проходил небольшой фестиваль. Судя по всему, они пришли оттуда.
– Ты опозорил меня! – кричал Соломон. Он возвышался над сыном, его тень накрывала конюшню целиком, словно он великан. Каштановые волосы, зачёсанные назад, потрескивали от гнева. – Так вот как ты проводишь время? Якшаешься с отбросами? Так ты собираешься выиграть гонку славы? – Дориан был всего на два года старше меня. Он весь съёжился. Закрывая тело руками, ожидая физической расправы. Меня охватил страх за мальчишку-земельщика. – Наше имя – вот что главное в этом мире! – Соломон схватил Дориана за воротник. У меня скрутило живот. – Собираешься дать им повод усомниться в нашей семье?
Дориан машинально ответил:
– Нет, отец.
– Если ещё хоть раз застану тебя за этой дурацкой игрой с этим жалким сбродом вместо подготовки к турниру, – он притянул Дориана ближе, – я закачу настоящую вечеринку в твою честь. – То, как он понизил голос, заставило меня задержаться в тени. Я надеялась, что мне никогда в жизни не придётся разговаривать с этим человеком. – Вечеринку, на которую придут все. Ты сыграешь для них. И там будет яд. И произойдёт несчастный случай.
– Да, отец.
– Не возвращайся, пока не будешь готов сказать, что победишь в гонке!
Соломон в бешенстве умчался. Я всё ещё не смела дышать, не зная, что делать. В те времена я даже представить себе не могла, чтобы отец угрожал мне подобным образом.
Дориан упал на четвереньки.
Он заплакал.
Мне очень хотелось ему помочь.
Всё его тело сотрясалось, как у лихорадящего детёныша, пока он рыдал. Дориан достал из куртки музыкальный инструмент и ударил им по двери пустого стойла. Он стоял там несколько минут, продолжая реветь.
Затем поднялся, открыл дверь одного из стойл и выманил молодого мариленя с умными глазами. В те времена его серая шкура была темнее, сквозь неё просвечивал серебристо-зелёный оттенок чешуи, резко контрастировавший с ослепительно-белыми рогами. Большинство людей боятся, что марилени набросятся на них, искромсают на куски (и это благоразумно). Даже рождённые на суше наследуют от океанических родителей острую ненависть к людям.
Дикого мариленя можно обучить, но шанс, что он убьёт вас, гораздо, гораздо выше. Вот почему часть нашей работы – отпускать диких особей обратно и тренировать выведенных в неволе, чтобы те не зверели при виде людей. Дориан, по всей видимости, хорошо это понимал.
Я не сразу сообразила, что происходит. Наследник знатного земельщика, боящийся своего отца, захотел вернуть его расположение. Для этого он был готов пойти на крайность – украсть мариленя. Видимо, чтобы втайне научиться езде верхом и удивить отца.
Я вошла в стойло, готовясь поднять крик.
Дориан мгновенно овладел собой и сцепил руки за спиной в замок. Он притворился, что любуется зверем.
Вблизи я заметила землистые следы слёз под опухшими глазами.
Вместо того чтобы увести серебристого мариленя обратно, я протянула Дориану поводья.
– Этот самый сильный в помёте. Если совладаешь с ним – выиграешь гонку. И тогда, возможно, жизнь наладится…
Дориан наверняка понял, что я всё видела. Не знаю, стало ли ему стыдно, но вожжи он взял. Марилень спокойно пошёл за ним. Это было поразительно. У ворот Дориан оглянулся. Я думала, что он что-нибудь скажет, но он закрыл глаза, глубоко вдохнул и ушёл.
Но вернулся. Ещё и ещё раз.
А затем перестал приходить.
Я поступила глупо, по-детски, позволив ему увести мариленя не заплатив. Не знаю, о чём я думала. Мне не хотелось видеть, как Дориан плачет, такой одинокий и напуганный.
И этот миг сострадания стоил мне всего. Он и сейчас мне дорого обходится.
Потому что теперь мне предстоит превзойти Дориана. Вот только он готовился к этому моменту с тех пор, как сломал скрипку.
Я должна выиграть. Это единственный шанс спасти Лирию, спасти мою семью. Даже если так я уничтожу Дориана.
Я заставляю свои желеобразные ноги идти. В гуле зала мои шаги по камню не слышны, пока я пробираюсь сквозь хищную толпу, заполонившую всё вокруг. Меня окружают кожаные куртки и платья из тюля, украшенные стеклянными бусинами, камнями и серебряными цепочками. Шумит даже одежда земельщиков: она гремит и звякает. Я замечаю пышные каштановые волосы Иуды. Он одет довольно нейтрально: чёрный фрак с шёлковой сорочкой жокея в цветок поверх кожаных брюк. Его наряд не издаёт никаких запальчивых звуков. Но лишь океану известно, сколько стоит один только фрак.
Земельщики действительно рады находиться здесь, они рождены быть здесь. Как и Дориан Акаян, они к этому готовились.
Арлин преграждает мне дорогу. Смуглая кожа подсвечена синим и золотым, словно сияющий диско-шар. Наряд скрыт под сверкающими серебристыми блёстками. Она бросает на меня оценивающий взгляд.
Крейн в итоге посоветовала мне одеться в то, в чём мне будет удобнее всего: будто собираюсь на охоту. Чёрные брюки, белая рубашка. Она дополнила мой наряд двумя украшениями под золото, в тон моей мариленихе, – ремнём и парой браслетов (по одному на запястье).
– Ты не спрячешь под одеждой, кто ты, – говорит Арлин. Её голос как наждак.
Я тяжело сглатываю. У меня уходит целая вечность на то, чтобы ей ответить.
– И кто же? Съёмщица, которая вот-вот разоблачит бездарность возниц-земельщиков? – Я ухожу, не дожидаясь ответа.
– Привет, – неуверенно шепчу я, протягивая руку к Златошторм. Она щёлкает челюстью и хлещет хвостовым плавником. Я замираю как вкопанная. Однако затем Златошторм наклоняется в сторону и отводит от меня рога. Это была шалость, а не угроза. Знаю: с мариленями нужно быть осторожной. Смогу ли я когда-нибудь ослабить бдительность настолько, чтобы смотреть на неё так, как она на меня?
С доверием.
Я застываю.
Что я делаю? Златошторм не обучена, она не знает, чего ожидать на трассе.
Тащить колесницу – пустяк для любого зеленокровного мариленя. Златошторм может наводить ужас, если захочет, но ставить её против чудовищных зверюг, которых тренировали годами?
Они намного выше её.
Словно прочитав мои мысли, Златошторм поднимает голову и всхрапывает. Пасть разевается, на мгновение обнажая изогнутые красноватые клыки.
Шипы впиваются в мой позвоночник. Я крепче сжимаю поводья. Она вскидывает голову и закрывает рот. Моему сердцу требуется целая минута, чтобы успокоиться. Один взгляд вокруг, и я понимаю: Златошторм не единственная вся как на иголках.
«Здесь безопаснее, чем в море».
Снаружи доносится шум гуляний, барабаны грохочут, но нервная энергия, потрескивающая под принуждённым смехом и разговорами возниц, звучит громче. Они знают о моём присутствии, но игнорируют меня. Одно это говорит больше любых слов.
Я не виню Иуду Перейра за то, что он сторонится меня. Он преграждает мне дорогу, начинает извиняться, но затем видит, кто перед ним, и хмурится.
Только в школе я чувствовала себя настолько чужой. Словно пара сверкающих рогов на голове рыбы. Там мне хотя бы разъяснили что к чему и сказали, что делать и куда не ходить. Как мне усмирить крошечных насекомых, ползающих по венам? Что случится, если здесь я сделаю, скажу или потрогаю что-то не то?
Страх провала угрожающе вырисовывается в голове, но я гоню его прочь. Только победив, смогу посмотреть отцу в лицо снова. Проигрыш недопустим.
Интересно, что происходит дома, папа угомонился?
Эмрик уже на трибунах. Ему не было смысла возвращаться после того, как прикатил колесницу. Но это означает, что брат не поможет маме привести сюда Лирию. Надеюсь, это сделает Крейн.
При мысли о близких почва у меня под ногами крепнет.
И именно в этот момент входит Дориан.
Он одет в белую рубашку и чёрные брюки.
Но выглядит по-королевски. Его версия той же одежды, что на мне, – роскошный церемониальный наряд: складки рубашки расшиты чем-то похожим на настоящее серебро. Сапоги блестят ярче, чем полная луна в ясную ночь.
Он ни с кем не здоровается и направляется прямиком к своей колеснице. Волосы уложены вокруг короны из серебряных лепестков – фамильной эмблемы. Количества металла, в котором купаются Акаяны, хватит на покупку целого острова, если они захотят.
Все забираются в свои колесницы. Проходи гонка этой ночью, я бы непременно погибла. Я умею обращаться с мариленями; я сильная, но мне придётся не сомкнуть глаз следующие два дня, чтобы приучить своё тело к колеснице.
Залезаю в повозку, она раскачивается подо мной, и я в который раз понимаю, насколько безрассудна затея. Крепко зажмуриваюсь. Вспоминаю, зачем я здесь. Если выиграю, освобожу маму с Лирией из-под гнёта отца. Сестрёнка получит необходимую медицинскую помощь.
Подсобчие проверяют ремни на каждой колеснице, после чего отходят в сторону.
Каким будет вступление в этот раз? Мне остаётся только благодарить океан за то, что вокруг не полыхает пламя. У меня нет ни малейшего желания соревноваться с фокесами.
Массивные ворота распахиваются, и в дополнение к музыке и звуку раковины, сигнализирующему о начале действа, в каменный зал с мощным рёвом врывается вода.