Я ухожу из дома до того, как Эмрик проснётся. Может, он и слабее физически, но наверняка пришёл в себя достаточно, чтобы взвиться, если узнает, что я собралась на чёрный рынок базы. Официально это заброшенный склад. Так что, конечно, торговцы-съёмщики могут хранить там товары в течение недолгого времени и грызться друг с другом, никому не мешая. Однако, как и всякое явление, на которое земельщики закрывают глаза, это место немногим больше, чем центр незаконной торговли и криминальное гнездо. А ещё пристанище мятежников.
Так что нужно убедиться, что Эмрик не идёт за мной.
Я прошмыгиваю в укрытую брезентом сеть кварталов съёмщиков. Испещрённый ручейками воды и слоями мёртвых жуков белёсый переулок ведёт дальше в район, от которого родители велят детям держаться подальше. Стены натурального чёрного цвета разрисованы грубыми граффити, выцветшими символами банды отступников «Ковчег свободы» и смолой, оставшейся с графенофильтрующих заводов.
Вот только опаловые трущобы, как их называют земельщики, мне никак не обойти. Здесь живёт Крейн. Вернее, отец-земельщик бросил её здесь, когда она появилась на свет, а её мать-съёмщица умерла при родах. По его словам, обязанность отца – выплачивать ежемесячное пособие в обмен на её согласие никогда его не искать.
Истёртая, покрытая коркой дорога приводит к камням, торчащим над водосточными трубами то тут, то там. Воздух наполняют ужасные резкие запахи. Дома здесь – голые пещеры, даже без решётчатых ставен, как в других кварталах.
Одна из соседок Крейн окликает меня.
– Не видела моего сына? Он ушёл в лавку на углу.
Этот вопрос поражает меня, словно удар. Как всегда.
Её сын – съёмщик, который однажды просто исчез. Вероятно, его бросили в океан правоохранители-земельщики за то, что он сделал. Может, плохо отозвался о совете и на него донесли. Или сделали козлом отпущения. И нам не следует это обсуждать. Если мы не хотим быть следующими.
Охотники играют в игру со смертью. Но мы всегда возвращаемся с края пропасти. Я ни разу не теряла близкого человека. Никогда не знала, каково это – смотреть в пустоту и пытаться вспомнить, как всё было раньше.
– Прости, Ремида, – говорю я старушке в сотый раз. – Нет.
– Он скоро вернётся… – Она скрывается за жестяным листом, служащим дверью.
Мне бы следовало что-то сказать. Утешить её. Случись подобное с нами и останься мама одна, мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь проявил участие.
Но тут я замечаю плакат, приклеенный к двери Крейн.
Это приглашение от «Ковчега свободы» с одной фразой, напечатанной жирным шрифтом:
«ДОЛОЙ БОГОВ, ДОЛОЙ ЗЕМЕЛЬЩИКОВ».
Уж поверьте: Крейн всюду найдёт друзей, даже среди мятежников. Я срываю лозунг с двери, прежде чем в неё постучать.
Крейн отвечает с помятым лицом. Волосы собраны на макушке, отчего брови с острыми краями кажутся более угловатыми, чем обычно. Татуировка в форме буквы «С» покрывает большую часть правой стороны лица. Она, наверное, только что встала с постели, но в ушах у неё уже поблёскивают камушки.
Зевая, Крейн произносит:
– Чего тебе надо посреди ночи?
Я протискиваюсь мимо неё.
Тесные стены комнаты вытесаны из островной зазубренной чёрной породы. Здесь ничего нет, не считая плоского валуна, который мы выудили из моря. Крейн использует его в качестве стола. Прямо сейчас на нём стоит глиняная миска, до краёв наполненная апельсинами в сиропе. Я беру ломтик, позолоченный липкой патокой. Такое кушанье – роскошь.
– Слуга отца-земельщика сказал, что тот пребывал в хорошем расположении духа. Даже предложил подкинуть ещё один билет на арену, если надо.
– Гонка славы в самом деле поднимает всем настроение, а? Даже твоему отцу-земельщику, предпочитающему сохранять анонимность, – замечаю я.
– На очереди новость о твоём старике, который наконец-то займётся делом и перестанет обвинять тётушку Лилу в своём скудоумии.
Какой бы мрачной ни была шутка, я смеюсь.
– К слову об этом, я иду на базу. Нам нужны деньги.
На чёрном рынке базы можно найти что угодно. В частности того, кто займёт вам денег. Даже запасы медикаментов – их всегда можно пронести контрабандой на борт парома до острова Чандрабад, где медицинский центр университета породил целый мир нелегальных препаратов.
Чтобы попасть туда, я должна пройти через Террафорт, не вызывая подозрений, и мне нужно, чтобы Крейн прикрыла меня.
На лицо подруги падают не знакомые мне тени.
– Ты не обязана ничего делать.
– Аптекарь сказал, что взыщет долг через неделю. Не думаю, что земельщик оставил тебе столько серебра, что ты можешь погасить нашу задолженность и позаботиться о себе.
– Недалёк тот день, когда Варману придётся решать проблемы самому. Или когда Эмрик начнёт лучше думать головой. Но этого не произойдёт, если ты не перестанешь подтирать за ними.
Я уязвлена. В отличие от некоторых, у меня нет благодетеля, который, несмотря на совершённые ошибки, следит за тем, чтобы я была сыта, не проработав за всю жизнь и дня, или расплачивается с фармацевтами.
– Неважно, чья это вина, – огрызаюсь я. – Беда в том, что мама с Лирией будут страдать.
– Если продолжишь жить ради всех, кроме себя, никогда не покинешь остров.
Паточная сладость апельсина во рту превращается в песок. Я пришла сюда за помощью Крейн, не нравоучениями.
Так ли легко покинуть мир, в котором только вода да десять участков земли на тысячи миль во всех направлениях? Есть только два способа выбраться отсюда: выйти замуж, как сказал папа, или сбежать.
Учитывая то, что происходит с мамой, я скорее прыгну в кишащий рапторами океан, чем стану чьей-то женой. А побег? Ха. Этот способ вообще не в счёт.
На меня откроют охоту.
И, скажем, мне удастся сбежать: как я буду жить без мамы с Лирией? Мамы, жизнь которой вращается вокруг нас, которая терпит нашего никудышного отца ради нас. И Лирии, младшенькой, которая напоминает нам каждый день, что мы всё ещё люди и способны любить.
Как Эмрик будет без меня? Посмотрите, что случилось вчера.
– Корал, – раздаётся пронзительный голос Агаты, попечительницы Крейн. Она стоит в дверях, голова и лицо замотаны шарфом, хотя она в помещении. Должно быть, Агата заметила повисшее между мной и Крейн напряжение, поэтому пытается сменить тему. – Ты пойдёшь регистрироваться на гонку славы позже, дитя?
– Я здесь как раз для этого, Агата, – вру я с улыбкой. Регистрация – последнее, о чём я думаю, но я скажу что угодно, чтобы вытащить Крейн на улицу. Я поворачиваюсь к ней. – Ну же, присоединяйся. А не то я пойду одна. – Пусть теперь скажет «нет». Сейчас посмотрим, как Агата воспримет её отказ. Наверное, решит, что мы поссорились, что лишь вызовет у неё подозрение, что Крейн вместо этого проводит время с мятежниками. А это никому не нужно.
Крейн ещё не открыла рот, а её хмурый взгляд уже говорит то, что мне нужно знать.
– Ладно, иду.
Солония сужается посередине, к юго-западу от нашего жилища. Западная сторона острова представляет собой отвесную скалу, возвышающуюся изолированным пиком. Внутри находится лощина, которую земельщики превратили в свой дом, Террафорт.
Вход в Террафорт наполовину уходит под землю. По обе стороны большие башни, увенчанные сиренами, чтобы приглядывать за океаном. Откидная дверь, выполненная целиком и полностью из заргинина и дважды упрочнённая, поднята, словно навес. Приди однажды Панталасса взыскать свой долг с человечества за то, что оно всё ещё не покинуло сушу, дверь выдержала бы её силу, защитив всё, что внутри.
Вход ведёт на площадь с высокими сводами. На острове нет такого места, где бы вы не ощущали на себе всевидящий взор вершины, хотя Террафорт на девяносто процентов расположен под землёй; уровень за уровнем вырублены в грунте, давая кров всему населению земельщиков Солонии.
Съёмщики, оказывающие услуги и приторговывающие, несут свои товары под землю.
Террафорт как обычно заставляет меня почувствовать себя маленькой. Я больше не вижу небо, каким бы жестоким оно ни было без скайи. Обзор на внешний мир открывается только с западной стороны: панорамное окно с толстым защитным стеклом, предназначение которого – пропускать свет в сумерках. В то время как жилища съёмщиков незатейливы, просты и убоги, те, что предназначены земельщикам, кажутся мягче, более подходящими для людей.
Площадь переполнена в ожидании регистрации на гонку славы. Я замечаю туристов и претендентов на участие в состязании с других островов. И всюду, куда ни глянь, возница-фаворит этого года ухмыляется с глянцевых рекламных плакатов.
Дориан Акаян – сын именитого земельщика, потомок одного из основателей острова.
Одетый в серебристо-малиновую куртку, он выглядит так, словно тонет в собственном тщеславии, как будто он спас этот мир, а мы, все остальные, здесь гости.
Впервые за долгое время не хочется думать о нём плохо, но, полагаю, родившемуся земельщиком веры нет.
Я слишком увлечена испепелением рекламного плаката взглядом, когда оказываюсь в толчее земельщиков. Не могу не заметить, как сильно отличаются от нас те, кто живёт и умирает под поверхностью. Они сияют независимо от цвета кожи. Кости у них либо слишком острые, либо чересчур гладкие, что свидетельствует об отсутствии повреждений от пребывания на солнце. Нет признаков сломанных и затем неправильно сросшихся костей, кое-как зашитых после ранения глаз, и никаких татуировок. Вместо этого у них терпкие духи, нанесённые поверх ярких туник и платьев, распущенные волосы, шёлковые ленты и украшения из бисера. Море лиц расхаживает с высоко поднятыми подбородками. А как же: чудовищные создания не прокрадываются в Террафорт и не сжирают целые семьи. Никто не пикирует и не улетает, крепко ухватив жертву когтями. Сборище посмеивается. Их не заботит, преграждают ли они кому-нибудь путь. Съёмщики уступают им дорогу, даже если тащат тележку, нагруженную товаром.
Так мы сохраняем мир.
Никто не желает повторения первых войн. Уже сейчас лекарства Лирии стоят слишком дорого, но никто из нас не дожил бы до болезни, вернись сообщество к истокам: измученным людям, борющимся с голодом и изоляцией, которые в одном шаге от завершения истории человечества на этом острове ещё до того, как она началась.
Площадь – отдельный остров. Улицы расходятся во всех направлениях, вдоль выстроились магазины и трактиры. Скрип колёс тележек в городе внизу гремит у нас под ногами, почти заглушая шипение паровых турбин в задней части площади. В разрежённом воздухе витают конфликтующие запахи морепродуктов и выпечки.
Снаружи съёмщики и земельщики находятся в такой непосредственной близости только во время гонки славы. Вот почему стражники (в металлических масках с широкими забралами и чёрной униформе) сливаются с тенями в каждом переулке. Несколько туннелей ведут с площади в подземелье. У входов возвышаются тесные постройки, в которых живут торговцы-съёмщики.
– Хорош таращиться, – говорит Крейн. Она берёт меня под руку и, отказываясь извиняться перед земельщиками, в которых врезается, тащит меня через площадь.
Серебристый уличный указатель рядом со стеной-окном мерцает над Агорской площадью узорчатыми лампочками. Вдоль задней части террасы, окружённые высокими колоннадами, выстроились в ряд мастерские, ремесленные, лавки старьёвщиков, продуктовые киоски. Год назад, когда жизнь казалась более сносной, мы с Крейн объединили наши сбережения, чтобы купить небольшую торговую точку. Сделка была выгодной, потому что предыдущая владелица, земельщица, покончила с собой и помещение никто не хотел брать.
Предприятие рискованное. Крейн продаёт наши товары – синие гончарные изделия и стеклянные лампы – в лавке. Мы с Эмриком берём на себя управление только в базарные дни, когда у детей земельщиков каникулы и публику легче надуть. Притворяемся, что помогаем подруге. Это приносит не больше пятнадцати железных в месяц или около того. Но нам с Эмриком больше некуда девать вещи, которые мы мастерим. Даже если в итоге это пустая трата времени и денег… Дело хорошо помогает отвлечься, и нам не приходится сидеть в четырёх стенах с папой.
Крейн поднимает ставень, пока я отвечаю на хаотичные вопросы коллег-мастеров и рабочих о гонке славы, словно это я занимаюсь её организацией. Честно говоря, прочитав на базе кое-какие архивные документы, ныне незаконные, и будучи Охотником, я действительно знаю о турнире больше любого из них.
– Уверена? – спрашивает Крейн снова. – Ты давненько здесь не была, Корал. Сейчас всё иначе.
– На базе вечно возникают проблемы, тем более у Охотников.
– Да, но, – она отводит взгляд, – ты становишься всё более и более узнаваемой. И склонна выходить из себя, когда речь заходит о мятежниках.
– Я имею дело с мариленями. Думаю, я знаю, как себя вести в атмосфере враждебности.
Как только моё присутствие на Агорской площади замечают, Крейн берёт управление лавкой на себя.
Я выскальзываю через заднюю дверь и шагаю на террасу. Требуется несколько минут, чтобы подцепить пальцами едва заметную трещинку в конце. Я открываю потайную дверь и захожу на базу.
По всему пространству разбросаны картонные коробки, узловатые морские травы и высохшие ползучие растения. В углу сидит, тихо переговариваясь, пара людей. Мои шаги громко слышны в пустоте, и они настороженно на меня смотрят. Я поднимаю руки, показывая, что пришла с миром.
– Нин базаар, – говорю я на диалекте местных съёмщиков, что означает «чёрный рынок».
Они жестом разрешают мне пройти и возвращаются к своему разговору.
На полу валяются пустые стеклянные бутылки и консервные банки. Обломки колесниц, мачт и блестящего металла прислонены к стенам на случай, если на вход наткнётся кто-нибудь из стражников. Но за пыльной занавеской, развевающейся в углу, в конце короткого переулка, чёрный рынок Солонии благополучно существует прямо во владениях земельщиков.
Именно здесь прячутся мятежники «Ковчега свободы». Мне было всё равно, пока Крейн не начала к ним прислушиваться и мне не пришлось прийти и вытащить её отсюда. Повстанцам не по душе, что я лезу в их дела. После того случая наши с Эмриком визиты на базу стали особенно редкими.
В воздухе витает густой дым, и в темноте слышатся приглушённые голоса. По спине пробегает ощущение, что за мной наблюдают. Я смотрю прямо. Не верчу головой. Не глазею по сторонам. Здесь все друг друга знают. Так что лучше не отсвечивать и не создавать проблем. Как только вас занесут в чёрный список базы, можете попрощаться с деньгами, репутацией и любой помощью, на которую рассчитывали. И если вы из тех, кто живёт за счёт ежедневных сделок, собирайте барахло и прыгайте в океан. Даже солнце не причиняет такой боли, как голодный желудок.
По одну сторону выложены блоки заргинина. Морской металл получил новую жизнь: остатки, смешанные со строительными материалами, создают защиту от солнца. Земельщикам она не нужна, ведь у себя они в безопасности, но съёмщики готовы отдать что угодно (даже за незаконно добытый товар с примесями). Часть расплачивается металлом, некоторые едой, а кто-то – почкой.
Здесь есть и другие товары, недоступные нам. Кувшины с чистейшей скайей, одежда из морского шёлка и серебряные украшения. Перцы чили, овощи, чечевица: растительная пища, контрабандой вывезенная из теплиц торговцев-земельщиков. Я не умираю с голоду, во всяком случае пока, но от этого зрелища у меня текут слюнки. Растения, произрастающие на острове, в лучшем случае представляют собой бесполезные кустарники, а в худшем – ядовитые шипы.
И тут я вижу вот что: в углу проходит собрание «Ковчега свободы».
«Ковчег свободы» начинал как ответвление сообщества торговцев, которое обратилось к совету с петицией о предоставлении места на большом базаре. Затем перерос в политическое движение, но по причине отсутствия единого лидера распался на всевозможные фракции. Одни призывали к социальным реформам, другие – к кровопролитию. В конечном счёте «Ковчег» уменьшился до того, чем является сейчас: недовольных камнеметателей и утративших веру ораторов. Беспокойных, непокорных и неспособных по-настоящему бросить вызов статус-кво. Но даже так, стоит им чересчур осмелеть и начать выражать свою позицию публично, репрессии, проводимые земельщиками, безжалостны. И обрушиваются они не только на тех, кто продолжает называть себя ковчевниками, но и на всякого съёмщика.
Я наблюдаю за ними, с интересом прислушиваясь к человеку, стоящему на возвышении. На людях одинаковые маски и серебряные нарукавные цепочки. Знак принадлежности к группе, которого я прежде не замечала.
Нет, они не прячутся. Они процветают.
Крейн это имела в виду?
Я оглядываюсь по сторонам. Лучше бы я этого не делала. Даже в темноте никто не кажется огорчённым таким вопиющим зрелищем.
– Корал, – произносит Горькоцвета. – Что ты здесь делаешь?
Это ненастоящее имя старухи. Просто она любит есть горькую морскую траву. Однако, будучи поставщиком заргинина по подпольным каналам, она куда опаснее имени, на которое отзывается. Вероятно, она даже не помнит, как её назвали при рождении; ходят слухи, что ей за сто лет.
– Откуда их столько? – Я указываю на «Ковчег свободы». – И какую лапшу развешивают на уши в этот раз? Очередная чушь о поиске подводных городов, если земельщики не поделятся с нами землёй?
– Земельщики раскапывают почву, чтобы жить под ней, так почему Атлантида не может существовать? – говорит Горькоцвета, используя название, которое ковчевники нанесли баллончиками с краской на известняковые арки, когда проталкивали эту идею пять лет назад.
– Мы оставили богов в старом мире. Так же следовало поступить и со сказками.
– Сколько яда. – Горькоцвета покровительственно улыбается. – Они лишь пытаются выжить, ты же знаешь.
– Нет, это я пытаюсь выжить. Они же создают проблемы, собираясь таким образом. У нас нет ресурсов заново отстраиваться после выступлений бесящихся с жиру.
– Тебя научили этому в твоей школе для земельщиков? – Старуха машет рукой. Цвет от почерневших пальцев просачивается по тёмно-коричневым рукам вверх, сливаясь с татуировками. Издержки профессии, резко контрастирующие с пышными белыми волосами на макушке.
Я сглатываю.
– Они правы.
Горькоцвета пренебрежительно усмехается.
– Почему ты ещё здесь?
– Мне нужен…
– Так ты не в курсе? – Морщины становятся более заметными: она прищуривается, глядя на меня.
– В курсе чего? – спрашиваю я, улыбаясь ей. – Как поживаешь, Цвета? Вот. – Я протягиваю ей коробку горькой травы. – Ты их любишь, я знаю. – Лицо старухи на миг смягчается. – Мне нужен заём. Срочно.
– Я так и думала. – Горькоцвета кладёт коробку и тащит меня в заднюю часть своей захламлённой лавки.
– Что ты делаешь? – Моя рука находит перочинный нож, который я всегда ношу с собой, тем более на базу.
– Убери-ка его, пока не поранилась, деточка, – Горькоцвета фыркает и пододвигает табурет. Она садится, суставы громко хрустят. – Тебе и без того хватает неприятностей. – Её тон резко останавливает меня. – Ты повздорила с ковчевниками?
– С кем?
– Уличная банда, которая принимает ставки на северной стороне проспекта. Эти парни из «Ковчега».
– Не понимаю, о чём ты. – Как вдруг вспоминаю.
«Выбор есть всегда».
Горькоцвета качает головой, видя, что до меня дошло.
– Мы не то чтобы ругались. Уличная болтовня вряд ли может загнать меня в угол, Цвета. – Несмотря на показную невозмутимость, сердце бешено стучит в груди.
Слышны отдалённые крики и улюлюкание «Ковчега свободы».
Горькоцвета молчит какое-то время, прежде чем ответить. Воздух в маленьком помещении превращается в пронзительный плач в ушах, перекрывая шум снаружи.
– Они пришли, когда закончили наверху, – произносит Цвета тихо. – Наговорили вранья с три короба. – Я не спрашиваю, как она поняла, что они лгали, но сомневаюсь, что это имеет значение. Сомневаюсь, что хоть что-то имеет значение; вот какая мысль начинает пронимать меня до мозга костей. И всё же следующие слова старухи режут меня без ножа. – Тебе отказано в любых сделках. Ты в чёрном списке базы.