Через много лет после войны Джимми Кросс приехал проведать меня в Массачусетсе, и целый день мы пили кофе, курили и говорили обо всем, что видели и что делали так давно, обо всем, что мы все еще несем по жизни. На кухонном столе была разложена сотня, а то и больше фотографий. Тут были фотографии Крыса Кайли, Кайовы и Митчелла Сандерса, всех нас – лица невероятно светлые и юные. Помнится, в какой-то момент мы застыли над снимком Теда Лейвендера.
Некоторое время спустя Джимми потер глаза и признался, что так и не простил себе его гибель.
– Такое не забывается, – тихонько добавил он, а я кивнул и сообщил, что некоторые события вызывают у меня похожее чувство.
Потом очень долго ни один из нас не находил, что сказать. Мы решили, что самое время забыть про кофе и переключиться на джин, который несколько поднял нам настроение, и довольно скоро мы уже хохотали, вспоминая безумства и глупости, которые тогда вытворяли. Над тем, как Генри Доббинс носил на шее колготки своей девушки как шарф. Над мокасинами и томагавком Кайовы. Над комиксами Крыса Кайли.
К полуночи мы оба порядком набрались, и я решил, что не будет вреда спросить про Марту. Не помню точно, как именно я выразился, наверное, вопрос был самый общий, но Джимми посмотрел на меня удивленно.
– Ну и долгая же у вас, писателей, память, – хмыкнул он. Затем улыбнулся, извинился и поднялся в гостевую комнату, откуда вернулся с маленькой фотографией в рамке. Это был снимок с волейбольного матча: Марта наклонилась за мячом, руки вытянуты вперед.
– Помнишь этот снимок? – спросил он.
Я кивнул и сказал, мол, поражен. Я был уверен, что он его сжег.
Джимми все улыбался. Пару минут он глядел, не отрываясь, на фотографию, глаза у него были очень блестящими, а потом пожал плечами.
– Ну да… сжег. После смерти Лейвендера я просто не мог… Это новый. Марта сама мне его дала.
Они столкнулись на встрече выпускников колледжа в 1979-м. Ничего не изменилось. Он все еще ее любил. По его словам, они восемь или девять часов провели вместе. Был банкет, потом танцы, потом они пошли гулять и говорили про свою жизнь. Марта стала лютеранской миссионеркой. Диплом медсестры, хотя суть не в уходе за больными, и она уже успела поработать в Эфиопии, Гватемале и Мексике. Она сказала, что так и не вышла замуж и, вероятно, никогда не выйдет. Она понятия не имеет – почему. Но когда она это произносила, ее взгляд как будто скользнул в сторону, и ему пришло в голову, что кое-чего про нее он так и не узнает. Глаза у нее были серые и бесстрастные. Позже, когда он взял ее за руку, то не ощутил пожатия в ответ, а еще позже, когда он сказал, что все еще ее любит, она продолжала идти и ничего не ответила, но пять минут спустя глянула на часы и заметила, мол, уже поздно. Он проводил ее до спального корпуса. На миг он задумался, не пригласить ли ее к себе в комнату, но вместо этого рассмеялся и рассказал, как в колледже чуть не сделал нечто очень смелое. Заявил, что это было после того, как они посмотрели в кино «Бонни и Клайд», и что на этом самом месте он едва не подхватил ее на руки, чтобы унести наверх в комнату, привязать к кровати, положить руку ей на колено и просто просидеть так всю ночь. Он едва-едва этого не сделал – так он сказал Марте. Марта закрыла глаза. Она обхватила себя руками, точно озябла, а затем взглянула на него и призналась, дескать, рада, что он в тот момент сдержался. Она не понимает, как мужчины могут вытворять такое. Он поразился: какое? Марта же холодно обронила, мол, то, что делают мужчины. Тогда он кивнул. До него начало доходить: то, что делают мужчины. На следующее утро за завтраком она сказала, что ей очень жаль. Она объяснила, что ничего не может тут поделать, а он понимающе покивал. Она же улыбнулась и подарила ему снимок, и велела этот не сжигать.
Джимми покачал головой.
– Это не имеет значения, – вздохнул он. – Я все равно ее люблю.
До самого его отъезда я старался уводить разговор от Марты, но, когда на прощанье провожал до машины, все-таки сказал, что мне хотелось бы написать про это рассказ. Джимми над этим задумался, потом улыбнулся уголком рта.
– Почему нет? – хмыкнул он. – Может, она прочтет его и прибежит ко мне. Надежда ведь всегда есть, да?
– Да, – согласился я.
Он сел в машину и опустил окно.
– Изобрази меня хорошим парнем, ладно? Смелым и красивым, и все такое. Лучшим на свете взводным. – Он на секунду помедлил. – И сделай мне одолжение. Не упоминай про…
– Нет, – сказал я, – не буду.