Когда Соколова назначили на этот участок, начальник отделения сказал:
– Мы, младший лейтенант, посоветовались и, принимая во внимание ваши фронтовые ранения, решили дать самый тихий участок, район Зачатьевского монастыря.
Соколов не спорил. Тихий так тихий. Он даже обрадовался этому. Опыта-то у него милицейского не было вовсе. В сорок первом служил на румынской границе, но не на заставе, а в маневренной группе. Воевал как все. Отступал от Днестра до Одессы, оттуда на Кавказ. Но тем не менее везде нес службу свою пограничную. Был старшиной заставы, только именовалась она заставой по охране тыла действующей Красной Армии. Они контролировали рокадные дороги, охраняли железнодорожные узлы, прочесывали тыловые леса. Служба была нелегкой. Банды, дезертиры, диверсанты. Всякое случалось. Ведь не зря получил он два ордена и четыре медали. Но, кроме этого, дважды куснула его пуля. Один раз отлежался в медсанбате, а вот после второго ранения уволили вчистую. В военкомате, когда становился на учет, предложили пойти на курсы при милиции. Пошел. Проучился четыре месяца, стал младшим лейтенантом.
Участок его действительно был спокойным. Тихие переулки, заросшие травой, остатки монастыря, две керосиновые лавки, филиал дровяного склада, булочная, три магазина-распределителя. Мужчин почти не было – все на фронте, мальчишки постарше, живущие в его домах, работали на маленьких соседних заводиках. Делали там стабилизаторы для мин, деревянную тару для снарядов, кожухи к пулеметам «максим».
За год он перезнакомился со всеми, кто жил на его участке, и знал точно: если в третьем распределителе скандал – значит, это Анна Махоркина, зловредная тетка из дома четыре по Дмитриевскому переулку. Если диким голосом кричит хромой Хасан с дровяного склада – значит, опять набезобразничали пацаны с Кропоткинской, если у Насти, буфетчицы в единственной пивной на его участке, глазки словно катаются в масле – значит, пиво она продает «балованное».
И он заходил к Махоркиным и беседовал с Анной, стыдил ее, что не к лицу жене фронтовика устраивать скандалы в магазине, вызывал к себе в комнату при домоуправлении родителей пацанов, нашкодивших на дровяном складе, крепко штрафовал буфетчицу, грозясь возбудить уголовное дело. Да разве мало забот у участкового, да еще в городе, да во время войны. Был случай, пришлось применить оружие, дважды в магазине с поличным взял карманников, крадущих у людей карточки. Разное было.
С давних пор, с пограничной службы, все, что его интересовало, записывал Василий Соколов в тетрадку, так он поступал и в милиции. Приедет новый человек, он его заносит в свою «черную книгу», все у соседей о нем узнаёт, на работе деликатно проверяет. Никуда не денешься – дело военное. Так попал к нему в тетрадь гражданин Судин Илья Иосифович, 1897 года рождения, инвалид труда, ранее несудимый, работающий уполномоченным Управления колхозов Азербайджанской ССР по снабжению продовольствием и мануфактурой областей БССР, восстанавливающихся после оккупации.
Илья Иосифович поселился в Зачатьевском переулке, дом пятнадцать, квартира шесть. Человек он был в районе примечательный. Зимой ходил в кожаном пальто на меху, пыжиковой шапке, белых бурках, обшитых желтой кожей. Он часто ездил в Баку и Белоруссию, привозил домой мешки с урюком и сухофруктами, делился с соседями, говорил, что родственники из Баку подбрасывают. Соколов, внимательно наблюдая за его квартирой, отметил, что образ жизни Судин ведет замкнутый, гостей у себя принимает редко, сам, когда бывает в Москве, в основном сидит дома или уходит куда-то с военным в форме летчика.
Соколов побывал в постпредстве Азербайджана, поговорил с кадровиком, тот о Судине толком ничего сказать не смог, дал личное дело. Соколов его прочитал, выписал кое-что. А вот зачем? Да просто так, не нравился ему Илья Иосифович, и все тут. Спроси почему – участковый бы не ответил. Вежливый, здоровается с ним приветливо, на чай приглашал, соседи о нем хорошо говорят. А вот что-то было в нем не то.
Когда Соколов встречал этого розовощекого, добродушно улыбающегося человека, не мог он поверить, что получил Судин инвалидность на Магнитке, не верил, что съедает его застарелый туберкулез.
О своих сомнениях доложил он начальнику угрозыска отделения капитану Платонову. Тот выслушал его, попросил написать рапорт, сказал, что разошлет запросы. Но по нынешним временам бумаги идут долго.
– Жди, – сказал капитан участковому, – работаешь правильно.
Несколько раз приезжали к Судину машины. Все номера их на всякий случай Соколов тоже записал. Мало ли что. Вдруг понадобится. 10 января он в отделение пришел, как всегда, к восьми утра.
– Здорово, Соколов, – дежурный пожал ему руку, – там тебя дворничиха дожидается.
В коридоре на истертой до блеска деревянной скамье сидела дворничиха из дома пятнадцать. Ждала она его недолго, как заметил Соколов, снег у нее на валенках так и не успел растаять.
– Ты чего это, Климова, в такую рань?
– Да как же, Василий Андреевич, несчастье у нас какое. Жилец-то из шестой…
– Судин, что ли?
– Он самый, Илья Иосифович по делам уехал, а у него что-то с газом. Видать, горел, он не выключил, а знаете, как теперь, газ-то по три раза на день перекрывают. Вонища на всю лестницу.
– А я тебе, Климова, зачем? – Соколов начал расстегивать шинель. – Я же не слесарь.
– Так слесаря я позвала. А он ни в какую, говорит, без милиции не пойду. Мало что пропадет или еще как.
– Это он, пожалуй, прав. – Соколов застегнул шинель. – А почем ты знаешь, что жильца нет?
– Так я и в дверь звонила, и по телефону.
– Какой у него номер?
– Г-1–74-78.
– Пойду сам позвоню.
Соколов вышел в дежурку, набрал номер. Двадцать раз басовито и длинно пропела трубка.
«Надо идти, – подумал участковый, – а то, не дай бог, газ скопится, замкнет где электричество, одна искра – и весь дом на воздух».
Идти не хотелось, он добирался до работы из общежития на Шаболовке с двумя пересадками, в трамвае было холодно, как в погребе. Он продрог в подбитой «рыбьим мехом» синей милицейской шинели, ноги в сапогах сделались дубовыми, а главное, от холода у него длинно и мучительно ныло раненое плечо.
Но ничего не поделаешь: идти было надо.
– Я в дом пятнадцать, в Зачатьевский, – сказал Соколов дежурному, – там с газом что-то.
– Ладно. – Голос у дежурного был вялый и сонный.
Соколов вышел на улицу, и холод снова сдавил его железным обручем. Снег визжал под подошвами сапог, переулок, заваленный сугробами, казался синим. Где-то за Москвой-рекой, над башенкой монастыря, появилась мутноватая светлая полоска, оттуда в город приходил рассвет.
Соколов шел быстро, и дворничиха в тяжелом тулупе и огромных валенках едва поспевала за ним.
– Ох, – вздохнула она, когда переулок, выгнув горбатую спину, резко пошел вверх, – заморил ты меня, Андреич, жарко.
Соколов, скользя кожимитовыми подошвами, мысленно ругал мальчишек, раскатавших спуск и превративших его в сплошной каток. Он так и не согрелся, дойдя до холодного подъезда дома пятнадцать.
– Слесарь-то где, Климова?
– Ждет наверху.
На площадке второго этажа стоял резкий запах газа, у стены на чемоданчике сидел слесарь.
– Здорово, участковый.
– Здоров, Петрович.
Соколов повернул звонок.
– Не стоит. – Слесарь встал. – Я уже раз десять звонил, без толку.
– Ну, что будем делать? – спросил Соколов.
– Ты власть, тебе и решать.
– Тогда давай попробуем эту дверь вскрыть.
– Тяжеловато. – Слесарь громыхнул спичечным коробком.
– Ты что, Петрович, сдурел, дом взорвать хочешь?
– И то…
– Погоди.
Соколов достал карманный фонарь. Узкий луч пробежал по рваному дерматину двери, осветив четыре замочные скважины.
– Видишь, – вздохнул слесарь, – то-то и оно. Замки-то у него лабазные, ручной работы, из нержавейки. Сам делал.
– Что, замки?
– Да нет. Вставлял. Тяжелые замки.
– Так какой же ты слесарь, раз их открыть не можешь? – разозлился Соколов.
– Это кто не может? Я? – В голосе Петровича сквозила явная обида. – Да если хочешь знать, я по молодости на заводе работал, где для сейфов запоры делали.
– Ты еще про Ивана Грозного вспомни, – зло буркнул Соколов.
Теперь только он начал понимать всю серьезность положения. Газ шел, остановить его было невозможно, в любой момент мог вспыхнуть пожар.
– Посвети-ка мне, – попросил Петрович.
Соколов осветил чемодан, набитый разводными ключами, какими-то металлическими щупами, молотками и отвертками. Петрович, покопавшись минут пять, вынул отмычку, повертел ее в свете фонаря и буркнул что-то непонятное.
– Что? – спросил Соколов.
– А ничего, давай свети на дверь.
Участковый осветил дверь.
– Да не сюда, ниже, – ворчливо сказал Петрович, – вот там, где английский.
Он сунул отмычку в скважину замка, покрутил ею, и вдруг дверь мягко подалась.
– Не закрыл все замки-то… – изумился слесарь.
– Стоп, – скомандовал Соколов, – вы стойте на лестнице, я захожу один.
Он шагнул в пахнущую газом темноту квартиры, повернул налево по коридору и толкнул закрытую дверь кухни. Сначала он ничего не заметил, а только нащупал рукой газовую трубу, нашел кран и повернул его. Потом шагнул к окну, чтобы раскрыть форточку, и обомлел. На полу, прислонившись спиной к плите, сидел человек. Соколов толкнул раму окна и при сером свете утра увидел остекленевшие глаза и белую полоску зубов. Участковый наклонился, взял руку Судина, она была так же холодна, как и снег за окном.
Стараясь ступать осторожно, Соколов вышел в прихожую.
– Климова, – крикнул он, – только не заходи. Здесь дело темное, и ты, Петрович, стойте на лестнице, понадобитесь в качестве понятых.
– Ой, – испуганно вздохнула дворничиха, – а что же там, Андреич?
– Труп там хозяина, такие дела. Где телефон?
– Да в коридорчике на стене.
Сквозняк выдул газ, и Соколов все же решился зажечь фонарик. Он нашел телефон, набрал номер.
– Дежурный! У меня труп. Зачатьевский, пятнадцать, квартира шесть. Обеспечу, жду.
Он повесил трубку и вышел на лестничную площадку. Теперь согласно инструкции он никого не должен был впускать в квартиру.
Через десять минут приехал Платонов и два оперативника.
– В прокуратуру я позвонил, – сказал капитан, – следователь скоро будет. Собаку не брали, незачем, а вот эксперт наш заболел, но ничего, сами попробуем. Понятые где?
– На лестнице, товарищ капитан.
– Молодец, Соколов, зови их в квартиру да спустись в автобус за чемоданчиком эксперта.
Капитан скинул командирский полушубок и остался в ладно сидящем кителе.
– Давай, Соколов.
Хотя в комнатах был сквозняк, тяжелый запах газа все же плыл по квартире.
– Это же надо, знал бы, противогазы взял, – сказал Платонов. – Ну, приступим.
В дверь позвонили. «Зачем Соколов дверь захлопнул?» – подумал капитан и пошел открывать. Замок поддался сразу. Все остальное произошло стремительно и страшно. Платонов увидел человека в коротком полушубке, он еще не успел среагировать, как тот выстрелил в него, не вынимая руки из кармана. Пуля оцарапала плечо, дверь захлопнулась. Но на этот раз проклятый замок не поддавался.
Соколов поднялся на первый этаж, когда в квартире приглушенно хлопнул выстрел, грохнула дверь, кто-то, прыгая через ступеньки, побежал вниз по лестнице. Участковый бросил чемодан и рванул из кобуры пистолет. Но он не успел его поднять. Неизвестный выстрелил раньше. Соколов, отброшенный к стене горячим свинцом, падая, все же собрал остатки сил и тяжело рухнул на бегущего человека, захватив его руку последней смертельной хваткой. Он не слышал, как сбежал сверху оперативник и капитан, как прибежал шофер. Он уже ничего не слышал. Только в уходящем сознании билась одна мысль: «Не пущу!», «Не пущу!», «Не…» Он уже не чувствовал боли, не чувствовал пуль, входящих в него и разрывающих тело. Он умер, так и не разжав рук.