Через три четверти часа, показавшиеся Кенету тремя веками, Ник появился у подошвы утеса. Он осмотрел местность и принялся за дело. Подъем был преисполнен препятствий и опасностей. Но, цепляясь за неровности камней и то выбирая их вместо ступенек, то выбивая своим топором местечко для ноги, он так усердно трудился, что менее чем через два часа времени добрался до Кенета и помог ему спуститься с высокого насеста. Спустившись, молодой человек стал искать взглядом лодку – она исчезла. Вероятно, Джон и Крис уплыли на ней ночью.
Между друзьями возник небольшой спор насчет того, заглянуть ли им в пещеру или нет. Но эта мысль была так противна правилам здравого смысла, что в ту же минуту была оставлена.
– Идите за мной, – сказал Ник, – и я покажу вам лучшую дорогу, чтобы выйти на свет божий. Напасть провела меня не хуже любого проводника, правда, по адской дороге, которую мне самому нипочем бы не найти. Гм! Путь сообщения не из самых удобных. Однако, молодой друг, советую вам пропустить глоток, а то вы похожи на привидение. Правду сказать, прескверная местность была вами выбрана для походного лагеря.
Кенет проглотил немного вина из фляжки, поданной ему Ником.
– Но клянусь честью, – продолжал Ник, – мой дед во время своего последнего кругосветного путешествия попал в еще худшее положение. Видите ли, он всегда путешествовал не иначе, как в карете, запряженной только одной лошадью, и карета была у него всегда хрустальная, потому что он хотел видеть все, что только можно было видеть. Как-то захотелось ему взобраться на гору Везувий только для того, чтобы разогнать немного скуку и размять свою лошадь, которая давненько застоялась в конюшне.
– Вот новый способ восхождения на Везувий! – заметил Кенет, улыбаясь.
– Какое простодушное невежество! Помилуйте, этот способ был весьма употребителен во времена моего деда. Итак, я говорил вам, что он отправился покататься по Везувию. Так как было воскресенье, то огнедышащее заведение было в полном затишье. Но когда дядя обогнул кратер…
– Дед, – поправил его Кенет.
– Я так и сказал: дед. Когда дед обогнул кратер, одно колесо переехало за край, и паф! Дядя вывалился в дыру, однако, к счастью для человечества, он оставил свои записки, коллекции и редкости в карете, которая снова обрела равновесие, как только дед вывалился. И вот мой дядя, вывалившись, очутился более чем на ста футах глубины, если его расчеты были верны.
– Предполагаю, что он довольно сильно расшибся, – сказал Кенет.
– Он-то? Ничего подобного! Даже ничуть не ушибся, – отвечал Ник с невозмутимым хладнокровием, – он упал на мягкую подстилку из теплой золы и впоследствии уверял меня, что никогда еще не испытывал более приятного ощущения, хотя вокруг него и поднималось нечто вроде облака пыли, что и воспрепятствовало деду написать подробный отчет о внутренности Везувия. Согласитесь, это было бы довольно скучно. Дед пытался было осмотреть, что там за дно такое, но не тут-то было! Такая пустота, ну, такая пустота, что хоть два дня смотри, а все же не увидишь дна! Дед мой того мнения, что там обитали морские разбойники. Впрочем, он никак не мог объяснить своим любопытным друзьям, как это пираты могли туда входить и какой у них был выход оттуда.
– Как же он сам оттуда вышел?
– А с первым случившимся после того извержением, – ответил Ник невозмутимо, – оно вдруг вынесло его из ямы на свет божий, и, по странному стечению обстоятельств, он упал прямо на подушки своей кареты.
Во время этого блестящего рассказа Ник прокладывал себе дорогу по берегу озера, часто вынужденный стоять по пояс в воде, иногда повисать на вершинах скал, крепко ухватившись за них руками и ногами, чтобы как-нибудь удержаться и помочь Кенету добраться до него. Напасть выполняла свои обязанности, как самый искусный проводник. Благодаря чутью собаки, люди целыми и невредимыми достигли, хотя и не без труда, площадки, на которой Ник оставил свою лошадь.
– Я уже дважды обязан вам жизнью! – воскликнул Кенет, бросаясь в изнеможении на землю.
– Ерунда, как есть ерунда! Я обычно не обращаю ни малейшего внимания на такие пустячные затруднительные обстоятельства. Забудьте об этом. В семье Уинфлзов и не такое видали. Вот и мать моя бывала постоянно в затруднительных обстоятельствах. Ведь у нее был двадцать один ребенок, из которых все переболели корью, еще когда не умели ходить. Все мои тетки и сестры перебывали в затруднительных обстоятельствах, то в таких, то в сяких – особенно же в таких.
Ник ласково посмотрел на Огневика и Напасть. Видно было, что никакие «затруднительные обстоятельства» не могли потрясти славную натуру этого человека или причинить ему хотя бы на пять минут искреннее огорчение.
– Это благородное животное заслуживает лучшего прозвища, чем то, которое вы ему дали, – сказал Кенет, протягивая руку к собаке с намерением погладить ее косматую голову.
Напасть зарычала и отступила с видом оскорбленного достоинства. Величаво отступая за своего хозяина, она посмотрела на Кенета с выражением, которое, без ущерба собачьему языку, можно было бы перевести так: «Я выведу вас из затруднения, если вы сами не сумеете этого сделать, но не будьте так самонадеянны, чтобы рассчитывать на мою дружбу».
– Прошу вас, извините ее, – заступился Ник, – ведь она у меня нелюдимая. В детстве она была ожесточена большими собаками, у которых была дурная привычка воевать с более слабыми созданиями.
– Отличная собака, хотя и не без странностей. Если бы была возможность, я очень хотел бы ее иметь, – сказал Кенет.
Напасть подняла морду к Нику, как будто желая разгадать, что он думает о таком предложении.
– Вы можете хотеть ее сколько угодно, – отвечал Уинфлз, – но она-то никогда не пожелает подчиниться вам. Никто, кроме меня, не придется ей по нраву. Ей нравятся мои привычки, не правда ли, Напасть?
В ответ на это Напасть издала ворчание, таким способом одобрив слова Ника, который продолжал:
– Она знает две-три замечательные штуки. Когда-нибудь в другой раз, в свободное время, она покажет вам свои фокусы. Ведь она все понимает, что говорят, точно так же, как и мы с вами. Скажите ей, что вы ее должник, вот и все, чего она требует за свои услуги, ну да еще не откажется и от хорошего куска мяса.
В эту минуту Напасть вскочила на ноги и навострила уши.
– Она учуяла кого-то, уж это точно! – сказал Ник.
Настала ночь, но не совсем темная, так что можно было различать предметы на порядочном расстоянии. Кенет посмотрел по направлению взгляда собаки и увидел в двухстах шагах всадника, продвигавшегося по вершине горы.
– Он не индеец, – сказал Уинфлз, – это видно по его внешности и лошади. Кто бы это мог быть?
Всадник приблизился шагов на сто к нашим приятелям, прежде чем заметил их присутствие. Тут он умерил шаг своей лошади, внимательно оглядел Ника и Кенета и двинулся прямо на них.
– Как живется-можется, незнакомец? – спросил Ник.
– Как нельзя лучше, – ответил всадник, – надеюсь, что и вам, друзья, не худо?
– Квакер![6] Ей-богу, так, клянусь! – воскликнул Ник.
– Не клянись, – холодно сказал незнакомец.
– Бог да простит ваше неведение! Я никогда не клянусь. Это против моих правил. Ну да, гром и молния! Право слово, так. Но у меня был двоюродный брат, который, бывало, так клялся, что страшно было слушать. Ну да, ей-богу, так! Но это ничего не значит, а вот если у вас нет другого дела, то сойдите с лошади и присоединитесь к нам. Надо поесть да и устроиться на ночлег.
– От такого дружелюбного предложения трудно отказаться, и я принимаю твое гостеприимство, – сказал квакер, сходя с лошади.
– Что касается гостеприимства, так извините, если оно будет под открытым небом, – сказал Ник, – свод небесный будет служить нам кровом.
– Он довольно высок и весьма красив, – отвечал незнакомец, – но найдется ли здесь корм для моего коня?
– А вот сами взгляните туда: Огневик пользуется царским угощением.
Квакер взглянул на Уинфлза вопросительно.
– Огневик – это моя лошадь, – поспешил тот ответить.
– Друг-зверолов, если ты ничего против не имеешь, то я пущу свою лошадь к твоей.
– Что касается местности, она принадлежит вам настолько же, насколько и мне, оставьте же вашу лошадь пастись вместе с моей, но отбросьте это «ты», потому что, по правде сказать, мне не нравится твоя манера говорить.
– Так же, как твоя не нравится мне, – ответил незнакомец равнодушно.
– Вот мы и квиты. Но что это висит у вас на ремне?
– А это кусок дичи для поддержания сил внешней оболочки, – отвечал квакер с гнусавым произношением.
– Вот и прекрасно! Сейчас я разведу огонь, и мы устроим отличное пиршество из общей беседы, вашей дичи и нашей сушеной говядины и виски.
Незнакомец расседлал лошадь и отправил ее на пастбище по соседству с Огневиком. Усевшись около Кенета, он с видимым интересом присматривался к приготовлениям Ника, тогда как Напасть осматривала его подозрительным взглядом. Ник заметил враждебные взгляды, бросаемые собакой на нового знакомца, и поспешил успокоить его опасения.
– Не бойтесь этого зверя, – сказал он, – он не тронет вас, пока вы сидите смирно, но если вам вздумается пошевелиться, то не ручаюсь, что он хоть раз-другой не покажет вам силу своих зубов. Впрочем, моя Напасть – невиннейшее создание в мире.
– Как зовут тебя, друг? – спросил квакер.
– Ник Уинфлз, к вашим услугам, – отвечал охотник.
– Так я посоветую тебе, друг Ник, получше воспитывать свою собаку, – заметил квакер внушительно.
– А ты, друг квакер, лучше скажи мне, как тебя зовут.
– Мое имя, Ник, такое имя, которого я не стыжусь. Это имя носили многие поколения с большой честью и выгодой для себя. Авраам – вот имя, о котором можно говорить с почетом везде, где известна секта Друзей, хотя, надеюсь, – проговорил он немного в нос, – это не будет служить мне поводом для неблаговидной гордости.
– И великий же вышел бы для меня соблазн, если бы так случилось, – возразил Ник, удачно подражая квакеру.
– Не придавай своему голосу насмешливого выражения, потому что насмешки нечестивца падают на его главу, как туман, поднимающийся к небу, ниспадет на землю в виде дождя.
Авраам Гэмет положил руки на живот, полузакрыл глаза, вытянул лицо и медленно, что было силы, вздохнул:
– О-о-ох-ох-х-хо!
Кенет посмотрел на квакера с улыбкой, тогда как Ник, покосившись на него с шутовским выражением лица, вторил ему в том же тоне: «О-о-ох-о-о-о!»
– На мой взгляд, милостивый государь, у вас в желудке, должно быть, сделались судороги. Не облегчит ли ваше состояние глоток согревающего средства? – предложил траппер.
– Ник Уинфлз, ты говоришь как человек, стремящийся за суетой мира сего. Знай же, что виски – предмет одинаково противный как моему небу, так и моим убеждениям! – возразил Гэмет сурово.
– Но когда бедное тленное существо ослабевает, как вы, например, тогда не остается лучшего средства, – настаивал Ник, сунув бутылку в руку квакера.
– Если ты так настойчиво предлагаешь, то мне остается только омочить свои губы этим нечестивым напитком, но предупреждаю тебя, не во мне ты найдешь существо, предающееся обжорству и плотским излишествам, как то бывает с другими.
Авраам Гэмет важно откинул голову так, что нос его устремился к зениту, и приложил горлышко бутылки ко рту; он держал ее в таком положении с таким величественным и благоговейным постоянством, что Ник не на шутку перепугался за ошибочное направление, по которому потек его напиток. Он перестал поворачивать вертел с жареной дичью и, опустившись перед незнакомцем на колени, разинул рот, растопырил руки и смотрел на него до тех пор, пока тот, осушив флягу до дна, не передал пустой сосуд ему в руки, говоря:
– Это действительно горько, как воды Мары[7], и прожгло меня насквозь, как адский огонь. О-о-ох-ох-о-о!
Запах подгоревшего мяса предупредил Ника, что жаркое упало в огонь.
Уперев руки в бока и глубоко вздыхая, Ник с минуту жалобно смотрел на пылавшую говядину, пустую флягу, на Кенета и Напасть и потом на Авраама Гэмета. Наконец он нагнулся, вытащил дичь из огня и сказал плачущим голосом:
– Добрым же здоровьем вы пользуетесь, милостивый государь! Заметно, что вы не страдаете расстройствами желудка.
– Что касается здоровья, я вытерпел адские мучения и было время, когда Сатана молотил меня, как пшеницу. Провидению угодно было сломить мою натуру, дать мне испить чашу горечи немощей, напоить меня водами скорби. Телесные мои силы утрачены, и только силой духа, в соединении с неутомимыми трудами плоти, мне удается переносить усталость пути по земле Велиала[8].
– О, какое же вы несчастное, истомленное существо!
– Поистине, исчез цвет моих сил. О-о-ох-о-о!
– Как это прискорбно! Вероятно, и аппетит у вас совсем пропал? – спросил Ник, подавая ему огромный кусок мяса на древесной коре вместо тарелки.
– Ты изрекаешь истину, друг Ник. Я лишен радостей аппетита и наслаждений стола. Но невежливо было бы не воздать должного внимания твоему радушному гостеприимству. Долг велит мне поддерживать внешнюю оболочку, хотя дух мой и возмущается грубой вещественностью яств и напитков.
С этими словами Гэмет жадно принялся за дичь, скоро исчезнувшую под его длинными и острыми зубами.
– Боюсь, что она не совсем по вашему вкусу приготовлена, – сказал Ник насмешливо.
– Про твое поварское искусство нельзя сказать, что оно слишком хорошо, но и похулить нельзя. Если хочешь, то можешь подать мне и другой кусок жаркого. Да вот что еще, друг, отрежь его на волосок потолще того, который я съел.
Ник послушно отрезал кусок весом по крайней мере в два фунта, чуть-чуть поджарил его и подал полусырым Аврааму, подмигнув при этом Кенету. Второй кусок последовал за первым с необычайной быстротой.
– Незнакомец! – воскликнул Ник, не в силах более сдерживать своего удивления. – Вы должны бы полечиться, ей-богу, право слово так! Наверно, вы страдаете от жажды или каких-нибудь других осложнений. Не развилась ли в вас семья солитеров?
– Верно ты сказал, я и сам не раз задавал себе этот вопрос при различных обстоятельствах жизни и в разные времена года, – отвечал Гэмет с самым невинным видом.
– Я сам никогда не имел такой семьи, но моя тетка очень страдала от солитеров. Бедняга! Но они совсем иначе донимали ее, чем вас. У нее был волчий аппетит, за это я могу поручиться. В течение последних трех лет своей жизни она совсем не выходила из-за стола. Она разорила родовое имение Уинфлзов, буквально поглотив все их состояние. По документам было подсчитано, что она в год съедала столько, сколько было достаточно для содержания большого каравана во время следования по пустыням Сахары или военного корабля во время кругосветного плавания.
– Друг Ник, ты преувеличиваешь, а ложь есть величайшая гнусность.
– Ложь такая вещь, которая никогда не была вскормлена в роде Уинфлзов, – отвечал Ник с непоколебимой уверенностью. – Не было в этом роде ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, которые решились бы солгать даже ради спасения жизни. Дед мой умер на костре, потому что отказался солгать ради римского папы. Это случилось в те времена, когда инквизиция убивала верующих, уничтожала семьи и создавала целую бездну других проблем.
– Замечаю, что ты склоняешься под иго безверия. Если бы я мог остаться подольше в твоем обществе, то постарался бы исправить твое легкомыслие и предотвратить искажение чувства истины.
Достопочтенный Авраам Гэмет положил руки на живот и испустил свое громкое, привычное:
– О-о-ох-ох-о-о!
У Ника выпала из рук импровизированная тарелка, и он повторил, словно звучное эхо:
– О-о-ох-ох-о-о! – так смешно передразнивая квакера, что Кенет разразился хохотом.
– Не делай посмешищем избранника Божьего, но подумай лучше о спасении своей души, идолопоклонник ты этакий!
Ник закурил свою трубку, а Гэмет затянул себе под нос квакерский гимн.
– Пожалуй, вы не прочь и соснуть чуть-чуть, – сказал Ник, когда квакер окончил свои упражнения, – хотя, право слово, спать здесь не совсем удобно.
– Я говорил тебе, что мало забочусь об удобствах и других суетных мелочах мира сего. Вполне удобно отдыхать, имея землю изголовьем и небо покровом, – отвечал квакер смиренно.
– А может быть, вы не найдете предосудительным воспользоваться частью моего одеяла? – продолжал Ник насмешливо, потому что никак не мог забыть уничтожения своего виски.
– Сказать по правде, я поощряю христианский дух и потому принимаю твое предложение, хотя, признаюсь откровенно, ты для меня нечестивец и идолопоклонник.
– О, пусть вас это не смущает! – возразил охотник, пожимая плечами. – Укладывайтесь, как вам удобнее.
– Истинно говорю тебе, друг Ник, я отдаюсь в твое распоряжение и в награду за твое великодушие буду молить Господа помиловать тебя, да простит он твои прегрешения!
С этими словами Авраам Гэмет тотчас закутался в одеяло, оставив охотнику только край, если у того будет охота прикрыться.
Ник молча посмотрел на своего нового приятеля и через минуту опять спросил:
– А может быть, вы сделаете одолжение и седло мое подложить себе под голову? Пожалуй, домовой вас будет дразнить, если вы так низко будете спать, а я этого страх как боюсь. Гром и молния! Мой брат так и умер от того, что забыл подложить себе седло под голову.
– Делай как знаешь, друг Ник, но я никогда не употребляю своего седла на такие дела, потому что оно новое, красивое и я боюсь запачкать его испарениями волос. Можешь, если есть охота, положить свое седло около меня, чтобы мне не беспокоиться о моем собственном, как бы оно не испортилось. О-о-ох-ох-о-о! Разведи-ка, друг Ник, хороший огонь да присмотри за моим конем. Ведь это такое благородное животное!
Ник с напускным усердием разложил седла, как желал того квакер, потом с шутовской важностью спросил, не желает ли тот еще чего-нибудь, после чего пожелал ему покойной ночи.
Кенет уже спал крепким сном.
Охотник, подбросив охапку хвороста на горящие головни, растянулся у костра выкурить трубку и, ворча себе под нос тысячи замечаний по поводу квакера Авраама, последовал, наконец, примеру своих спутников.