Эмиль Шевалье Черноногие

Глава I Кенет Айверсон

Челнок из древесной коры тихо поднимался по реке Северн к озеру Виннипег. В нем находился молодой человек, вид и осанка которого обнаруживали глубокую задумчивость.

Вероятно, он был чем-то озабочен или погрузился в мечты, расплывающиеся и туманные, обычно присущие молодости и не покидающие поэтические натуры даже до зрелого возраста, когда действительность замещает мечту, когда суровые уроки опыта гасят блестки воображения. Хотя, если судить по наружности, он только что вышел из юношеского возраста, но черты его лица носили определенный отпечаток зрелости, наложенный ранней привычкой размышлять о жизни или столкновениями со светом и его превратностями.

Его черные вьющиеся волосы обрамляли привлекательное лицо, не лишенное деликатности, твердое и одновременно добродушное. У него были большие задумчивые глаза, хорошо развитый лоб, прямой, красиво очерченный нос. Недавно отпущенная борода, черная и шелковистая, оттеняла его подбородок. Во всей его фигуре отражалась сила, соединенная с прелестью мужественной красоты.

На нем был охотничий плащ с капюшоном из грубой шерстяной материи, плотно застегнутый и отлично приспособленный к местным потребностям и охотничьей жизни в северных краях. Миты[1] с тяжелой бахромой обхватывали, но не скрывали стройность и изящество его ног. Вместо сапог на нем были мокасины, а на голове теплая меховая шапка. Оружие его состояло из длинного карабина и пистолетов с необходимыми принадлежностями; эти предметы находились близ него на дне челнока. Нашего молодого человека звали Кенет Айверсон. Его товарищи не заслуживают столь же подробного описания. Читатели, знакомые с историей Гудзоновой компании, могут безошибочно и без большого труда представить себе двух нанятых Айверсоном спутников.

Один из них, Крис Кэрьер, нашел для себя нужным отправиться из Техаса к полярным широтам Северо-Запада, исполняя по очереди тяжелые обязанности проводника, охотника или следопыта.

Другой же, Джон Бранд, был французом из Канады, на протяжении многих лет бравший на себя обязанности путешественника[2].

Природа не одарила его особенным изяществом, но компенсировала это некоторым образом, снабдив в изобилии нервами и мускулами.

Если он и не мог соперничать с Кэрьером ростом, то наверняка превосходил его размерами и шириной плеч.

Вдруг он перестал действовать веслом, а Кэрьер ловко повернул корму челнока к левому берегу реки. Челнок на скорости воткнулся в берег, и от этого толчка заколыхался его утлый корпус.

Потревоженный толчком, Кенет Айверсон поднял удивленный взгляд на Кэрьера и в первый раз заметил какое-то зловещее выражение на лице этого человека.

– Почему вы останавливаетесь без моего приказания? – спросил он несколько резким тоном.

– Кто знаком с нашим ремеслом, тому знаком и наш обычай останавливаться время от времени, чтобы выкурить трубку табаку, – отвечал Кэрьер отрывисто.

– Ваши трубки слишком часто повторяются. Не прошло и часа, как вы накурились и наболтались порядком на полуварварском наречии. Я достаточно знаком с жизнью путешественника и потому хорошо знаю, что выкурить трубку означает, по-вашему, остановку по крайней мере часа на два.

– Смельчак, сумевший пробраться сюда из Техаса и повидавший всякого на белом свете, не нуждается в проповедях ребенка. Думаю, что такой старый ходок, как я, знаком со страной не хуже кого-нибудь другого. Если я захочу пообедать и выкурить трубку на берегу, то могу поручиться раз и навсегда, что никто мне в том не помешает, ни ребенок, ни старик.

При этих словах Крис Кэрьер переглянулся с Джоном Брандом, который одобрительно кивнул головой.

– Вы обнаруживаете дух упрямства и неповиновения, который заслуживает наказания, но все равно! Поступайте теперь, как вам заблагорассудится. Однако предупреждаю вас, отныне будьте поосторожнее как в словах, так и в делах, – возразил спокойно Кенет Айверсон.

Был полдень, приближалась та пора, когда зима накидывает свои снежные и ледяные покровы на северные края. Земля была уже убелена инеем. Деревья потеряли свою зеленую одежду и, обнаженные, стонали под напором ветров, поднимающихся с болотистых равнин Гудзонова залива к восточным холмам и горам. По водным потокам неслись случайные льдины.

Кенет сошел на берег, говоря по правде, он тоже был не прочь расправить свои окоченевшие от холода члены.

– Полагаю, вы не будете возражать против того, чтобы мы развели огонь? – спросил Джон, пренебрежительно пожимая плечами.

– Это не в порядке вещей и против обычаев путешественников – причаливать до обеда, – возразил Айверсон, – но я уже сказал вам, делайте на этот раз как вам вздумается.

– Сделаем, уж будьте уверены, сударь! – заметил Крис дерзко.

Кенет захватил с собой оружие и быстро зашагал вдоль реки, пока его непокорные проводники собирали дрова для костра. Ему было отчего-то не по себе. Его мучило инстинктивное чувство, что ему грозит опасность, но он старался преодолеть это предчувствие быстрой ходьбой. Несмотря на то что он был веселого и довольно беспечного нрава, его опасения все увеличивались вопреки его воле. Вдруг он остановился и стал рассматривать своих спутников, сидевших к нему спиной. Они развели огонь и расположились перед костром.

«Их головы оказались что-то слишком близко друг к другу, – подумал молодой человек, – невольно задашь себе вопрос: надежные ли они люди? Если бы я не видел их в Йоркской фактории, то мог бы подумать, что они тайно находятся на жалованье у Северо-Западной компании. Но зачем терзать себя предположениями? Кенет Айверсон, конечно, может постоять за себя. Эх! – вздохнул он с оттенком горечи. – Вот жребий, достающийся на долю авантюриста!»

Несколько устыдясь своих опасений и подозрений, он вернулся к Джону и Крису, которые, заметив его приближение, занялись приготовлением обеда.

Соблазнившись приятным теплом костра, Кенет бросился наземь, создавая видимость беспечности, но, в сущности, пристально наблюдая за движениями своих подозрительных слуг. Вероятно, он снова погрузился бы в раздумья, если бы Кэрьер не предложил ему чашку кофе, сказав:

– Думаю, что-нибудь горячее не причинит вам вреда, хотя не в ваших обычаях приставать к берегу для обеда.

Кенет машинально принял чашку и выпил ее маленькими глотками, заедая куском пеммикана[3].

Вскоре его веки отяжелели и сон мало-помалу овладел всеми его чувствами; его взгляд осовел, и все предметы завертелись у него перед глазами, как в тумане. Яркий костер казался ему далеким закатом солнца; Джон Бранд и Крис Кэрьер двигались как бы в глубине театральной сцены. Ему представилось, что кто-то заковал его в кандалы и отнял способность сделать что-либо. Ужасный кошмар одолевал его, хотя он сопротивлялся ему изо всех сил. Пот выступал на его лице крупными каплями. Если бы ему принадлежали все богатства Компании Гудзонова залива, как охотно он променял бы их на возможность бодро подняться на ноги и снова овладеть своими чувствами!

Это оцепенение прекратилось внезапно: ему показалось, что череп его раскроен жестоким ударом. Тут он совсем потерял сознание и покатился, как мертвый.

Кенет долго оставался в этом положении. Придя в себя, он почувствовал жестокую боль во всем теле. С трудом открыв глаза, он увидел небо, омраченное густыми хлопьями снега. Ни малейшего следа огня, ни тени спутников. Он попробовал приподнять голову: волосы заиндевели. Суровый северный холод насквозь пронизывал тело. Он едва мог пошевелиться.

Но любовь к жизни пустила глубокие корни в душе Кенета. Сознавая свою молодость, он не хотел подчиниться грозной судьбе, не хотел поддаться смерти. Он призвал на помощь всю душевную энергию, все свои физические силы и после продолжительной и мучительной борьбы с оцепенением, останавливавшим кровь в жилах, ему удалось приподняться, потом стать на колени и, наконец, совсем подняться на ноги. В черепной коробке точно слон ворочался. Инстинктивно он положил руку на голову и почувствовал жестокую боль, лоб был залит кровью, превратившейся в лед. Его глаза все еще искали огня, но место, где раньше был костер, покрылось снегом. Кенет ощупью поискал свое одеяло и оружие, но напрасно.

– Мерзавцы! – проворчал он. – Мало же они оставили мне средств для того, чтобы остаться в живых. Как преодолеть жестокость этого ветра? Чем защититься от безжалостного снега?

Он попробовал идти, но ноги отказывались служить. Проплетясь несколько шагов, он остановился, потер свои оцепеневшие члены, похлопал руками себя в грудь, чтобы восстановить кровообращение.

– Я не хочу умирать! – восклицал он. – Я жить хочу! Не может быть, чтобы я лишился жизни из-за каких-то гнусных ублюдков! Нет, это невозможно! Есть же над нами Провидение! Оно пошлет мне руку помощи!

Кенет Айверсон поднял к небу свое истерзанное посиневшее лицо и, простирая руки вверх, воскликнул с отчаянием:

– Вспомни же, Господи, обо мне в эту ночь, и я буду вспоминать о Тебе всегда!

Пронзительный ветер, срываясь с гор, хлестал его по лицу, как бы отвечая насмешкой на его молитву. Зубы Кенета стучали, и резкие порывы пронизывали насквозь. Охапка дров лежала неподалеку, и он поставил себе задачу дотащиться до этого жалкого убежища от ветра.

Ярость бури увеличивалась с приближением ночи. Жестокий холодный ветер по-прежнему беспощадно атаковал бедного молодого человека, а тут новый враг ополчился против него: сон – коварный союзник холода. Сон смыкал его глаза, и они отяжелели от непреодолимой силы; сон убаюкивал его, напевая однообразную песнь о необходимости забыться; любовно умолял он его не сопротивляться и, приголубливая, овладевал его мыслями и постепенно брал власть над его телом в свои руки.

«Боже мой! – мысленно воскликнул Кенет с мучительной тоской. – Неужели я поддамся сну? Ведь это верная смерть! О, да не будет так! Я хочу сопротивляться до последней минуты! Я хочу жить!»

Ветер хлестнул его по щеке ледяной пощечиной, однако Айверсон все еще продвигался, покачиваясь и спотыкаясь на каждом шагу. Но предательский сон охватил его и господствовал над ним уже по своему усмотрению; бедняга человек стал поддаваться его ужасному могуществу. И вот показалось ему, что он тихо погружается в царство приятных сновидений. Он уже не чувствовал физических страданий и не думал о буре, которая свирепствовала вокруг него. Побеждена его разумная осторожность, уничтожено его сопротивление! Со слабой и мрачной улыбкой он повалился на снег. Отрадные картины проносились перед его цепенеющим взором; глубоко вздохнув, он весь отдался этим сладким, но зловещим ощущениям. Погрузившись в бездну упоения, он потерял сознание.

Внезапно Кенет почувствовал, что его грубо схватили за плечо. Такое неожиданное обращение не понравилось ему, потому что прерывало мирное течение сладких грез. Кто же осмелился помешать восторженному упоению? Кенету казалось, что какой-то завистливый смертный пытается вырвать его из теплой ванны, чтобы выкинуть на стужу февральской ночи. Он почувствовал боль в руке, и ему смутно показалось, что острые зубы хищного зверя терзают его тело.

Однако по истечении некоторого времени ему показалось, как будто что-то теплое прикоснулось к его лицу. Сначала он подумал, что то был солнечный луч, непостижимым путем проскользнувший из южных стран. Но это ощущение было непродолжительным.

Проклятая помеха! Какую жертву с радостью не принес бы он еще за один час отдыха! В его ушах раздавался страшный звон: ему казалось, будто лает собака, и он задавался вопросом, как может животное отрывать его от воображаемого мира. А между тем призрак собаки упорно и даже яростно теребил его за воротник и по временам выпускал свою добычу только для того, чтобы продолжительным и глухим лаем вызвать ночное эхо, как бы обращаясь к человеческим ушам за помощью в деле, которое было ему не под силу.

– Эй! Приятель, что случилось? – закричал сильный и веселый голос.

Айверсон не ответил. Так роскошно было его ложе, так было упоительно его наслаждение, что не хватало ни сил, ни желания ответить.

– Черт возьми! Откуда здесь человеческое существо? – продолжал голос, исходивший, как казалось Кенету, из страшного хаоса и неприятно поражавший его, как фальшивая нота в гармоничном звучании концерта.

– Вот тебе и раз! Так нельзя делать, мой прекрасный господин! В какие же неприятные обстоятельства вы попали!

– Убирайтесь к дьяволу и не надоедайте мне! – произнес Айверсон с нескладным и тупым выражением пьяного.

Эти слова стоили ему неимоверных усилий, продолжать которые он не чувствовал особого желания.

– Не будь я Ник Уинфлз, если покину вас! Никогда в жизни я не бросал живого существа в таком беспомощном состоянии. Ха-ха-ха! Ну вот, что еще выдумал, приятель! У нас есть и лекарство для вас. Ей-богу, так! Мы заставим вас подняться на ноги! Я намерен отхлестать вас так, как, может быть, не угощали вас со времен школьной скамьи. Ха-ха-ха! Уж это как пить дать! Ей-богу, так! Покорный ваш слуга!

Человек, назвавший себя Ником Уинфлзом, вытащил длинный шомпол из еще более длинного карабина и, подхватив Кенета одной рукой, а шомпол другой, стал осыпать его градом ударов по плечам и спине, чего бедняге никогда еще не приходилось испытывать с тех пор, как он появился на свет божий.

Сначала молодой человек почти не чувствовал боли от этой экзекуции, но по мере того, как Ник, разгорячась работой, применял свои меры все с большим и большим усердием, Айверсон начал испытывать мучительное возвращение к жизни. Обратный путь из Елисейских полей[4] к действительности этого мира был совсем иного рода, чем постепенный переход, при котором он потерял всякое осознание внешнего мира. Его способности одна за другой выходили из оцепенения, но для того, чтобы очнуться для неслыханного и невыразимого страдания. Его воображаемая радость исчезла под непрерывными ударами непрошеного благодетеля, сгустившаяся кровь незаметно растворялась, и жизнь разливалась по жилам, как ледяные капли предсмертной борьбы. Он не на шутку рассердился на неизвестного пришельца, который пересыпал бичевание фантастическими воззваниями:

– Ты посчитал снежную пустыню за мягкую постель и, как турок, окутываешься снежным одеялом, чтобы вдоволь намечтаться! Потише, добрый молодец! Я научу тебя приличнее держаться, хотя бы для этого потребовалось потерять много драгоценного времени и даже, чего доброго, покупать новый шомпол. Ну что, чужестранец, как тебе нравится мое специфическое лекарство? Ну-ка, вот тебе еще!

Кенет собрался с силами, чтобы броситься на палача, но сил было еще очень мало. В награду за это посыпались новые удары по рукам, плечам и лицу.

– Да чего вам надо от меня? – спросил он наконец, совершенно возмущенный таким грубым, по его мнению, обращением.

– А мне надо обработать вас по-своему, – отвечал Ник с возмутительным хладнокровием. – Видите ли, между нами находится маленькое препятствие.

Охотник – по одежде можно было судить о его профессии – продолжал свое необыкновенное лечение до тех пор, пока жизненное тепло не возобновилось в жилах Кенета и гнев его, утихая с возвращением рассудка, уступил место разнообразным ощущениям. Ник, изнемогая от усталости, прекратил наконец целебные побои и помог молодому незнакомцу подняться на ноги.

– Мучения смерти не были так ужасны, как мучения при возвращении жизни, – сказал Кенет, – но вам и вашей собаке я обязан жизнью, и поверьте, никогда этого не забуду.

– Верю, незнакомец, верю, но не занимайтесь сейчас пустяками. Обопритесь на мою руку и попробуйте идти. Мы с собакой брели по лесу, когда я услышал, что она меня зовет. Она не разговаривала со мной, как теперь мы с вами говорим, но хорошим собачьим языком объяснила мне, в чем дело. О! Мы отлично понимаем друг друга. По наружности она не особенно привлекательна, но удивительно разумна. А вы все спотыкаетесь, потерпите немножко! Сейчас подойдем к славному огоньку, и я угощу вас укрепляющим, чтобы восстановить кровообращение! Ну да, ей-богу, так, покорный ваш слуга!

Загрузка...