III Фиори
На площади Грандука процессия наткнулась на громадную толпу. Толпа гудела, как пчёлы в гигантском улье; среди гула слышались взрывы грубого хохота, простонародная брань и рыдания. Плач был странный. Плакал ребёнок, звенящему голоску его вторил женский голос, нежный и кроткий.
Франческо бросился разгонять толпу, крича:
– Эй, чернь! Вы с ума сошли галдеть здесь среди белого дня! Прочь! Дорогу синьору Сильвио Фалетти и синьорине Беате Бовони!
Толпа расступилась: имена Фалетти и Бовони произвели магическое действие.
Среди толпы стояла молодая девушка в простонародном флорентийском костюме; покрывало сползло у неё с головы; массивные волны мягких чёрных волос рассыпались по плечам, едва прикрытым грубой рваной рубашкой; чёрный корсаж стягивал полудетский стан. У ног девушки валялся перевитый лентой бубен. Около неё в тележке лежало странное существо в шутовском костюме с громадными пуговицами на белом грязном балахоне. Из-под шапки скомороха выбивались длинные золотые кудри; хорошенькое личико было всё в слезах. Ребёнок громко всхлипывал и протягивал к девушке маленькие искалеченные руки. Девушку держал крепко за руку сбир[10].
Фалетти видел со своей колесницы и девушку, и тележку с ребёнком. Лицо его вспыхнуло; глаза загорелись восторгом. Так он смотрел в своём роскошном музее на бессмертные созданья древних. И Беата Бовони с неудовольствием созналась себе, что девушка и ребёнок были необыкновенно красивы. Перед этою простою дочерью народа в растерянной позе стыда и отчаяния побледнела бы красота всех знаменитых красавиц Флоренции: казалось, это сама древняя богиня сошла с пьедестала.
Широко раскрытые глаза девушки, как заворожённые, пристально смотрели на Фалетти, который привстал на золочёной колеснице в ярко-красной тоге с венком на голове. Это было лицо лунатика. Она вся дрожала и дышала тяжело. Человек в красной тунике с восторженным лицом показался ей видением нездешнего мира. Что общего было между ним и грубыми людьми, осыпавшими её бранью и насмешками? Она закрыла лицо руками, теряя сознание от охватившего её стыда и душевной боли. Сбир толкал её, грубо схватив за руку выше локтя.
Но прежде, чем он успел сделать шаг вперёд, кто-то со всего размаха ударил его в грудь. Фалетти стоял перед ним, властный и гневный, и кричал:
– Ни с места, негодяй! Я беру девушку с собою!
Сбир покорно отступил, а Фалетти надменно обратился к толпе:
– В чём провинилась она?
Толпа заревела. В воздухе заколебались поднятые вверх кулаки с зажатыми в них камнями.
– Мы хотим побить её камнями! – кричали женщины.
– Это – Ева! Мы её знаем давно, – раздавались отовсюду негодующие голоса. – Она заколдованная! Она продавала цветы на ярмарке в Прато, и всякий, кто нюхал такой цветок, делался бесноватым! Она не хотела указать, где прячется старая колдунья Финичелла, её бабка! Да, да, старая колдовка испортила во Флоренции немало скота! Мы отпустим Фиори, пусть только скажет, где старуха! Старуху надо сжечь живую, да ещё раньше свести её в loco tormentorum[11]. Эй, Фиори, говори, где бабка?
– Ева-Фиори… – прошептал Фалетти, – хорошенькое имя… Ну, так что же сделала твоя бабушка, Фиори?
Ева-Фиори молча плакала. Какая-то старуха вопила, заглушая голоса толпы:
– Она сгубила наших детей! Ночью она ходит по нашим хлевам, и коровы наши чахнут. Она вырывает мертвецов из могил. Она – жидовка.
Какая-то старуха протискалась сквозь толпу и кричала Фалетти в самое ухо:
– Бабка-то знается с самим сатаною! Ведьма и девчонку научила так плясать, так петь, что она с ума свела всех наших сыновей!
Фалетти с яростью оттолкнул старуху; та юркнула в толпу и визжала оттуда:
– Спросите девчонку, как она бродила по ярмаркам со своею бабкой! Старуха усыпляла её, и она, сонная, делала всё, что бы колдунья ей ни приказала!
Фалетти, не обращая внимания на эти вопли, повернулся к толпе и сурово сказал:
– Подите все прочь! Никто не смеет коснуться этой девушки. Эй, сбир!
Он презрительно бросил сбиру несколько монет и подошёл к Фиори. Толпа понемногу расходилась.
Фиори стояла, бессильно уронив руки и глядя благодарными глазами на вельможу. И в то время, как губы её улыбались, в больших тёмных глазах была загадочная скорбь. Гордый Фалетти, повинуясь какой-то необъяснимой силе, подошёл к девушке и взял её за руку. Она вздрогнула и пролепетала:
– О мессэре… о divino мессэре…
Это всё, чем она могла выразить свой восторг и благодарность. Он казался ей пророком, спасающим её по воле Иеговы от смерти.
Фалетти смотрел на неё, улыбаясь. Поразительная одухотворённая красота девушки и мелодичный голос покоряли его. В этот момент он забыл, что неприлично было бросать невесту для разговоров с нищей еврейкой; забыл, что вельможи и дамы, сопровождавшие его, могли над ним смеяться, что толпа глазела на него; он забыл о процессии, не замечал молниеносных взглядов невесты…
– Не бойся, дитя моё, – говорил ласково Фалетти, – никто тебя не посмеет тронуть. Я не отпущу тебя одну; ты пойдёшь с нами в мой дворец.
Фиори прижала руки к груди и робко спросила, указывая на тележку:
– А мой брат Даниэль?
Сильвио взглянул на маленького калеку и весело отвечал:
– Так ты его возьми с собою!
Фиори радостно засмеялась, наклонилась к ребёнку и, отстраняя со лба его спутавшиеся кудри, прошептала:
– Мы с тобою будем сегодня во дворце!
– Мессэре Сильвио Фалетти, – услышал вельможа за собою дрожащий от негодования голос.
Он вздрогнул, покраснел и с виноватым видом обернулся к колеснице.
– Сию минуту я буду у ваших ног, маркиза…
– Благодарю вас, мессэре, а то я уже думала, что чары этой жидовки, от которой пахнет чесноком и грязью, окончательно изменили вашу память…
Беата засмеялась сухим, злым смехом, который подхватила нарядная толпа гостей. Фиори вся вспыхнула и опустила голову; Фалетти побледнел и, обернувшись к невесте, резко проговорил:
– Прекрасная синьора Беата забывает, что её вкус всегда сходился с моим. Я прошу вспомнить, что Фиори – человек, и мы обязаны поэтому спасти её от несправедливости.
Фиори подняла на него глаза, растроганная и смущённая. А Фалетти продолжал:
– Ты пойдёшь ко мне во дворец. Франческо проводит тебя. Можешь взять и мальчика. А вот ещё, Фиори, деньги – это тебе пригодится на наряды. Ведь ты в лохмотьях. Франческо, проводи её!
Фалетти вернулся в колесницу, а Франческо подошёл к Фиори. Под его упорным взглядом еврейка опустила глаза. Процессия двинулась обратно на виллу Фалетти. Густая толпа бежала сзади; Фалетти бросал в неё деньги. Фиори шла за процессией, таща за верёвку тележку. Франческо охранял её. Под его недобрым взглядом Фиори ёжилась и опускала глаза.
Процессия потеряла всю свою непринуждённую весёлость. Фалетти хмурился; он ненавидел женские капризы. Беата сердилась на него. Гости уже начали перешёптываться, указывая на еврейку, и уверяли, что между женихом и невестой произошла серьёзная размолвка.
Выйдя из колесницы во дворе виллы Фалетти, Беата вполголоса отдала приказание маленькому пажу и обратилась к жениху ледяным тоном:
– Не нахожу слов, чтобы благодарить синьора Сильвио Фалетти за доставленное мне удовольствие лицезреть красоту этого найдёныша… Теперь мне пора домой…
– Это невозможно, – сухо отозвался вельможа, – я назначил сегодня в честь нашего обручения общественные игры. На площадке, разбитой в моём парке, будет состязание в беге, лазанье по шесту и игра в «слепую муху»[12] и boccia[13]. Дворец и сад будут иллюминованы; на подмостках даётся новый прекрасный балет…
Приличие требовало, чтобы Беата осталась. Фалетти шепнул что-то Франческо, и тот увёл Фиори.
Маркиза рассеянно смотрела на народные увеселения и на балет; едва он кончился, она поднялась с раззолоченного кресла и объявила, что слишком устала и потому уезжает.
– До свидания, мессэр Сильвио, – сказала она Фалетти. – Сегодня я убедилась, как вы добры. Я позабочусь также о судьбе этой прелестной девушки… кажется, Фиори?
Сильвио вздрогнул: в словах Беаты было слишком много яда. Во Флоренции рассказывали, что маркиза по малейшему капризу губила своих приближённых: наёмные убийцы, подкупленные ею, не раз подносили яд её несчастным жертвам.
– Это делает честь вашему великодушию, – холодно отвечал Фалетти, едва прикасаясь губами к её руке.
После отъезда невесты он вздохнул свободнее.
– Где Фиори? – спросил он Франческо.
Франческо показал рукою на террасу. Фиори стояла у перил в роскошном мавританском костюме. Её тяжёлые косы были перевиты золотыми монетами. Но наряд мавританской танцовщицы, подарок Фалетти, мало утешал молодую девушку. Глаза её в смертельном испуге блуждали по толпе. Фалетти угадал её страх.
– А где же мальчик? – спросил он Франческо.
– Я оставил его у ворот. Я думал, ваша милость не захочет видеть в этот день калеку.
Эти слова долетели до слуха Фиори, и она живо отозвалась:
– О, синьор, он так мил, мой Даниэль! А как он хорошо поёт!
– Сейчас же приведи мальчика, – приказал Фалетти.
Франческо молча пошёл исполнить приказание господина и скоро вернулся с тележкой, в которой полулежал Даниэль. Фиори радостно бросилась к брату. Даниэль улыбался сквозь слёзы. Пряча голову в коленях сестры, он бессвязно лепетал:
– О, Евочка… милая Евочка… как я испугался…
Фалетти велел переодеть ребёнка, и на Даниэле скоро очутился нарядный шутовской костюм Барукко.
В громадном зале снова накрыли столы для блестящего пира. Снова рекою лилось вино, и опьяневшие гости осоловелыми глазами смотрели на террасу, где танцевала девушка с тамбурином. Гибкая, сильная, грациозная, она то летала, изогнув стан и склонившись косами до земли; то замирала, быстро выпрямившись во весь рост; то лениво плыла, едва касаясь ногами пола… Никогда ещё не плясала так Фиори, потому что она плясала для Фалетти, который спас её от ярости толпы.