Что на меня нашло, как я очутилась здесь?
Этот номер я забронировала совершенно спонтанно. Маленькая гостиница, затерянная в Стране Басков. «Да, с завтраком. Нет, здешних мест я не знаю». Этот разговор стал первым проблеском адекватности после двух месяцев слез и кошмаров. И был так же неправдоподобен, как то странное письмо, с которого все началось. Длинное послание, которое я прочла, пребывая почти в отключке, напичканная транквилизаторами. Я до сих пор с трудом в него верю.
В обычное время я не обратила бы на него внимания. Мне каждый день приходило множество писем от совершенно чокнутых поклонников. Признания в любви, предложения руки и сердца, кулинарные рецепты… Нана складывала их на столик, предварительно изъяв наиболее оскорбительные. Женщина, высказывающая свое мнение о чужой готовке, – кто от такого не взбесится. В конце концов я перестала обращать внимание. Ну, по крайней мере, я так думала.
Это письмо венчало гору прочих по соседству с обувной коробкой, где лежала пара эспадрилий, на которых было вышито мое имя. В нем некая пожилая дама утверждала, что знала мою мать. Мою мать, которая твердила всем, кто был готов ее слушать, что «настоящая семья – это та, которую ты выбрал себе сам». Мою мать, у которой не было ни прошлого, ни будущего. Интересно, из-за отчаяния или из-за нежности, которая, как мне почудилось, сквозила между строками письма, я бросила все, чтобы приехать? Понятия не имею.
Дверь ванной распахнулась, выпустив облако пара вместе с волной запаха лака для волос и духов. Шуршащее платье. Мельтешение бус. Лицо Наны освещает ее забавная асимметричная улыбка. Спокойный взгляд, морщинки в уголках глаз. Мое сердце сжимается. Почему она последовала за мной в эту дыру? Она не задала ни единого вопроса. Как всегда. Достаточно мне обронить больше трех слов подряд и выразить какое-то пожелание, этого хватает с лихвой. Отъезд из Парижа пойдет мне на пользу, повторяла я про себя, пытаясь набраться мужества. Пусть на некоторое время обо мне забудут – после трагедии и последовавшего за ней скандала.
Все произошло слишком быстро.
Я открыла «Роми» шесть лет назад. Ресторанчик на Монмартре, зал максимум на пятнадцать персон. Я решилась очертя голову, несмотря на истерические вопли коллег. «Молода еще! И вообще, ты женщина!» – повторяла я их слова, но не придавала им значения. И у меня получилось. Я вкладывала в ресторан всю себя, жертвуя сном, сбережениями, здоровьем. И романами тоже. В «Роми» была вся моя жизнь.
В профессиональных кругах ходили упорные слухи, что в этом году у меня есть шансы на «звезду» «Мишлен». Намекали даже, что остались простые формальности. Тогда бы я стала одной из самых молодых шеф-поваров, имеющих право носить эту «звезду» на фартуке. Именно поэтому со мной связались продюсеры шоу «Колпак шеф-повара», и я стала членом жюри телеконкурса, любимого всеми французами.
До скандала оставалось два месяца. Пищевое отравление. Плюс жалоба одной из работниц на домогательства и жестокое обращение. Перебор для одного вечера, должна признать. Моя звезда закатилась.
Далее началось медленное сошествие в ад. Закрытие ресторана. Журналисты, падкие на скабрезные подробности. Свидетельские показания моей команды, в которых я выглядела неуравновешенной психопаткой. Немедленный разрыв контракта с телеканалом. И, разумеется, отказ банка в финансировании. С того времени я – лишь выжженное поле. У меня больше ничего нет. И сама я – никто.
Смотрю на конверт. «Роза да Фаго, дорога на Шерот». Ничего себе адрес! И с чего мне вздумалось встретиться с ней? Я вовсе не обязана, так что могу еще вернуться в Париж и забыть обо всей этой истории. Нет. Мы проделали слишком долгий путь. И я притащила Нану в эту забытую Богом гостиницу. Мысль, что некая Роза была знакома с моей матерью, глубоко потрясла меня. После ее смерти я цепляюсь за любую мелочь. Не проходит недели, чтобы я не увидела, как Роми заворачивает за угол в каком-нибудь переулке. Ни одного дня, чтобы я не услышала ее смех.
Нана встает и, словно умеет читать мои мысли, протягивает мне куртку. Я еще сомневаюсь, но потом иду вслед за ней. В конце концов терять мне больше нечего.