Вика возвращалась с работы домой в Яхрому поздним вечером. Ехать было просторно, по мере удаления от Москвы машин на дороге становилось все меньше. На дне термокружки плескалось немного остывшего имбирного чая, она пила его маленькими глотками и ругала себя. Не умеет она отказать. Просто сказать «нет», и все, больше ничего не нужно. Сегодня у нее снова не получилось. Вика вспоминала детали планерки, и перед ней все время возникало длинное и рыхлое, как батон, лицо Тёмика.
– Так, в первую программу января у нас идет сама Анна Михайловна Черская. С очень вкусной темой! – объявил Темик. – Народная артистка и ее бывший жених, от которого она сбежала прямо перед венцом.
Кто-то сказал: «Ого!».
– И что, уже есть договоренность? – Тоня посмотрела на Тёмика с недоверием.
– Да! «Жених» готов выезжать к нам из Симферополя в дату, которую укажем.
– Ну это понятно, – вяло отозвалась Тоня. – А Черская?
– Да! – снова сказал Темик и мотнул огромной башкой на толстой шее вправо, что у него означало крайний прилив воодушевления. – Сегодня ее помощница мне написала: Черская согласна на интервью.
– А что за история? – подал голос Данила Заботкин.
– История тридцатилетней давности! – объявил Темик. – Когда Черская в молодости работала в Симферопольском театре, у нее был роман с простым таким морячком. Ну или солдатиком… Я точно не знаю, кто он там был. И она собралась за него замуж. Свадьба готовилась. А прямо перед свадьбой Черская поехала на фестиваль. Там она встретила своего великого режиссера. Домой возвращаться не стала, уехала с режиссером сразу на съемки в Грузию. Ну а потом уже в Москву. Насовсем. А морячку, ну или солдатику, они с режиссером из Грузии послали телеграмму и две бутылки красного, – здесь Темик хохотнул, – в извинение.
– Капец, – это снова был Данькин голос.
– Чего капец-то? – Тёмик поднял брови. – Легонькая такая история, никто не умер.
Все посмотрели на Тоню: что скажет? Только она одна, профессиональный, опытный и умный шеф-редактор, на котором незаметно для постороннего взгляда держалось абсолютно все в программе, могла спустить Тёмика с небес его продюсерских фантазий на землю.
Тоня посидела некоторое время молча. Шапка коротких густых волос с проседью, маленькие быстрые глаза, круглые щеки над воротом привычной «коричневенькой» водолазки – она возвышалась над столом крепеньким боровичком. Подумав, Тоня согласно кивнула головой:
– Супер! Прямо наша тема.
– Ага! – просиял Тёмик. – Стопроцентное попадание! Тыща очков в рейтинг!
– Черская тему спрашивала? – Тоня беспокойно глянула на него.
– Спрашивала. Я сказал, что бывший возлюбленный, а кто – типа интрига.
Тоня смотрела недоверчиво.
– И что, – спросила, – Черская на такое согласилась?
– Ну, помощница ее сказала, что если только не Коростелев. Коростелев теперь враг номер один. Остальные, видимо, нормально. Я ответил, что точно не Коростелев.
Все задумчиво помолчали. Тоня перевела взгляд на корреспондентов.
– Кто тему возьмет?
Никто не спешил отзываться.
– Вика, давай ты? Ты ведь же уже брала интервью у Черской.
Вика вся подобралась и решила сопротивляться до конца.
– Нет, не возьму.
Тёмик округлил свои черные глаза и с напором спросил:
– Почему это?
– Потому что, – Вика старалась говорить спокойно, – вы знаете, те интервью были в других проектах. Не в нашем. Черская на самые обычные вопросы может взорваться. И куда подальше послать. К такой-то матери. А за такую… интригу… она вообще не знаю, что с нами сделает.
Поднялся шум. Некоторое время Вика, Тоня и Тёмик препирались. Вика выдержала напор. Но Тёмик все равно навязал ей половину – интервью с бывшим женихом. Черскую на себя взял Олег Майоров. Тёмик обещал «подключаться». Хотя известно, как он подключается.
Вика жалела: не нужно было вообще ни на что соглашаться. Не связываться с этой темой. Она уже подъезжала к Яхроме, когда пошел снег. Маленькие сухие снежинки тормозили в испуге перед лобовым стеклом и пролетали мимо, вспыхивая искрами на мгновение. Понятно, что Темик что-то Черской наврал. Хотя что ему еще делать? Все время приходится врать. Ну, или умалчивать. Специфика программы.
Вика припарковалась возле дома на плохо очищенной от снега площадке под двумя соснами. Странно, что так поздно, а ее любимое место никто не занял. Удача. Она выключила фары и осталась сидеть. Отсюда были видны окна их квартиры: везде горел свет. Там сейчас мама, бабушка, сыновья – все чем-то заняты.
Две бутылки красного, две бутылки красного… Может, надо было все-таки идти в программу «Про пыль»? То есть это была передача о чистящих средствах, но они с Настей Смирновой называли ее просто «Про пыль». Когда закрылся их предыдущий проект, работу предлагали в двух программах: «Давай простим друг друга» и «Про пыль». Вика выбрала первое, Настя скрепя сердце – второе. Впервые за несколько лет лучшие подруги пошли работать в разные места. Настя каким-то чудом сразу догадалась, что снимать сюжеты «про пыль» будет во всех отношениях лучше, чем про прощение. Хоть и стыдно по-журналистски.
Пилотные выпуски «Давай простим друг друга» выглядели вполне сносно. Даже интересно. Концепция такая: нужно найти двух известных людей (а можно «звезду» и обычного человека), которые когда-то поссорились, обидели друг друга, но потом поняли, что зря так поступили. Они хотят попросить друг у друга прощения и помириться. Передача должна была помочь им в этом. Первые выпуски так и выглядели: сначала герои рассказывали по очереди о случившемся, раскаивались в своей горячности, потом встречались и радостно раскрывали друг другу объятия.
Но это было сначала. Потом оказалось, что знаменитости совсем не желают говорить о своих ошибках. Не мечтают извиняться. Не хотят обниматься с бывшими друзьями, женами и брошенными детьми. А кто захочет? Даня Заботкин, самый юный и веселый в их команде, занимался тем, что придумывал программе альтернативные названия. У него хорошо получалось: «Давай выколем глаза друг другу. Давно пора», «Сорян, братан», «Упс, я дид ит эген» («Ой, я сделал это снова»), «Сдохни, тварь!».
В работе над программой выяснилось, что чаще всего «звезды» грешили тем, что друг у друга что-нибудь воровали: идеи, роли, сюжеты, музыку, женщин, мужчин, детей, спонсоров. И потом, конечно, становились с обворованными заклятыми врагами. И, конечно, не горели желанием никому об этом рассказывать. Тем более на камеру. Когда однажды заговорили об этом в монтажной, Тоня предположила:
– Может, это самый частый человеческий грех? Мы ведь все иногда что-нибудь воруем.
– Ничего себе! – Даня принял возмущенный вид. – Я за всю жизнь только один ластик украл. Ну или не один, а полтора…
Тоня живо повернула к нему свое круглое лицо и со смехом сказала:
– Не зарекайся, Данечка! Может, тебе еще придется умыкнуть у ближнего вполне себе целую женщину.
Все вокруг гоготали, а Вика поддержала Заботкина.
– Не знаю, – с хмурым лицом сказала она. – Я ничего ни у кого не крала. Даже ластиков.
В общем, откровенничать «звезды» соглашались только по всяким мелочам, далеким от жизни и правды. А те, кто решался рассказать о себе что-то настоящее, давно уже не были популярными, поэтому соглашались сниматься в чем угодно, лишь мир снова на одно мгновение вспомнил о них. Никто из бывших врагов не хотел встречаться очно, поэтому обычно снимались два отдельных интервью и монтировались в единый сюжет. Программа измельчала, толком не начавшись. Руководство канала не раз уже жестко высказывалось в том духе, что такие «нафталиновые страсти» никому не интересны. Правда, Анне Черской Тёмик планирует-таки устроить сюрпризом очную встречу с бывшим женихом. Самоубийца! Хотя… Этот человек для актрисы уже не важен, наверное. Может, и получится. «Все, надо забыть. Я дома», – сказала себе Вика. Она закрыла машину и поднялась в квартиру.
«Жених» должен был приехать в Москву из Симферополя рано утром тринадцатого декабря, в этот же день они должны провести с ним съемку. А на четырнадцатое число запланировано интервью с Черской и встреча бывших влюбленных.
Утром тринадцатого Вика отправила сыновей в школу, посидела на кухне с мамой, неторопливо собралась на работу. Перед выходом заварила в термокружку имбирный чай: мед, лимон, тертый имбирь и кипяток. Напиток обдал Вику горячим паром. Ей нравится аромат имбиря. Сильный, терпкий, он противостоит белым снегам за окном, холоду и тоске.
У гостиничного комплекса, куда поселили гостя, Вика встретилась со своей съемочной группой. Операторов на программе работало двое. Сегодня ей достался Димка. Самый лучший из всех операторов на свете. Вика знает его давно: вместе работали три года в одном хорошем проекте. Димка талантливый и надежный, как скала. В его тени хочется присесть отдохнуть, попить водички. Вместе с Димой из машины вышел осветитель Артем, спокойный, пухлый, как бы ватный парень.
– Вик, привет! Ну что – работаем? – Димка улыбнулся, открывая багажник. Вдвоем с Артемом они подхватили чемоданы и кофры с техникой и двинулись ко входу гостиницы.
Вошли. Вика оглядела холл. С одного из дальних диванов ей навстречу поднялся человек. Человечек. Такой маленький! Вика, высокая – голова в облаках, всегда относилась к низкорослым людям с необъяснимой жалостью. Она ощущала так, что природа их несправедливо обделила. Нанесла что-то вроде увечья.
Но человечек был не только маленьким. Он был еще и очень старым. С высоты своего роста Вика разглядела на голове мужчины веснушчатую лысину и венчик седых волос вокруг, очки, морщинистую, крупными складками, кожу на лице. «Ему пятьдесят восемь лет, – подумала Вика. – А выглядит на все семьдесят. Как же так?».
Мужчина приближался. И был он не только очень маленьким и очень старым, но еще и нелепым. Вика с удивлением смотрела на заношенный свитер, черные брюки из дешевой ткани, которая не умеет лежать, а умеет только коробиться вокруг тела, и гигантские черные ботинки. Она никогда не видела таких ботинок: толстокожие, немного круглые и немного квадратные, они вздымались над ступней вверх и напоминали тяжелые, непропечённые кирпичи бородинского хлеба. Пожилой гном, обутый в буханки, наконец добрел до Вики. Глядя заострившимся лицом сверху вниз, она произнесла:
– Юрий Николаевич?
Мужчина запрокинул голову, покивал и улыбнулся:
– Да. Это я!
При улыбке на его зубах мелькнуло золото – справа и слева. Золотые коронки. На половину рта! Разве их кто-то еще носит?
Растерянная, Вика едва не забыла представиться. Потом назвала себя. Юрий Николаевич снова вежливо покивал. Она рассказала ему план действий: сначала они запишут в одном из ресторанов гостиницы интервью, там же подснимут детали и фото, потом надо будет снять прогулку Юрия Николаевича в городе.
Вика не могла справиться с мыслями. Перед глазами возник образ Черской. Да, ей тоже уже пятьдесят шесть. Но выглядит она… О, выглядит она… Ну максимум на сорок. Конечно, весь арсенал современной бьюти-индустрии к ее услугам. И пластическая хирургия тоже. Хотя с ней Черская не перебарщивает, хватает ума. Поэтому смотришь на актрису и видишь мягко увядающую красавицу. Гибкую и стремительную, как рысь. С высокоскулым лицом и короткими пепельными волосами на небольшой, аккуратной голове. С внимательным, настороженным, как бы следящим за тобой взглядом серых глаз с золотыми крапинами в середине. Наверное, от такого взгляда у мужчин по спине ползут мурашки. Им кажется, что эта прекрасная кошка сейчас бросится на них и разрежет клыком яремную вену. Но кошка не двигается. Она, напротив, отворачивает свою маленькую голову в сторону. И тогда мужчины, загипнотизированные, сами приближаются к ней… В женщинах Черская тоже разжигает любопытство. Вика нередко листала ее фотографии в соцсетях. Рассматривала точеную фигуру, блестящую, покрытую оливковым загаром кожу рук и ног, под которой угадывалась безукоризненная красота мягких, упругих связок и готовых к движению, быстрых и сильных мышц. При этом Вика знала, что фотошопом актриса не злоупотребляет – вживую она смотрится почти так же хорошо. У Черской через день спортзал и йога. И каждый месяц разгрузочные недели. Если, конечно, она не сочиняет в своих соцсетях.
Предъявить Анне Черской такого бывшего жениха означало бы публично нанести ей что-то вроде пощечины, что-то вроде звонкой, вульгарной оплеухи.
– Вик, – позвал Дима и посмотрел многозначительно, – думаю, снимать пойдем в «День и ночь», в синий зал. Там будет хорошо.
«Точно! – обрадованно подумала Вика. – Темный зал плохо освещенного ресторана. Это выход!». Она благодарно кивнула Диме.
Синий зал «Дня и ночи» был пуст, он дремал, как забытый всеми ненужный старик. Дима усадил Юрия Николаевича в кресло в стиле ампир, Вика села на стул рядом и, как обычно, завела предварительную беседу, пока ребята будут возиться со светом. Мужчина достал фотографии, его просили взять их с собой.
– Это вот мои родители 17 октября 1976 года провожают меня в армию, – Юрий Николаевич протянул Вике первую карточку. На черно-белом фото почему-то прямо посреди деревенского двора сидят на табуретках трое: отец, мать и сын. Сын в центре. Светловолосый юноша с высоким лбом, прямым и как будто упрямым взглядом. Довольно симпатичный. В белой рубахе. На его плечах лежит праздничный рушник, необыкновенно длинный, он свисает почти до земли. Отец старый, благообразный, с бородой. Похож на деревенского старосту. И мать тоже совсем старушка. Белый платок, завязанный туго у подбородка, морщины, какие же глубокие, как теперь у сына, тонкие губы, глаза, глядящие в себя. Она должна была быть этому парню бабушкой, но не матерью.
– У вас на плечах рушник. Это традиция такая? – спросила Вика у Юрия Николаевича.
– Это полотенце. У меня на плечах полотенце, – мужчина непонимающе моргнул за квадратными очками.
– Ну да, полотенце. Их рушниками называли.
Повисла пауза.
– А сколько лет здесь вашим родителям?
– Матери пятьдесят, отцу пятьдесят пять.
Они детей – меня и моих двух братьев – поздно завели. Мать родилась 5 мая 1926 года в Бессарабии. Ее семья жила в землянке – очень бедные были. Отец ее из землянки замуж и взял. Поэтому они решили сначала на ноги встать, потом детей заводить. Когда родился мой старший брат, отец уже разбогател. Ну и возраст к тому времени у него был приличный – за тридцать.
Дима с Артемом включили осветительные приборы, и Юрий Николаевич щурился на яркий свет, как на солнце.
– Разбогател, да? Сумел? – спросила Вика.
– Да, сумел. Увез жену на Украину, там стал выращивать виноград и делать вино. Участок со временем купил большой под виноградник. Много вина продавал. Много… – Мужчина снял очки, потер ладонью словно бы ослепленные глаза, вернул очки на место и взглянул на Вику уже бодрее. – Хорошее оно у него было. Всем нравилось… По пятьсот литров могли на свадьбу заказать. В конце 70-х годов у отца уже было десять тысяч рублей скоплено на книжке.
– Надо же! Огромные деньги по тем временам, – Вика покачала головой.
– Да. Большие деньги. Вина делали много. Бочки у нас для него были специальные такие, гигантские. Если своего винограда не хватало какую заполнить, отец отправлял меня с братьями на совхозный виноградник. Он сразу за нашим забором находился. Мы приносили полные корзины, и отец добивал бочку.
Вика изобразила на лице что-то вроде восторга от находчивости отца.
– И это были трудные походы, – продолжал Юрий Николаевич. – Представляете, ночью, в кромешной темноте, нужно собирать виноград и корзину, тяжелую, огромную, за собой таскать. Ну и потом принести ее домой. Мы с братьями в таком поту возвращались, в рубахах мокрых – хоть выжимай. Отец хотел еще распивочную открыть. Если вино разливать стаканами, то это совсем другой доход. Но не дали.
– Не дали? – переспросила Вика. – Ну, распивочная действительно, наверное, не очень полезное дело.
– Тогда, в 1986 году, антиалкогольная кампания началась… Возле нашей калитки все время дежурил милиционер, чтобы не приходили люди покупать вино. А потом вообще приказали виноградник вырубить.
Вика сочувственно покачала головой:
– Да, в те времена много виноградников погибло…
– Да.
Помолчали.
– У вас, наверное, было счастливое детство? – Вике было интересно, ведь не так часто встретишь людей из поколения ее родителей, кто мог бы похвастаться сытым, обеспеченным детством.
– Что вы! Нет, совсем нет, – Юрий Николаевич усмехнулся. – Отец у нас был строгий, вспыльчивый. Чего напортишь, разобьешь или поломаешь случайно – цепком отлупит. Если один из нас троих чего-нибудь набедокурит, он разбираться не будет, кто именно, поймает первого попавшегося и изобьет. Старший брат любил на улице что-нибудь вытворить. Придут на него нажалуются, а его и не найти… Никогда не найти. Отец поймает меня или Сашку, среднего, и злость сорвет.
– Так вы же ни при чем были?
– Да. Но отцу это было все равно… Все равно. А старший брат через два дня домой придет – у отца уже нет запала его наказывать. Да… Я вот очень любил с отцом в город ездить. Раз в месяц мы ездили. Он с друзьями встречался, а мне мороженое покупал. У нас в деревне мороженого не продавали. Как я эти поездки ждал – ужас! И когда мы с ним в автобусе уже в город ехали, нервы у меня не выдерживали. Так долго ждал, что не мог дотерпеть и ныть начинал. Однажды так разозлил нытьем отца, что в городе он мне накостылял и мороженого не купил.
Дима тронул Вику за плечо:
– Посмотри.
Она встала и заглянула в камеру. Отличная картинка. Весь свет у Юрия Николаевича на лице, поэтому морщины не так заметны. Одежда в полумраке. Очки благородно мерцают. Прямо пожилой профессор.
– Все отлично! – Вика посияла благодарным взглядом в сторону Димки.
Юрий Николаевич отложил фотографии (и продвинулись-то только до второй, отметила Вика), и они начали запись интервью.
Вика:
– Юрий Николаевич, расскажите, пожалуйста, в двух словах о себе.
Юрий Николаевич:
– Я родился 8 октября 1958 года на Украине. В 1976 году закончил техникум. С 1976 по 1978 год находился на краткосрочной службе в армии. 15 октября 1979 года я оформился на постоянную службу в Советскую армию…
Вика:
– Юрий Николаевич, я имела в виду – коротко расскажите, в общем. Кто вы по профессии?
Юрий Николаевич:
– Я старший прапорщик запаса. Авиационный техник-механик. Всю жизнь обслуживал вертолеты. Сейчас на пенсии.
Вика:
– Сегодня мы хотели бы поговорить о ваших отношениях с Анной Михайловной Черской. Насколько я знаю, в молодости вы были влюблены друг в друга и собирались пожениться. Это действительно так?
Юрий Николаевич:
– Да, в 1981-82 годах мы были влюблены друг в друга и собирались пожениться. Но не сложилось.
Вика:
– Расскажите, пожалуйста, о вашем романе. Как вы познакомились?
Юрий Николаевич:
– Мы познакомились 29 июня 1981 года на пляже в Николаевке, это место недалеко от Симферополя. Она приехала отдохнуть на море с подругами, а я приехал с друзьями, ребятами из моей части. Вот слово за слово мы и познакомились двумя компаниями.
Вика:
– Вы сразу обратили внимание на Анну?
Юрий Николаевич:
– Нет. Просто было хорошо поболтать с девчонками. А она незаметная вообще была. Ничем не выделялась. Очень худая. В панамке. Плавать она не умела. Все плавали до буйков и дальше и наперегонки, а Анна Михайловна на мелководье сидела. И я тоже почему-то остался на мелководье сидеть.
Вика:
– А когда вы начали ухаживать?
Юрий Николаевич:
– Вот в тот день мы с ней все сидели в полосе прибоя, разговаривали и потом я предложил встретиться в другой раз. В Симферополе уже. Мы же оба там жили. Она согласилась.
Вика:
– А сколько вам тогда было лет?
Юрий Николаевич:
– Мне двадцать два, Анне Михайловне двадцать.
Вика:
– Каким было ваше первое свидание?
Юрий Николаевич:
– Да самым обычным. Гуляли по центру города. Разговаривали. Ничего особенного.
Вика:
– Какой Анна вам запомнилась в те дни?
Юрий Николаевич:
– Ну, Анна Михайловна была серьезная. Даже странно это было для молодой девушки, артистки к тому же. По уму она казалась старше нас, что ли. Но могла и посмеяться… Да, конечно, могла… Но больше серьезности в ней было. Целеустремленности, что ли. Как точнее сказать, не знаю.
Вика:
– Она тогда ведь работала в Симферопольском театре. Вы ходили к ней на спектакли?
Юрий Николаевич:
– Нет, не ходил… А чего было ходить? Анна Михайловна зайцев только играла.
Вика:
– А почему… только зайцев?
Юрий Николаевич:
– Она же начинающая актриса была. И, наверное, зайцы у нее хорошо получались. Было два спектакля. Один точно детский. Второй… не знаю. Наверное, тоже детский. И в каждом спектакле ей дали роль зайца.
Возникла пауза. У Вики в голове истерично вскинулась мысль: «Господи, еще и зайцы! Программу можно будет назвать «Закатаем Черскую в асфальт». Зайцев выкину».
Вика:
– А в какой момент вы поняли, что любите друг друга?
Юрий Николаевич:
– Когда гуляли ночами допоздна и никак расстаться не могли. Вообще долго друг без друга не могли. Совсем родные стали.
Вика:
– Вы делали друг другу какие-то сюрпризы? Чем-то радовали?
Юрий Николаевич:
– Она пионы любит… Любила… Сейчас как – не знаю, конечно. А тогда любила. Я ей их летом дарил, когда была возможность. Иногда вставлял в ручку двери ее квартиры, чтобы она нашла, когда вернется. Анна Михайловна тогда у тетки своей жила. Она сама же из Самары. Пионы часто тетка находила… ругалась.
Юрий Николаевич слегка рассмеялся, Вика тоже.
– Юрий Николаевич, а как вы сделали Анне Михайловне предложение?
Юрий Николаевич:
– Знаете, это даже было не предложение. Мы замучились бродить по улицам, на лавочках сидеть, мерзнуть, прятаться от дождя. Надумали пожениться, чтобы мне дали комнату в семейном общежитии. Проблемы бы наши решились. В начале июня 1982 года мы подали заявление в ЗАГС. На третье сентября мы сами попросили назначить свадьбу.
Вика:
– Наверное, эти месяцы вы активно готовились?
Юрий Николаевич:
– Да как готовились… Тогда денег толком не было у нас. Она уехала летом на гастроли. А я откладывать деньги начал, чтобы купить Анне Михайловне платье, себе костюм. Кафе присмотрел, куда пошли бы с друзьями после регистрации. Родители у нее были в Самаре, а у меня в деревне на Украине. Только с друзьями могли отметить. А к родителям хотели потом съездить, когда распишемся.
Вика:
– Как же получилось, что вы расстались?
Юрий Николаевич:
– На гастролях она познакомилась с каким-то мужчиной, и у них начался роман. Анна Михайловна написала мне короткое письмо, что нашей свадьбы не будет.
Вика:
– А потом, после гастролей, вы поговорили? Она что-то объяснила?
Юрий Николаевич:
– Нет. Мы больше никогда не виделись. Я хотел поговорить. Очень. Названивал в Ульяновск, потом в Казань, в те театры, где они выступали на гастролях. Но ее никогда на месте не было. Или вообще не знали, где такую искать. Наверное, она просто не хотела подходить к телефону. Я много раз звонил… Потом перестал.
Вика:
– Вы очень переживали?
Юрий Николаевич:
– Да, переживал. Вот это… когда не можешь поговорить лично, объясниться… очень расстраивало. Как будто человек уехал и потерялся навсегда. Исчез. Но со временем прошло. Со временем успокоился. Через год я встретил свою первую жену, Мадину Теймуразовну. Она была азербайджанка.
Вика:
– Я слышала, что вроде Анна Михайловна после расставания послала вам какую-то посылку…
Юрий Николаевич:
– Посылку? Нет, я не получал никакой посылки. А когда она посылала? Что в ней было?
Вика:
– Я… Я не знаю. Может, и не было никакой посылки.
Юрий Николаевич:
– Не знаю. Мне ничего не приходило.
Вика:
– Значит, через год вы встретили свою будущую жену и у вас сложилась семейная жизнь?
Юрий Николаевич:
– Да, тогда я женился в первый раз. Мы прожили недолго совсем, но сына успели родить. Во втором браке тоже родился сын. А в третьем уж никого не родилось. Правда, с третьей женой мы растили моего первого, старшего сына, потому что Мадина Темуйразовна умерла, когда Тимуру исполнилось тринадцать лет.
Вика:
– Сочувствую. Как хорошо, что ваша жена согласилась принять в семью ребенка от первого брака…
Юрий Николаевич:
– Да, согласилась. Но ей несладко пришлось. Да и мне тоже. Тимур же подростком уже он к нам жить перешел. Характер у него был тяжелый. Маму потерял да переходный возраст еще… Все трое мы натерпелись. Потом он вырос, уехал от нас, почти не общается.
Вика:
– И сейчас вы живете с женой вдвоем?
Юрий Николаевич:
– Нет. Так сложились обстоятельства. Отец заболел, мне нужно было поехать ухаживать за ним. Я поехал. Думал, вернусь к жене потом, но не вышло. Сейчас живу один. Снимаю комнату в Судаке. Мы ведь с третьей женой там все годы жили. Работаю в охране санатория.
Вика:
– Юрий Николаевич, если бы Анна Михайловна попросила бы сейчас прощения за тот неожиданный разрыв, что бы вы сказали?
Юрий Николаевич:
– Да за что особо просить прощения? Она полюбила другого человека. Ну что ж… Так бывает. Но вот, конечно, надо было позвонить… Поговорить, чтобы я не метался там, в Симферополе, не обрывал телефоны…
Вика:
– Ну да, вот если она попросила прощения за это?
Юрий Николаевич:
– Да я потом обиды уже не держал.
На этих словах Юрий Николаевич коротко махнул перед собой рукой и улыбнулся. Тут же задышал и завозился у камеры Дима. Вика поняла, что будет остановка.
– Стоп, – сказал Дима, – последний вопрос надо переговорить, был блик.
Вика догадалась, что у Юрия Николаевича сбликовал один из золотых зубов. Дима сдвинул камеру чуть вбок, потом еще – искал положение. Это, наверное, было бесполезное занятие. При таком количестве золотых зубов у героя не один блеснет, так другой. Лучше бы Юрию Николаевичу не улыбаться.
Возобновили съемку.
Вика:
– Юрий Николаевич, вот если бы Анна Михайловна попросила прощения у вас за тот неожиданный, резкий разрыв, что бы вы ей сказали?
Юрий Николаевич:
– Я бы сказал, что обиды не держу. Все было хорошо.
Вика:
– Как вы вообще считаете, это важно для людей – просить прощения и прощать?
Юрий Николаевич:
– Не знаю… Раньше я думал, что важно. А сейчас я по-другому стал думать.
Вика:
– Как же вы теперь считаете?
Юрий Николаевич:
– Восемь лет назад, 18 января 2008 года, умерла моя мать. Отец сильно болел тогда уже. Нужно было поехать на Украину за ним ухаживать, к нему в деревню. Я говорил вам… И я поехал. Я же пенсионер уже был. В армии на пенсию раньше выходят… У меня даже случай был… Ну или не случай, а так… У нас организовали встречу выпускников школы. Все, значит, одноклассники хвалились достижениями: я то, я сё. А я спросил: кто из вас пенсионер? Они все молчат. Никто не пенсионер. А я уже пенсионер был. Вот так! Да… И я, значит, поехал ухаживать за отцом. На столько времени, на сколько понадобится. От жены уехал. На год, может, на два… Не знал, на сколько. И мы прожили вместе с отцом семь лет. Нормально жили, но с деньгами у нас очень плохо было. У меня пенсия – восемь тысяч. Это сейчас, раньше еще меньше было. У отца вообще копейки, он на государство никогда не работал, всегда на себя. А расходов на одни лекарства сколько было – у-у! Перебивались с ним кое-как. На огороде все выращивали, кур я держал. Как только приехал к отцу, можно было продать скупщикам корзину яиц и купить на эти деньги блок сигарет. Отец курил много. А через год надо было уже две такие корзины привезти, чтобы блок купить. А корзины эти такие большие, пока их наберешь… Или вот с курицей иногда приедешь на рынок, чтобы продать, а там такого народу с курицами – тьма. Продавцов больше, чем покупателей. Часто приходилось отдавать то, что привез, за столько гривен, сколько стоил проезд, чтобы хоть не в убыток съездить. Иногда и это не удавалось…
Вика:
– Юрий Николаевич, вы хотели о прощении сказать…
Юрий Николаевич:
– Да-да, я к этому и веду. Примерно за месяц до смерти отец стал задумываться: курит на крыльце, думает и иногда на меня смотрит. А я-то за работой все. Потом опять курит и думает. Я не понимал, что такое. Он ведь почти слепой был, не видел меня, что ли? Пытался как будто разглядеть… Но я знал, что видит он меня… Потом отец наконец сказал, что хочет попросить у меня прощения. За все, что было в жизни. За деньги тоже. Знаете, от отцовских денег же нам с братьями ничего не досталось.
Вика:
– Почему? Из-за деноминации?
Юрий Николаевич:
– Нет! Он сам, своими руками отдал их какому-то проходимцу, который обещал купить где-то золото, ковры, хрусталь и привезти в деревню. Вложение денег вроде. Соседям этот аферист привез уже хорошие ковры. А потом насобирал с деревенских еще больше денег и не вернулся. Отец его все ждал. Долго ждал. Ходил к соседу, который был вроде родственником этого проходимца. Почти год ходил. Все бесполезно! Ну а потом чуть с ума не сошел, заболел… И мы с братьями долго без своего жилья были. Саша и Сергей получили потом, конечно, жилье. Но трудно, долго это было. А у меня так и не случилось своего жилья. Не знаю, может быть, поэтому отец и стал просить прощения. Даже заплакал. Но я ничего не почувствовал.
Вика:
– Ничего не почувствовали?
Юрий Николаевич:
– Совсем. Даже так почувствовал, что не нужно все это, лишнее.
Вика:
– Может, это от обиды?
Юрий Николаевич:
– От обиды? Нет… Я же на него не обижался. Ну, конечно, досадно тогда было, что деньги зря пропали. Но обиды потом я уже не чувствовал. Он просил прощения и за детство. И я тоже ничего не почувствовал. Это ненужные слова.
Вика:
– Наверное, это было важно для него самого.
Юрий Николаевич:
– Да, для него самого… наверное… Но он думал, это важно мне тоже. Он так и сказал: думаю, тебе нужно услышать эти слова. А я вообще об этом не думал. Понимаете? Я не думал об этом. Мне не нужно.
«Эти рассуждения тоже придется выбросить», – решила Вика.
Вика:
– Но все-таки мы часто видим примеры, когда попросить прощения и простить жизненно необходимо людям…
Юрий Николаевич:
– Да, конечно, для других это может быть важно. Я согласен. Я сам удивился, когда со мной так произошло. Не ожидал даже.
Вика:
– Так как вы считаете теперь: прощения просить вообще не стоит?
Юрий Николаевич:
– Нет. Не стоит. Я так думаю.
Вика:
– Спасибо за интервью, Юрий Николаевич.
Юрий Николаевич:
– Пожалуйста.
Он снова улыбнулся, и снова, наверное, в камере был блик, но это не было уже неважно: прощание в интервью, конечно, не войдет.
Пересадили Юрия Николаевича на диван, Вика села рядом. Они будут рассматривать фотографии, а Дима их в это время снимет в несколько планов.
– Юрий Николаевич, – спросила Вика перед тем, как начать просматривать фото, – вот получилось так, что вы правильно, хорошо поступили с отцом, ухаживали за ним в старости, но ваш брак разрушился?
– Да, не сохранился мой брак с третьей женой, с Татьяной Константиновной. Я хотел сначала взять отца к нам. Но она была против. Квартира у нее – маленькая двушка. Это ее квартира полностью. Было бы всем тесно. Да и курил отец без конца. А Татьяна Константиновна не выносит. Я думал, что досмотрю отца и вернусь. И вернулся. Но она сказала: «Зачем ты приехал? Уезжай».
– Она отвыкла за эти годы?
– Да. Ну и я тоже непростой по характеру. Вредный, можно сказать. Мне надо, чтобы все на своих местах стояло. Даже стул, например. Если он стоит здесь, то не надо, чтобы он в другом месте оказался. Или чтобы его задвигали, например, в угол. Все должно быть на месте. Татьяну Константиновну это всегда раздражало.
Дима смотрел на них через объектив. Юрий Николаевич иногда взглядывал в его сторону, а потом поспешно отводил взгляд. Он протянул Вике фото:
– Это вот мы с первой женой, Мадиной Теймуразовной, и Тимуром. Тут ему шесть месяцев.
Вика сначала разглядела женщину. Со снимка смотрела крупная брюнетка с большими спокойными глазами. На коленях у нее сидел упитанный младенец в белом чепчике и круглыми глазами таращился на фотографа. Юрий Николаевич торжественно восседал рядом с женой и напряженно глядел в камеру. Он был на полголовы ниже супруги, отметила про себя Вика.
– А есть снимки с Анной Михайловной?
– Нет, с Анной Михайловной снимков нет. У нас и было-то две-три фотографии, но они потерялись… Давно потерялись.
– Жаль, – Вика вздохнула.
– Это вот моя вторая свадьба. Со второй женой – Еленой Викторовной. Это ее отец с нами.
Вика взяла в руки снимок. Еле сдержала улыбку, так молодожены были карикатурны. Очень полная невеста в пышном белом платье. Пояс узок и забрался выше талии. Широкое лицо, над губой – усы. Заметные. Темные вьющиеся волосы широко разбросаны по плечам, а сверху на них возложена широкая шляпа с цветами. В руках у невесты букет гладиолусов. Жених, то есть Юрий Николаевич, стоит рядом. В военной форме. Форма ему не идет. Необыкновенно широкие (зачем такие?) плечи кителя плохо смотрятся при маленьком росте. Невеста чуть-чуть выше жениха. Справа от невесты ее отец. Офицер. Тоже невысокий, но плечи у кителя нормальной ширины, поэтому форма сидит на нем отлично. Никто из троих не улыбается. Все просто смотрят в камеру. Ни одного лучика эмоций. Хотя у отца невесты, кажется, был повод для радости. Свадебные фото Вика обычно комментирует в таком духе: «Какая красивая пара!» или «Какая счастливая пара!», это зависит от того, чего – красоты или счастья – на снимке больше. Сейчас у Вики в голове метались мысли, она судорожно искала в голове подходящий комментарий.
– Красивая пара! – лучше у Вики ничего не нашлось.
– Это вот ее отец, – Юрий Николаевич ткнул пальцем в тестя. – Он был полковник. Начальник нашей части. Я же на полковничьей дочке женился.
– О!
– Да. Только Елена Викторовна работать не любила. Вообще. Я на огороде каждый день вкалывал, все у меня росло как надо. Даже возле вертолетной площадки на работе участок разработал, картошку там посадил, тоже ухаживать надо было. Окучить, полить. Я все время после службы и в выходные на огороде. А она нет. В выходные сидит дома, ногти красит. Я, говорит, жизнь на грядках убивать не хочу, тебе нравится – ты и копайся. Столько ругались с ней, ой! У меня же командировки были часто. И надолго. На кого в это время огороды оставлять? Елена Викторовна занята же – ногти красит. Знаете, кто меня выручал?
– Кто?
– Тесть! Хоть и полковник! Всегда говорил мне: езжай, я все сделаю. И поливал все без меня, не давал на жаре сгореть. И перед тещей, и перед дочкой своей, перед Еленой Викторовной, защищал меня: это вы, говорит, летом возмущаетесь, когда работать надо, а зимой не возмущаетесь, когда надо Юркину картошку есть. Вот так прямо и говорил.
Вика поулыбалась. Юрий Николаевич поправил очки и протянул следующее фото, на котором мальчик лет тринадцати сидит в вертолете.
– Это сын наш, Вадим. В вертолете он сидит. В настоящем. Приезжал ко мне гостить, я ему показывал. Он здесь в шестом классе. Это значит, мы уже шесть лет с Еленой Викторовной в разводе.
– Замечательный у вас сын, – сказала Вика. – Симпатичный. И смышленый, по лицу видно.
– Да! – воодушевленно откликнулся Юрий Николаевич. – Очень умный парень! По материнским стопам пошел – экономистом работает. Вот у меня есть… Вот его свадьба как раз, – он выложил перед Викой новый снимок.
Мальчик, который только что сидел в вертолете и улыбался фотографу из-под густой шапки каштановых волос, мгновенно превратился во взрослого человека – молодого мужчину лет двадцати семи, плотного и слегка начавшего лысеть. Его свадьба была уже совсем другая: невеста и жених хорошо одеты, стоят в просторном зале со вкусом украшенного ресторана, на дальнем плане гости с большими букетами.
– Какая красивая пара! – теперь уже не кривя душой сказала Вика.
– Да! А вот Елена Викторовна, – Юрий Николаевич указал пальцем на одну из женщин.
Вика вгляделась, ей было любопытно посмотреть, какой стала усатая невеста. Удивительно, но почти все изменилось в этой женщине. Только полнота осталась. Но фигура в этот раз была отлично оформлена светлым праздничным костюмом. Юбка до колена, ноги полные, но красивые. Дымчатые колготки, каблук – такие ноги прямо останавливают на себе взгляд. Прическа и макияж тоже удачные. Никаких усов нет.
– Елена Викторовна очень хорошо выглядит, – сказала Вика.
– Да, хорошо выглядит. А меня здесь нет… Нет. Не позвали на свадьбу.
– Как же так?
– Не знаю. Не позвали.
– Может, из-за отчима?
– Может. Вот он, отчим, – Юрий Николаевич указал на высокого рыжего мужчину. – Хотя как… Все знают, что он отчим… Знают, что я есть. Но почему-то не позвали.
Дима уже давно закончил снимать Вику и Юрия Николаевича за беседой, взял стопку фотографий и минут двадцать снимал их отдельно на туалетном столике. Потом он разогнулся и сказал: «Готово. Можем на улицу идти».
На улице сняли проход по улице. Сняли, как Юрий Николаевич, стоя на тротуаре в большой черной куртке, подозрительно похожей на рабочую униформу охранника, и черной шерстяной шапочке, оглядывает Москву. Вика решила, что нужны еще кадры с Юрием Николаевичем в цветочном магазине, чтобы было чем иллюстрировать историю про пионы. Пошли пешком в пассаж – он рядом.
– Знаете, я в армии всю жизнь, но сказать, чтобы был у меня какой-то особый риск для жизни, не могу, – рассказывал по дороге Юрий Николаевич. – А вот на краткосрочной я два раза чуть не умер. В 1977 году мы служили несколько месяцев в туркестанской степи. Воду там можно было пить только специальную, обеззараженную. Бочка стояла на солнцепеке, вода была всегда ужасно теплая, мутная, в нее что-то добавляли, чтобы обеззаразить… Отвратительная была вода. И несколько месяцев я мечтал напиться. Просто хотел чистой, холодной воды. Неделю за неделей… Старшина строго запрещал техническую воду в рот брать, ругался. Мы и не брали. Но ее, знаете, привозили такую прохладную. По утрам. Непонятно, где ее брали. В каком-нибудь ручье, наверное. Холодном-холодном ручье. И однажды я решил: выпью несколько глотков. Чуть-чуть… Лишь бы холодной и не вонючей. И выпил, пока никто не видел.
Мужчина прервал рассказ: чуть задохнулся от быстрой ходьбы.
– И что же было?
– Я даже не думал, что такое возможно. Совсем немного времени – и меня уже рвало. Фонтаном. Выворачивало наизнанку. Еще через час я уже ничего не соображал. Как в тумане помню старшину, который орал на меня. И все, меня потащили в санчасть. Сутки было очень плохо, но я их и плохо помню, а потом поправился быстро. Врач сказала, что запросто мог умереть.
В пассаже Вике на удивление легко удалось получить разрешение на съемку: в цветочном магазине была сама хозяйка, вход в павильон с улицы, она просто пустила их, и все. Чудо какое-то, подумала Вика. Пионов, конечно, не было. Выбрали розовые хризантемы, они немного напоминали пионы. Сняли, как Юрий Николаевич покупает цветы. Добродушная хозяйка улыбалась, мужчина сиял золотыми зубами в ответ. Когда женщина понарошку, для кадра, отдавала ему готовый букет, она почему-то сделала легкий книксен. Юрий Николаевич галантно отвесил поклон. Дима снял этот план и вопросительно посмотрел на Вику. Та едва заметно махнула рукой: окей, пусть так будет. Собрались уходить. Юрий Николаевич забеспокоился:
– Виктория, надо, наверное, мне купить этот букет. На завтра. Чтобы подарить Анне Михайловне. А то как же, был в магазине… И вообще, наверное, лучше с букетом завтра…
– Да-да, надо. Я напишу сейчас продюсеру, чтобы заказали букет и завтра доставили.
Мужчина облегченно кивнул.
Минут двадцать еще снимали в маленьком скверике. Дима взял инициативу в свои руки. Он говорил Юрию Николаевичу, как сидеть, где стоять, куда смотреть, и снимал. Юрий Николаевич поглядывал на оператора с большим уважением и прилежно выполнял все указания. Вика говорила по телефону, обходя сквер кругами по краю, пока Дима не махнул ей призывно рукой: пошли!
– А второй случай, когда я чуть не расстался с жизнью, был там же, – рассказывал Юрий Николаевич на обратной дороге, теперь уже обращаясь к Диме. – Я возился у машины, складывал запчасти и вдруг стало мутиться в голове… Закружилась голова, закружилась… Я подумал: что такое? Перегрелся, что ли? И пошел от машины к гаражу, думал, водички глотну, присяду внутри… И вдруг – бах! Я падаю вниз лицом. Сознание потерял. И удивительно… Перед тем как провалиться в темноту, я увидел близко-близко песок и сухую травинку на нем и запомнил. Потом ребята рассказали, что они вышли из гаража и увидели, что я лежу у машины как убитый. Они испугались. Потом выяснилось уже в санчасти, что меня укусил скорпион.
– Скорпион? – удивился Дима. – Ничего себе! А вы разве не заметили, когда он вас укусил?
– Нет! Совсем ничего не заметил! Потом только мне сказали…
Вернулись к гостинице. Тепло прощались. Юрий Николаевич пожал всем руки.
– Я, знаете, боялся: съемки… то, се… как все будет, – сказал он, когда энергично тряс Димкину руку, – а вы такие хорошие ребята оказались… Спасибо!
– Это вам спасибо! До завтра, Юрий Николаевич!
– До завтра!
«Черт бы побрал это завтра», – подумала Вика, садясь в машину.
В конторе Вика закончила монтаж другого сюжета, вяло посмотрела отснятый с Юрием Николаевичем материал, вяло поговорила о том, что получается, с Тоней, обсудила с Олегом Майоровым план на завтра. План был такой: в 13.00 Олег берет интервью у Черской в театре, после интервью он отпишется как и что, а потом будет следить, когда Черская соберется домой, и сообщит об этом Вике, которая будет со второй съемочной группой и Юрием Николаевичем поджидать Черскую у служебного входа в театр. Трудно было рассчитать время, во сколько им начинать свое сидение в засаде. Решили, что в 14.00. Они, конечно, рискуют замерзнуть, если проторчат впустую часа два-три на холоде, но в противном случае можно упустить актрису.
В машине по дороге домой Вика болтанула холодную кружку: в ней снова плещется немного чая на дне. Ледяного. Опять девять вечера. Опять она будет дома в одиннадцатом. Снова нужно перетерпеть долгую дорогу. Вика выехала на Дмитровское шоссе, над лобовым стеклом промелькивали фонари, а в голове хаотично проскакивали мысли. Усатая невеста, куры на базаре, горячая песчаная степь, скорпион, тухлая вода в бочке, картофельная делянка возле вертолетной площадки, полковник с поливочным шлангом, песок и травинка, отец с сигаретой на старом стуле у крыльца… Всё вот это… и Черская. Черская. Не монтируется, не склеивается… Вика вспомнила случай с кудрявым восточным юношей, который давно, уже несколько лет назад, брал у актрисы интервью… Этот молодой журналист совершил, кажется, сразу все дилетантские ошибки, которые возможно было совершить: читал вопросы по листочку, не слушал ответы, а волновался о следующем вопросе, следующем банальном, заезженном вопросе. Черская не выдержала уже на втором и неожиданно спросила:
– Молодой человек, вы у кого пришли брать интервью?
Парень опешил, заморгал глазами и вымолвил:
– У вас…
– А я – кто?
– Анна Михайловна Черская…
– И кто такая Анна Михайловна Черская?
– Актриса… Народная артистка…
– Вот именно, – очень громко сказала Черская. – И вы считаете, что это нормально для Анны Михайловны Черской слушать ваше блеяние по листочку? Вы могли подготовиться к интервью и хотя бы выучить ваши дурацкие вопросы?
– Я… Да… Извините…
Дальше Черская его слушать не стала, отцепила «петличку» и вышла из кадра. Зардевшийся мальчик и его потупивший глаза оператор остались стоять посреди фойе на обозрении у толпы, внимание которой привлекли возгласы знаменитости.
«Надо просто пережить завтрашний день, и все. Так уже было. Он просто случится, пройдет, и все», – говорила себе Вика.
Но ночью она спала плохо, в той поверхностной, мучительно тревожной дреме, в которой непонятно, сон или явь топчется возле тебя. Мимо нее всю ночь шли во мраке темные гиганты с тяжелыми корзинами на плечах. Они были чернокожими, как мавры, мокрые рубахи облепляли их невероятно широкие плечи и бугристые мускулы рук такого резкого рельефа, какой бывает у киношных палачей. Великаны шли узкой тропой вдоль виноградных шпалер, иногда они спотыкались о корни и ветки, и тогда корзины угрожающе раскачивались на высоте. «Почему эти люди большие? Они должны быть маленькими», – подумала Вика во сне. Гиганты тотчас же лопнули, сдулись и превратились в карликов, упруго семенящих друг за другом. Только корзины остались такими же большими, и стало видно, что в них плескалось черное вино, от мерных мелких толчков оно выхлюпывало через край и проливалось на черную жирную землю.
Утром Вика проспала дольше обычного, мальчики собрались в школу без нее. Мамы тоже дома не оказалось. Мед, лимон, имбирь, кипяток, горячий ароматный пар, поворот крышки – в путь.
У театра они встретились ровно в два. Всей вчерашней командой. Дима, Артем, Вика и Юрий Николаевич. Встретили доставку цветов. Парень отдал Юрию Николаевичу в руки букет невероятных размеров. Высокий и широкий, пестрящий, кроме розовых хризантем, белыми розами и гортензиями и еще кучей всяких цветов, названия которых никто не знает, букет заслонил собой все небольшое тело Юрия Николаевича, и перед съемочной группой оказался большой пестрый цветок на двух черных ножках, укрепленных снизу мощными ботинками.
– Не, ну кто это так перестарался? Это не букет, а корзинища театральная, – рассердился Дима.
– Наверное, Тёмик велел посолиднее что-то заказать, – отозвалась Вика.
– Ну кто его просил, а? – Дима взял из рук Юрия Николаевича букет и с возмущением осмотрел его, словно приглядывался, нельзя ли чего-нибудь лишнее оторвать. Но букет был плотно увязан, и нарядная упаковка щетинилась на Димку двойной оборкой.
– А что, – удивился Юрий Николаевич, – хороший же букет!
– Большой очень, в кадр не войдет, – пошутил Артем.
– И не смонтируется со вчерашним! – сказала Вика.
– Ничего, сейчас пару планов подснимем, и смонтируешь их с магазином нормально, – Димка взялся за камеру.
Вика чувствовала, как в ней растет напряжение, она все посматривала на Юрия Николаевича. Ей хотелось понять, знает ли он о том, что Черская может проигнорировать встречу. «Хотя кто бы ему об этом сказал? – рассуждала она мысленно. – Некому было. Наверное, я должна?»
По Диминым указаниям во время съемки Юрий Николаевич держал цветы у живота и сиял над ними скромной золотой улыбкой, потом поправлял левой рукой бутоны, держа букет в напряженно вытянутой правой, а затем еще разравнивал складки упаковки.
– Так, с букетом планы есть, – сообщил Дима, – без двадцати два – пора на изготовку.
Диспозиция была такая. От служебного входа театра, имеющего просторный стеклянный предбанник, идет небольшая асфальтированная дорожка, возле нее стоит лавочка. Юрий Николаевич с букетом будет на ней сидеть и ждать Анну Михайловну. Дима займет место чуть дальше от него, напротив входа, чтобы в объектив попадал вход, лавочка и лицо Черской. Лицо Юрия Николаевича снимет Андрей, второй оператор, когда освободится после интервью с актрисой. Дима два раза протащил туда-сюда мимо лавочки, возле которой в задумчивости стояла Вика, камеру со штативом – заранее определил, где должна стоять вторая камера. Он отметил это место снежным крестом, шаркнув по асфальту два раза ботинком. Юрий Николаевич ходил туда-сюда за Димой, спрашивал и выслушивал указания, как сидеть на лавочке, как встать, как поднести букет… Спустя время Дима закончил приготовления, упокоился и закурил.
Вика подошла к Юрий Николаевичу.
– Юрий Николаевич, – Вика решилась начать.
– Да? – мужчина поднял к ней лицо.
– Вы знаете, что для Анны Михайловны ваша встреча – сюрприз… И неизвестно, как она отреагирует…
– Сюрприз? Как же? Нет. Я этого не знаю.
– Да, сюрприз. Это так нужно по сюжету, чтобы она удивилась… Ну, чтобы были естественные эмоции.
– Но тот молодой человек сказал, что она будет рада меня видеть.
– А какой молодой человек?
– Тот, который звонил мне… когда я был дома.
– А, это Артем, наверное. Но в то время, я думаю, еще никто не знал, какой будет план.
Юрий Николаевич задумался.
– Так что, – продолжила Вика, – мы должны быть готовыми к любому развитию событий.
При этих словах Юрий Николаевич резко взглянул на нее, словно бы рассердившись. И тут же сам как будто испугался своей реакции.
– Как же так? – спросил он. – Я сюда ехал в надежде на помощь…
– На помощь?
– Да. У меня же, – мужчина со стеснением глянул на Диму, словно бы ища у него поддержки, – у меня же дисплазия кишечника, полипы там большие. Давно, много лет уже, наверное. Я не знал. А живот болел все время, ну и другие проблемы… Врач сказала, что надо оперировать, еще немного – и это на девяносто девять процентов будет рак. И она сказала, что нужно срочно ехать в Симферополь. И там лечиться. Но я не мог поехать – не на что. Она выписала лекарств… на кучу денег, а у меня пенсия восемь тысяч. Как я могу их покупать? А врач все время говорит: не тяните, езжайте в Симферополь. И вот ваш… Артем, вы говорите… сказал, что билеты мне сюда купят, гостиницу оплатят… и Анна Михайловна поможет с лечением… В больницу здесь, в Москве, положит… или деньгами…
У Вики кровь отлила от лица. Дима стоял рядом и молчал.
– Я этого ничего не знала, – замерзшими губами прошелестела Вика.
Юрий Николаевич вопросительно смотрел на нее слегка запотевшими на холоде квадратными очками. Долго смотрел.
– Так, – объявил Дима, – не будем нервничать. Если имелась договоренность, значит, решится вопрос. Скорее всего… Сейчас главное – встретиться. А там посмотрите. Поговорите с ней лично, все расскажете. Оно и уладится.
И Вика, и Юрий Николаевич посмотрели на Диму с недоверием.
Заняли свои места. Юрий Николаевич сел на лавку возле букета. Опустил голову. Маленькая шапочка, большая куртка, худые ноги в черных широких штанах и большие ботинки, немного круглые и немного квадратные. Не выдержав, Вика отвернулась и стала смотреть в другую сторону.
Больше сорока минут не было никаких событий. Из служебного входа никто не выходил. Стали замерзать. Дима несколько раз тревожно оглядывал небо – зимний день быстро гас. Наконец Вике пришло сообщение от Олега: «Закончили. Темой недовольна. Сказала оч. мало. Моей части считай нет. Скоро выходит. Кажется». Минут через пятнадцать появился Андрей с камерой и поставил перекладину штатива на крест, начерченный Димой на заснеженном асфальте.
Снова ожидание. Снова Юрий Николаевич, ходивший от холода кругами вокруг лавочки, сел на свое место. Вика чувствовала, что она все время тянет в себя замерзшие щеки с такой силой, что сводит челюсть. Все они теперь почти не отрывали взгляда с застекленного входа и серой двери внутри него.
И вот она открывается, эта дверь. Первой выходит Черская. В умопомрачительной темно-синей шубе. Внутри предбанника Вика разглядела только густой мех воротника и изящную, стройную линию плеч: тело шубы сшито из другого меха, тонкого, имеющего переливающийся муаровый рисунок. Что это за мех, интересно? За актрисой спешит ее помощница. Вот Черская открывает стеклянную дверь и выходит на крыльцо. Видит приготовленную для нее сцену. Замирает. Шуба, оказывается, длинная, до середины икры, чудесного кроя, перехвачена поясом на тонкой талии. Это каракульча, догадалась Вика, мех нерожденных ягнят, вынутых из забитых на мясо суяглых маток. Черская занесла ногу над ступенями крыльца. Иссиня-черный замшевый сапожок в панике задумался… Сделать шаг или нет?
Потом все произошло молниеносно. Черская рванула с крыльца… Юрий Николаевич, уже давно вскочивший с лавки и, вопреки всем наставлениям, заслонивший собой и букетом для Димки весь кадр, кинулся к ней, как прибой летит навстречу песчаному берегу. Миг – и Черская отшатнулась от букета, обогнула маленького человечка по широкому кругу и понеслась на камеру с перекошенным от злобы лицом. В руке у разъяренной кошки объемистая сумка – и она уже заносит руку для удара. Димка отпрянул от видоискателя, выпустив кнопки, прижал правой рукой камеру крепко к плечу – костяшки замерзшего кулака побелели, а рукавом левой попытался закрыть объектив. Черская поняла глупость порыва, отшатнулась теперь и от Димки. Прорысила через улицу до машины. Догнавшая ее помощница быстро завела кроссовер, и они уехали.
Все стихло. Несколько секунд все смотрели друг на друга, приходя в себя.
– Блин, чуть по камере не долбанула, – сказал Дима.
Вика подошла к Юрий Николаевичу. Тот, растерянный, все еще стоял посреди дорожки, обнимая букет.
– Вы как, Юрий Николаевич? – спросила.
– Вот так встреча, – он покачал головой.
– Да, ужасно все получилось…
– Я не мог подумать, что…
Он замолчал. Вика тоже молчала. Она не знала, что сказать.
– А букет? – Юрий Николаевич заметил в своих руках неподаренные цветы. – Куда теперь его?
– Не знаю. Отвезем в контору.
В машине у Вики Юрий Николаевич сидел молча, обняв себя руками за локти, отогревался. Вике показалось, что у него болит живот. Она предложила зайти куда-нибудь перекусить, выпить горячего чая. Но мужчина отказался. Сказал, что лучше поест в гостинице. Там ему бесплатно.
– До свидания, Виктория, – кинул он, когда Вика припарковалась у отеля.
– Всего вам доброго, Юрий Николаевич. Вы нас простите, что все так произошло.
Он ничего не ответил, махнул рукой и вышел из машины.
Приехав на работу, Вика навела себе большую кружку кофе, обхватила ее замерзшими руками и тихим голосом рассказала обо всем, что случилось, Тоне. Та дослушала, вскочила со стула и пошла к выходу, быстро двигая лопатками на разгневанной спине. Когда через полчаса она вернулась, Вика спросила:
– К Тёмику ходила?
– Да.
– И что?
– Поругались!
– Ну вот, видишь. Я тебе говорила. Толку-то.
Тоня села, подумала немного и сказала:
– Так, я могу дать пятнадцать тысяч.
– В смысле? – Вика не поняла.
– Ну а что? Надо ему денег собрать. Тысяч пятьдесят.
– Правильно. Как я сама не догадалась, – Вика оживилась. – Я только не знаю точно, сколько смогу, надо мне посчитать сейчас.
– Так, – Тоня сделала строгое лицо, – ты не возникай даже, у тебя кредит на машину, мама, бабушка, дети… Без тебя справимся. Сейчас в группу нашу напишу, ну и паре друзей моих богатеньких позвоню, – тут она улыбнулась. – У тебя другая задача будет: передать этому человеку деньги.
Вика насупилась:
– Хорошо. Я передам. Только я тоже пять тысяч дам. И не спорь.
Тоня кивнула:
– Хорошо.
Поздно вечером Тоня скинула Вике на карту пятьдесят одну тысячу рублей, вместе с Викиными пятью получилось пятьдесят шесть. «Неровная какая-то сумма, – подумала Вика, – но что сделаешь?». Поезд у Юрия Николаевича уходил на следующий день в 8.15. Мужчина удивился, что Вика позвонила и договорилась о встрече на вокзале, но ничего не сказал.
Ночевать Вика поехала к сестре, которая жила в Москве, иначе слишком рано утром пришлось бы из Яхромы к поезду выезжать. Перед сном она сложила деньги в белый конверт, подписала: Юрию Кошелеву. Подержала конверт в руках. Какое странное ощущение. Забытое. Сто лет не держала конвертов с деньгами в руках. А раньше в них все время зарплату давали. Что-то из прошлой жизни. Она еще раз провела рукой по плотной белой бумаге.
Утро выдалось неприятным: сырым, простуженным. Пробки. На подъезде к вокзальной парковке длинная очередь. За дорогу Вика несколько раз выхватывала из подстаканника термокружку и привычно пыталась сделать глоток. Но кружка была холодна и пуста. В конце концов пришлось бросить ее на пассажирское сиденье, чтобы больше не обманываться.
Железнодорожный вокзал тоже был из прошлой жизни. Последние годы Вика путешествует самолетом. Аэропорты привычны, вокзалы забыты. Забыты пирожковые, маленькие стекляшки-кофейни, фастфуд-закусочные, забыта простота и приземленность вокзальной спешки. Вике вспомнилось, как встречала бывшего мужа из коротких журналистских командировок. За три-четыре дня она успевала соскучиться и приезжала к поезду, чтобы встретить Игоря, увидеться утром, до работы, а не ждать до вечера. Легкое, яркое чувство – она сейчас его обнимет. Поезд – добрый, хороший друг, привез, вернул любимого в Москву. Как далеко теперь это все…
Вика чувствовала, что воля, которую она собрала в кулак, размягчается, утекает, скользит сквозь пальцы. Но она твердо решила, что удержится, обязательно удержится и не скажет Юрию Николаевичу тех глупых, бессмысленных, никому не нужных слов, которые ей хочется сказать за Черскую. Слов о прощении.