Предисловие ко второму изданию

В этой книге Чеченская война используется в качестве некоей призмы для рассмотрения почти полного коллапса российского государства и армии, а также слабости русского национализма в 1990-х годах. Поэтому вынесенная в подзаголовок формулировка Tombstone of Russian Power (Могильный камень российской мощи[2]) не предполагает, что именно чеченцы несли главную ответственность за утрату Россией статуса великой державы – однако их победа, как надгробие, была одним из самых знаковых проявлений этого процесса. При этом я стремился рассматривать вторжение в Россию либерального капитализма в контексте как российского прошлого, так и схожей исторической модели неудачной капиталистической модернизации, пережитой в странах со слабыми государственными структурами, слабым правопорядком и слабым гражданским обществом. Полагаю, показанная мной несостоятельность реформ и самого государства подтвердилась в полной мере, хотя это и печально, девальвацией рубля и частичным российским дефолтом в августе 1998 года, через четыре месяца после первого издания данной книги. После этих событий и их последствий уже невозможно было с наивным оптимизмом относиться к российским «реформам» как к воплощению идеологии свободного рынка, что было характерно для столь многих западных наблюдателей. Очевидной стала моральная, интеллектуальная, экономическая и историческая ничтожность этих «реформ», подробно разобранная в этой книге. Кроме того, случившееся в августе 1998 года акцентировало одну из главных тем этой книги: то, как само российское государство и в особенности его компрадорская элита стали всецело зависимы от продажи сырья, прежде всего нефти и газа, на мировых рынках. Падение цен на нефть в 1997–1998 годах было ключевым исходным фактором российского кризиса.

Резкий экономический спад, последовавший за августовским дефолтом, и назначение премьер-министром Евгения Примакова обозначили фактический конец ельцинского режима, но многие сформировавшиеся при нём черты нового российского порядка настолько сильно укоренились, что, вероятно, сохранятся в обозримом будущем. В результате Россия вряд ли станет страной, которая будет в состоянии достаточно платить своим солдатам и тем более за которую большинство россиян захотят умереть в бою. В заключении к книге я рассматриваю возможность радикальных изменений в результате национальной революции той или иной формы, наподобие тех, что совершили Кемаль Ататюрк при крушении Османской империи или, менее успешно, Гоминьдан в Китае. Мой вывод заключается в том, что для России такой сценарий сравнительно маловероятен – по меньшей мере если не состоится дальнейший ее распад, а существующий конституционный порядок не рухнет.

Ввиду слабости России ее поражение в Чечне и ее нарастающая неспособность распространять свое влияние за пределами собственных границ являются не только результатом бессилия государства, коррупции и экономического спада. Они также отражают глубокий моральный кризис, охвативший российское общество, наличие в нём того уровня цинизма, апатии, атомизации и алчности, который делает крайне сложным любое объединение ради коллективных – не говоря уже о национальных – целей. Принципиально значимой особенностью России и «русской диаспоры» в соседних государствах в 1990-х годах была именно предельная слабость русского национализма в качестве мобилизующей силы – это обстоятельство нанесло чрезвычайный урон российскому государству и обществу, но в то же время спасло Россию от катастрофического пути Сербии. Как поясняется в этой книге, главным образом данный провал вызван тем, что русский национализм – с исторической точки зрения – лишь в очень редких случаях фокусировался на русской этничности, а вместо этого был связан с той или иной формой имперского, идеологического и полиэтнического государства: православием и царем, коммунизмом и Советским Союзом. Но с коллапсом империи и идеологии русский национализм, – хотя он, конечно же, существует, – стал невероятно беспорядочной и несфокусированной силой. Несомненно, превратить его в какой-то новый агрессивный этнический национализм можно, лишь предприняв интеллектуальную и культурную трансформацию, переходящую в национальную революцию.

Поэтому во второй и третьей частях книги я обращаюсь к академическим дискуссиям о происхождении национализма и национальных конфликтов, об «изобретении традиции» и «конструировании культуры». Я также стремлюсь опровергнуть слишком уж укоренившееся мнение о культурной неизменности русской нации на протяжении веков, проявляющейся в особенном размахе имперского экспансионизма и склонности к тоталитарному правлению. Как показано в этой книге, это неверная интерпретация российского прошлого, поскольку в какой-то мере такой взгляд не учитывает имперский опыт других европейских государств. Поэтому я сравниваю российский имперский опыт на Кавказе с опытом других империй, например, французской – в Алжире и британской – в Афганистане. В этой связи я также стремлюсь внести свою лепту в дискуссию о взаимосвязях между модернизацией, телевизионной культурой, демократией и снижением градуса милитаризма. Утверждение о неизменности России также не принимает во внимание совершенно новые особенности этой страны накануне XXI века, которым едва ли можно найти какие-либо сравнения в российской истории. Однако эти черты в целом весьма сопоставимы с опытом слабых и коррумпированных государств в других частях мира на протяжении последних 200 лет.

В третьей части книги рассмотрены истоки чеченской победы, заключенные в самой природе чеченского общества, в его традициях и в историческом опыте страданий под российским [имперским] и советским владычеством. Уверен, что эта часть содержит первый антропологический портрет этого замечательного народа на английском языке. В ней я рассматриваю разительный контраст между, с одной стороны, спонтанно порожденными дисциплиной и организацией, которые были продемонстрированы чеченцами во время войны, и, с другой стороны, полной неспособностью этого народа как до войны, так и после нее создать институты модерного национального государства. Чеченцев можно назвать «первозданной этнической нацией», причем их национализм не был создан или даже значимым образом сформирован процессом образования государства, экономическим развитием или массовой грамотностью. Чеченская победа была частью прерывистой исторической модели, в рамках которой на протяжении XX века явно «примитивные», но при этом обладающие превосходными моральными качествами, тактическими навыками и пользующиеся благоприятными обстоятельствами силы наносили поражение современным имперским армиям, а это само по себе должно служить предостережением в отношении не только российских представлений о расовом превосходстве, но и технологической самонадеянности Запада. Однако, несмотря на то, что в прошлом чеченское общество смогло породить довольно эффективную форму «управляемой анархии», оно, похоже, неспособно вынести бремя любого модерного государства – даже собственно чеченского. Более того, некоторые качества и традиции чеченцев, благодаря которым они стали такими невероятно эффективными бойцами, также оказались решающей причиной их склонности к преступной деятельности и успешности в качестве «мафии». Как и в других частях мира, в данном случае домодерное общество оказалось способным выжить, эксплуатируя разломы (а в случае современной России – зияющие пропасти) модерной капиталистической экономики. Однако любую надежду на стабильный экономический рост для большинства чеченцев уничтожает не только эта тенденция, подпитываемая последствиями войны: трансграничные похищения людей и бандитизм также в состоянии уничтожить любой шанс на стабильные отношения с Москвой, а в действительности и с другими соседями Чечни.

Эта книга не претендует на то, чтобы стать полной или связной историей России в период Чеченской войны, причем ее первая часть задумана лишь как обрисовка общей картины через мои собственные воспоминания о том, что я видел до и во время войны, и представление хронологии событий. Здесь же анализируются отличительные особенности конфликта – беспорядочный характер процесса принятия решений российским правительством в 1994 году, сущность российской стратегии, степень российского произвола по отношению к гражданскому населению. Эти самоограничения были сделаны по двум причинам. Во-первых, полное историческое описание было бы монументальной работой, а во-вторых, описываемые события по-прежнему недалеки от нас, и для полного осознания причин произошедшего в 1994–1996 годах еще не прошло достаточно времени – что же касается чеченской стороны, то этого вообще может никогда не случиться. От внешнего наблюдателя-нечеченца глубинные причины событий в Чечне обычно скрыты несколькими слоями тумана: антропологическим, религиозным, лингвистическим, а на деле и криминальным. Однако можно рассчитывать, что с российской стороны появится более полная картина событий, когда некоторые из тех, кто несут ответственность за эту войну, действительно напишут свои мемуары или заговорят, скрывшись за границей.

Вскоре после начала войны я побывал на одном из огромных нефтеперерабатывающих заводов на окраинах Грозного. Этот город некогда был самым крупным центром переработки нефти в самой большой нефтедобывающей стране мира, и его промышленность соответствовала такому масштабу: ряды циклопических механизмов, переплетенных с громадными трубами, которые напоминали конечности чудовищ и демонов, простирались вдаль, пока не исчезали в декабрьском тумане. Тогда мне представился великий храм исчезнувшей религии, наполненный громадными идолами, чьи внушающие страх имена были давно забыты, – но эти советские индустриальные молохи, когда их час пробил, потребовали свою долю человеческих жертвоприношений. Всё вокруг было мертвым, холодным и беззвучным, пока мимо не прошла небольшая группа чеченских боевиков, ухмыляясь и поднимая руки в победном жесте и с криками «Аллах велик», но и они скрылись в тумане.

Эта сцена напоминала эпитафию целому миру, ведь Советский Союз для большинства его жителей был больше, чем просто цивилизацией или деформированной версией современности (modernity). Это в самом деле был целый мир – единственный, который они знали, и в то же время, согласно его основателям и наставникам, величайший из всех миров, вершина человеческой истории, знания и достижений. Огромные советские заводы были величайшими монументами этого мира. Сама идея, что вся советская промышленность однажды испытает почти полный коллапс и беззвучно рухнет, всего несколько лет назад представлялась совершенно немыслимой, равно как и другая идея – что вся российская армия может подвергнуться унижению от небольших групп плохо вооруженных партизан. Но это свершилось, и это следует признать, проанализировать и по возможности понять.

Загрузка...