Собравшиеся в переговорной встретили меня настороженно. Обычная защитная реакция. Их можно было понять – второе за день совещание. Да еще и непонятно по какому поводу. Утром я специально не стала им ничего говорить. Постаралась до последнего отсрочить момент, когда свалившийся на бюро заказ Руслана начнет влиять на текущие проекты.
Несколько белых S-образных пантоновских кресел пустовало. И от этого сам стол, две перпендикулярные стеклянные плоскости в качестве опоры и овальная столешница из толстого закаленного стекла, выглядел несбалансированным. Несколько перекошенным.
– Давно не виделись, – поприветствовала я присутствующих. – А где Дмитрий и Сергей?
– На объекте, – сказал Егор.
– И в офисе, как я понимаю, сегодня уже не появятся, – закончила я за Егора, но тот лишь пожал плечами: не в курсе.
– Хорошо. Я обойдусь без предисловий. Руслан Константинович берет себе проект, над которым собирается работать сам. Лично. И для этого проекта ему необходима команда.
Люди в переговорной на секунду притихли. Впитывали информацию. Затем в помещении все пришло в движение. Новость запрыгала по головам собравшихся. Зашевелилась во взглядах застарелой надеждой. Которой у них не было уже года два.
Я так и знала. Дай им только возможность. Даже намек на возможность. И каждый из них, не задумываясь, бросит своих клиентов. И свой проект. Все что угодно, только бы поработать с Русланом.
Я подняла руку:
– Одну минуту. Во избежание недоразумений. Речь идет не о присутствующих здесь, все ведущие остаются на своих проектах. Но каждой команде придется отдать Руслану по сотруднику. По одному как минимум. Причем, как вы понимаете, это должен быть не худший ваш сотрудник.
Возбуждение в переговорной тотчас сдулось. Мечтатели превратились в реалистов. В прижимистых прагматиков.
В результате мне пришлось самой забирать людей из проектов. Чуть ли не силой. Ведущие закатывали глаза, заламывали руки. Кто-то даже угрожал. Сорвать сроки, например. Так что я вынуждена была отправить бунтовщиков на Head Hunter. Посмотреть, просто ради интереса, сколько в среднем зарабатывает ведущий дизайнер. Сравнить со своей зарплатой. И заткнуться.
Мы просидели почти два часа. И чем дольше длилось совещание, тем отчетливей я понимала: пространства для маневра очень мало. Механизм отлажен и работает. Он отлажен лично мной. И работает безупречно. Каким, интересно, образом я смогу вытащить из него хотя бы одну шестеренку? Они все нужны, лишних нет. Так устроены правильные механизмы. Чтобы собрать команду для Руслана, придется оптимизировать все остальные проекты. Пять работающих проектов. Это у нашего правительства есть в лексиконе слово «оптимизация». У меня – нет. Оптимизировать значит сломать. А ведь Руслану еще понадобится менеджер. И вот здесь полный завал. Наши менеджеры не могут вести больше одного проекта. Они этому не обучены. Многозадачности не существует. Ты либо делаешь свою работу, либо не делаешь две. Или сколько там еще ты думаешь, что делаешь? Допускаю, что дизайн-студия «Смирнов и пространство» может себе это позволить. Я – не могу. Клиенты не поймут. Репутация очень тонкая и зыбкая вещь. Но именно на ней держится наш неподъемный прайс-лист. И стоит гендиректору на время отойти от дел, как он почему-то сразу об этом забывает.
Во время совещания позвонила мама. Я помедлила какое-то время, но телефон не успокаивался, хоть и оставался совершенно беззвучным. Я извинилась и вышла из переговорной.
– Да, мам, привет.
– Привет, Жанн. Ты чего так долго трубку не берешь? Нам нужно встретиться.
– Мам, я сегодня…
– Да, именно сегодня. Давай через час на Караванной.
– Мам, я не могу сегодня. Совсем.
Мама замолчала, по ее дыханию нельзя было сказать, обижена она или о чем-то размышляет.
– Ну правда, мам. У меня сейчас важное совещание. И я не знаю, когда оно закончится. Мам?
Мама продолжала молчать.
– Давай завтра, а? Я подъеду, куда скажешь.
– Жанн, ты мне все планы рушишь. Как, впрочем, и всегда, – наконец заговорила мама. – У вас на Петроградке есть приличные суши-бары?
Я успела только открыть рот и сделать вдох.
– Ладно, я сама что-нибудь придумаю, – в голосе мамы зазвучали усталые нотки: мне делалось одолжение, причем огромное. – Завтра созвонимся тогда. Пока.
Следующим утром я проснулась с привкусом разочарования во рту. Я почему-то была уверена, что сегодня ночью ко мне придет мой снежный сон. Но этого не случилось. Я провела неутешительную ревизию ледяных кристаллов у себя в груди и отправилась в душ. Встала под плотные, покалывающие струи воды и постепенно уменьшила цифры на встроенном в стену сенсорном экране. С комфортных тридцати четырех градусов до прохладных двадцати двух. И обратно. Затем еще один цикл. И еще.
Я позавтракала и уже стояла в гардеробной, когда позвонила мама. Она спросила, не забыла ли я про нее. Я сказала, что нет. Великолепно, тогда в три часа, ресторан «Две палочки» на Большом проспекте, сказала мама. И попросила не опаздывать. У нее жесткий график. Я пообещала. Сама-то она, конечно, опоздает. У коммерческих директоров совместных российско-итальянских предприятий собственный кодекс поведения. И отступать от него они не привыкли. Первым приезжает тот, кто больше нуждается во встрече. Получается, что я.
Я отложила телефон. Посмотрела на выбранное на сегодня платье и едва не рассмеялась. Я же сегодня встречаюсь с мамой – какие могут быть платья? С ума сошла? Я покрутила головой. Подумала. И достала один из своих старых деловых костюмов. Нужен был комплект, в котором мама меня уже видела. Я критически осмотрела жакет и юбку. Примерила. Прошлась перед зеркалом. В принципе, нормально.
В бюро, незадолго до того, как отправиться на встречу с мамой, я потратила десять минут на то, чтобы снять макияж. Ушла к Руслану в кабинет и все тщательно с себя смыла – гендиректор был единственным, у кого в кабинете была собственная ванная комната. Наложила только солнцезащитный крем. Без него теперь никуда. До самого конца сентября.
Долго рассматривала себя в зеркале. И все-таки вынуждена была признать результат неудовлетворительным. Молодость не мейкап, ее не снять с лица ватными дисками.
Парковалась я опять дольше, чем ехала. И чуть было не опоздала. Но все обошлось. Мамы в ресторане еще не было. Столик у окна был зарезервирован на фамилию Борген. Я уселась и все то время, что ждала маму, рассматривала дом на противоположной стороне улицы. Бутики на первом этаже и офисы на втором. Эклектика с обильной лепниной на фасаде. Свеженадстроенный в порыве алчности мансардный этаж. Плюс узнаваемые последствия недавнего капитального ремонта. Ничего интересного.
Мама опоздала всего на пятнадцать минут. На ее языке это означало: мне действительно очень нужно тебя увидеть. Мы поздоровались. Обозначили бесконтактный поцелуй в щеку. Я почувствовала какой-то новый аромат. Наверняка что-то приобретаемое исключительно в Италии, в небольших магазинах hand-made косметики. Она расстегнула пуговицу на жакете, сняла с шеи платок. Протянувшийся за ней от самого входа шлейф респектабельности и потенциально больших чаевых привел персонал ресторана в беспокойное движение. Мама взяла протянутое ей меню, даже не взглянув на обладательницу услужливой руки.
– Ты выглядишь уставшей, – проговорила мама.
Она рассматривала меня в упор, внимательно и не скрываясь. Даже слегка склонила голову набок. Я вдруг увидела в женщине напротив одно из своих характерных движений. Было ощущение, что сидишь перед зеркалом. Которое помимо собственно отражения переносит тебя на двадцать восемь лет вперед. Хотя, конечно, не на двадцать восемь – меньше, значительно меньше. Мне даже не представить, сколько мама тратила на центры эстетической медицины. Но, как и многое другое, эти деньги она вкладывала с умом, ничего не скажешь.
– Так все и упорствуешь? – спросила мама: первым впечатлением она, очевидно, осталась довольна.
– В чем именно?
– Межбровье. У тебя там уже вызревают две морщинки.
– Там ничего нет, мам.
– И носогубки тоже. На грани. Ты делаешь что-нибудь с лицом?
– Ну как и все, наверное…
– Что все? Ты – не все. У тебя норвежские корни. Мои норвежские корни. Поэтому смотри в зеркало каждый день по нескольку раз. И повторяй: я – не все. Что ты делаешь с лицом?
Я вздохнула.
– Маски, увлажнение, скраб, ручная чистка…
– В салоне?
– И в салоне. И сама.
– Нет, – мама поджала идеальной формы губы, – я тебе уже много раз говорила. Этого недостаточно. Спохватишься, но будет уже поздно.
– Почему поздно-то, мам? Еще ведь ничего даже не видно.
– Так и хорошо, что не видно. Я за профилактику, я всегда это говорила. У меня есть свой врач, очень хороший. Это я тоже тебе говорила. И потом. Я же не филлеры тебе предлагаю. И не нити. Так… Ботокс в межбровье. И гиалуронку по контуру лица. Не о чем даже говорить.
– Мам, мне двадцать восемь лет.
– Ну и что? Я начала в тридцать три. И знаешь, о чем единственном я жалею?
– О чем? – я старательно контролировала голос, должна же вводная часть когда-нибудь закончиться.
– Единственное, о чем я жалею, – что не начала раньше, – мама торжественно замолчала, давая мне насладиться моментом.
Но тут к нашему столу подошла официантка и все испортила. Посмела поинтересоваться, готовы ли мы сделать заказ.
– Ты знаешь, – громко сказала мама, обращаясь исключительно ко мне и игнорируя официантку, – на Петроградке совсем не осталось приличных суши-ресторанов, один массовый сегмент. Даже не знаю, с чем это связано.
Я пожала плечами.
– Я не люблю суши.
– Чтобы любить суши, нужно хотя бы раз в жизни их попробовать, – наставительно сказала мама. – Я имею в виду настоящие суши. Тигровые креветки темпура, две порции. И чайник чая. Японская сенча.
Она резко повернулась к официантке. Последняя часть тирады, очевидно, предназначалась ей. Девушка озадаченно хлопала ресницами.
– Я сказала – две порции тигровых креветок темпура.
– У нас… Вы знаете… В меню…
Мама с улыбкой перевела взгляд на меня: ну, что я тебе говорила?
– Тогда суп с лососем. Лосось-то хотя бы у вас имеется?
Девушка радостно закивала головой.
– Слава тебе господи, – сказала мама и тотчас забыла про официантку.
Она поставила на колени сумку, вытащила оттуда переплетенный пружиной альбом. Я внутренне подобралась.
– Знаешь, Жаннуль, та дизайн-студия, что ты мне порекомендовала…
– Я порекомендовала?
– Ну да, – мама раскрыла альбом, замелькали чертежи, отрендеренные фотоизображения, таблицы. – «Смирнов и пространство», помнишь? Ты сказала, что с ними все нормально. Что ты их знаешь и все такое? Помнишь?
– Ну.
– В общем, они закончили делать проект, и Зинаиде он не понравился. Совсем. На словах все было прекрасно, а в результате вышло какое-то убожество, – мама постучала ухоженным ногтем по глянцевой странице альбома.
Я взяла в руки альбом и пролистала его. Хотя могла бы этого и не делать.
– И вот что я подумала, – мама сделала паузу, разлила по чашкам чай, горячий настолько, что мне сразу же инстинктивно захотелось отодвинуться подальше. – Раз уж твои протеже так накосячили, ничего, если я попрошу тебя ими заняться? Я имею в виду – косяками. Возьмешься?
Я не выдержала и отставила от себя исходящую паром чашку с чаем.
Все дизайнеры сейчас заняты. По самое не могу. И это мы еще не начали работать с яхт-клубом Руслана. Да и не провести мне этот проект через бюро официально. Денег ведь, как я понимаю, здесь никаких не будет. Остаются только стажеры. Единственный вариант.
Я вздохнула и вытащила из сумочки свою визитку.
– Пусть Зинаида твоя позвонит. Что-нибудь придумаем.
Мама взяла визитку, не глядя убрала ее к себе в бумажник. Мимоходом. Точно я передала ей салфетку с дальнего конца стола.
– Только гонорары R.Bau Зинаиде не потянуть. Надеюсь, это ты понимаешь.
– Что-нибудь придумаем, – повторила я.
Принесли суп. Мама долго принюхивалась к нему. Наконец решилась попробовать. Я тоже решилась:
– Скажи, мам… Ты знаешь, что стало с отцом после отъезда в Москву? Ты никогда мне об этом не рассказывала.
– Не знаю и знать не хочу, – отчеканила мама. – С чего вдруг тебя это заинтересовало?
– Да нет, ничего. Просто я тут подумала: у меня же может быть, наверное, брат или сестра в Москве?
Мама поморщилась и отодвинула от себя тарелку с супом.
– Сегодня в бюро прорвался один продажник, представившись моим братом из Москвы. И знаешь, на какое-то время я поверила, что он действительно может быть…
– Нет, – отрезала мама, – не может. Нет у тебя никаких сводных братьев и сестер, запомни. Как нет больше ни одной женщины в мире, которая бы согласилась завести ребенка от этого… – мама споткнулась, подбирая подходящее слово. Но, видимо, цензурных вариантов у нее не нашлось. А ругаться при мне она не решилась.
Остаток обеда прошел спокойно. Мама рассказала пару баек про хитрых итальянцев. О том, как они быстро приспосабливаются к российским реалиям. Пожаловалась на автомехаников, на днях заменивших в ее «Мерседесе» «какую-то мелкую штуковину» и содравших с нее совершенно неслыханную сумму. В самом конце она все-таки не выдержала и прошлась по моей одежде. Сказала, что мне нужно лучше следить за собой. Что, обладая такой внешностью, я одеваюсь откровенно скучно. И что этот костюм она вообще-то уже видела на мне несколько месяцев назад.
– Не может быть, – в притворном изумлении я не донесла до рта стакан с минеральной водой, которую сумела заказать в перерывах между ее монологами.
– Да. Представь себе, – проговорила мама с плохо скрываемым удовлетворением. – Где-то полгода назад ты обедала со мной в том же самом жакете и юбке. Жаннуль, так нельзя.
После обеда с мамой я немного прогулялась по Большому проспекту. Благо солнце сегодня надежно погребено за облаками. Шла по тротуару и рассматривала дома. Мысленно превращала их в коробки. Это можно проделать практически с любым домом – мне для этого не требуется вообще никаких усилий. Убираешь крышу, балконы, эркеры, все декоративные элементы. И добираешься до сути здания. До его квинтэссенции. И когда ты это делаешь, в девяноста девяти случаях из ста чувствуешь скуку. Есть, кстати, в городе дома, у которых суть совпадает с экстерьером. Реальные бетонные коробки с прямоугольными проемами окон. И больше ничего. Авторы таких домов наверняка считали себя чуть ли не предтечей функционализма. Даже архитектурного авангарда. Но смотреть на такие постройки физически тяжело. Недаром ведь большинство архитекторов навешивают на оконные проемы разное обрамление. Профили. Выступающие консоли. Свисающие замковые камни. Фронтоны с замысловатым барельефом. Колонны и пилястры. Аркады с рустами. Карнизы. Все что угодно, только бы скрыть изначальную родовую скуку пресловутой коробки. Хоть это и довольно трудно. Это тебе не горизонтальное ленточное окно Ле Корбюзье, чтобы додуматься до такого, нужно быть гением.
Незаметно для себя я догуляла до своего самого любимого дома – дома с совами. До здания, способного в одночасье опровергнуть все, что я только что говорила. Хотела бы я посмотреть на человека, который назвал бы этот дом скучным. Даже если с него вообще все убрать. Даже в этом случае останется беспорядок расположения окон. Как и намеренное разнообразие форм оконных проемов. Да и нет на самих стенах ничего. Никаких профилей или орнамента. Цокольный этаж облицован грубофактурным горшечным камнем. И это не просто фирменный лидвалевский контраст с серой штукатуркой. Здесь архитектор пошел дальше. У каменной облицовки нет четкой границы сверху. Она как бы постепенно проступает сквозь отштукатуренные стены. И это создает впечатление природной мощи камня. А массивные ступени трех эркеров, прочертившие диагональ на главном фасаде? А гранитные стрельчатые порталы подъездов? Они настолько монументальны, что стальная современная дверь с домофоном, утопленная в глубине такого портала, смотрится дешевкой и издевательством. Никогда еще финский национальный романтизм не пробирался настолько нагло в самое сердце Петербурга.
И да, я все знаю. Я в курсе, кто и что у кого позаимствовал. Мне известно, что Ипполит Претро, архитектор дома с совами, срисовал свои порталы со зданий Сонка. Но это как расходящиеся во все стороны волны. Претро у Сонка. А Минаш, построивший свой дом совсем неподалеку, на улице Ленина, – уже у Претро. Ипполит Претро посадил возле портала двух филинов, а Минаш окружил окна первого этажа птицами с длинными остроконечными клювами. И это привет даже не от Претро с Лидвалем, а от самого Сонка. Правда, волны заимствований со временем затухают. Приходят в негодность. Иногда в полную. У Претро массивная арка портала покоится на двух невысоких массивных пилонах. Это фактически камни, только обточенные в параллелепипеды. А Минаш зачем-то отшлифовал камень порталов да еще и заменил пилоны колоннами. Коротенькими архаичными колоннами. Ко всему прочему – с дурацким орнаментом в верхней части. Хотя на фоне того, что здание Минаша отвратительно симметрично, это и не столь великий грех. Ну вот какой может быть северный модерн без асимметрии? Без динамического напряжения, без пластики масс?
Так всегда и бывает. Заимствование всегда идет рука об руку с вырождением.
Но все равно, если бы не островки северного модерна, я бы вообще не знала, как жить в этом городе. В городе, где концентрация колонн превосходит все мыслимые пределы. И где со временем у меня только растет список отторгаемых архитектурных стилей. Начиная, естественно, с классицизма. В какие бы одежды он ни рядился. Ранний, строгий, псевдо-, нео-, просто классицизм… Все, что с колоннами. Весь центр города – одни сплошные колонны…
Раньше я как-то не очень понимала, почему все более-менее заметные архитекторы – мужчины. Но теперь мне кажется, я знаю почему. Ведь любое здание, все то, что возвышается над землей, даже просто поставленный вертикально, на тычок кирпич. Все это физическое воплощение эрегированного эго. Их эго. И колонны эти – они ведь тоже символ. Увековеченный сотни тысяч, миллионы раз символ. В камне, мраморе, граните, даже в металле. В этом смысле особенно показательны пилястры. Имитация колонн. Инженерная необходимость в колоннах уже отпала, но одноклеточным все равно не остановиться. Не побороть себя. Не переступить через свою натуру. Им необходимо снова и снова изображать вертикально стоящие столбы. Или хотя бы их контуры. Только зачем же ходить вокруг да около? Зачем так мучиться? Взяли бы и назвали все своими именами. Дополнили бы наконец пять классических ордеров шестым, самым главным. Фаллическим ордером. И дело с концом.
Я еще раз прошлась мимо дома с совами. Мимо серого громадного здания, выходящего сразу на три улицы. Мимо невероятной скандинавской сказки, возведенной в центре Петербурга. Остановилась возле главного портала.
А я ведь и вправду на несколько минут поверила, что тот клоун на ресепшен мог оказаться моим братом. Он даже чем-то похож на меня. Если, конечно, не брать в расчет этот его безобразный загар. Высокий. Симметричное, без изъянов лицо, светлые волосы. Уверенный взгляд. И если бы он не прокололся на первой же своей фразе, я бы так и гадала: а вдруг? Но я точно знала, что раньше с ним никогда не встречалась. И наваждение тут же пропало. Но те мгновения, в течение которых я с замиранием выискивала в стоящем передо мной загорелом продажнике своего брата, никуда не делись. И мне пришлось даже потратить несколько драгоценных ледяных кристаллов у себя в груди, чтобы заморозить начавшие оттаивать воспоминания.