Валерий БольшаковЦелитель. Долгая заря

Глава 1

Четверг, 19 июля 2001 года. Утро

Москва, проспект Калинина


Генерал-майор госбезопасности, начальник Управления СБС, ее сиятельство княгиня Елена фон Ливен частенько получала удовольствие от собственной непубличности. Даже Борюсик, хоть и редко мелькал в новостях, стал узнаваем, а вот она до сих пор прячется в тени.

Это давало повод для маленьких житейских радостей. Например – вот, как сейчас, – гулять по улицам без охраны, в шумной толпе непоседливых москвичей, встречаясь с людьми глазами, касаясь их в сутолоке метро… А не шарить скучающим взглядом, лениво изучая ближних, что суетятся снаружи, за пуленепробиваемым стеклом лимузина.

Княгиня вышла на «Арбатской», и дерзко улыбнулась молодому, спортивного вида человеку, что следовал за нею с нарочито рассеянным видом.

«Наверное, прикрепленный, – подумала она мельком, спускаясь в подземный переход. – Разве ж Борюсик оставит меня в покое…»

Обойдя желтый угол «Праги», Елена зашагала по Арбату, в утренний час исполненному лирической умиротворенности, будто тихая провинциальная улочка. Так и ждешь, когда тротуар перебежит квохчущая курица или буренка издаст протяжное мычание…

В «Гамме» Арбат «офонарел», став пешеходным, стянул на себя «нэповские» лавки и кафешки, а вот в «Бете» и здесь, в родимой «Альфе», всё по-прежнему.

«Да будет так…»

Поднявшись к шумному и деловитому проспекту Калинина, фон Ливен свернула к подъезду дома-«книжки». Всё. За этими стальными дверями, как за кулисами театральной сцены, она выходит из образа моложавой, слегка загадочной столичной стервы. И начинается реальная жизнь. Реальная служба.

– Здравия желаю, Елена Владимировна! – браво рокотнул пожилой спецназовец Кузьмичев. Скучавший на пенсии, он с удовольствием занял место вахтера.

– И тебе не хворать, Кузьмич, – улыбнулась княгиня, толкая турникет. Гулкий лязг гнутых никелированных трубок угас сразу, словно впитавшись в стены крошечного фойе.

– Антон Алёхин вас в приемной дожидается.

– Да? Замечательно…

Начальница вошла в кабину лифта, отделанную зеркально блестевшим металлом, и тут же стоялый воздух зазвенел порывом высокого женского голоса:

– Ой, стойте, стойте!

Часто цокая каблучками, в лифт заскочила высокая черноволосая девушка. Широкие штанины ношенных, иссиня-белых джинсов и мешковатая рубаха пытались упрятать стройность длинных ног и узину талии, но это у них плохо получалось, а яркое, броской красоты лицо вполне обходилось без макияжа.

– Скрываетесь, капитан Ивернева? – усмехнулась Елена, угадывая в себе тающую зависть.

– От кого? – распахнулись бездонно-синие глаза напротив.

– От приставал мужеска полу.

– А-а! – смутилась девушка. – Да нет, просто в этом удобно.

– Ну, да, – согласилась фон Ливен. – И йоко-гери удобно, и бросок через стройное бедро…

Ивернева засмеялась, блестя безупречными дужками зубов, и в душе ее сиятельства ворохнулось тоскливое сожаление.

– Нет, товарищ генерал-майор, – заговорила Тата, улыбаясь открыто и ясно, – в вашей пространственно-временной фазе мне спокойно. Я тут отдыхаю!

– В фазе? – вздернула бровь Елена.

– А, да это так в «Бете» принято. У нас там возобладала теория… В общем, наши ученые считают совмещенные пространства всего лишь различными фазами единой пространственно-временной структуры в биполярной Вселенной…

Фон Ливен выделила в голосе Таты умело подавленную эмоцию, и сказала сочувственно:

– Скучаете по своему миру?

Ивернева коротко вытолкнула:

– Скучаю! – подумав, она негромко выговорилась: – Вроде бы, в «Гамме» всё то же самое… Разотрешь смородиновый лист – тот же запах! И небо… И луна… А внутри всё просто ощетинивается! Другой мир! Совсем другой! И люди, и… И вообще!

Старый неторопливый лифт дотянул до самого верха, и с шелестом растворил дверцы.

– Пойдемте, Тата, побалакаем…

Взяв Иверневу под ручку, княгиня повела ее к себе. Управление Службы Безопасности Сопределья занимало весь этаж, а вот народу тут толклось мало – лишь отдельные голоса вырывались в коридор, да вразнобой клацали клавиши.

В полупустой приемной, развалясь на широком кожаном диване, высиживал Антон Алёхин. Модные штаны и цветастая рубашка, расписанная пальмами, парусами, да силуэтами сочинского вокзала, болтались на нем, как на вешалке. Явно не красавец, «Антонио» походил на кого-то из итальянских актеров, так же бравшему не внешними данными, а бездной обаяния.

Юля Алёхина, смеясь, но и гордясь, показала однажды Елене запись, сделанную Антоном в ее альбоме – миленькую терцину, в которой муж попытался объяснить, отчего ему в жены досталась такая красавица и умница:


«Костлявый, длинный и худой,

Он покорил воображенье

Своею дивной высотой…»


– Ваше сиятельство! – Алёхин проворно вскочил, склонился в манерном поклоне, и заворковал, подлащиваясь: – Заждался увидеть вас!

– Кова-арный! – улыбнулась Елена, отпирая дверь в кабинет. – Тата, не верьте лести этого донжуанистого проныры! Для «Антонио» существует лишь одна-единственная девушка в мире – его жена. Всем прочим прелестницам он разбивает сердца и оставляет их, безутешных, страдать… Вот, пожалуйста – делает вид, что не замечает вас, Тата!

– Чего это – не замечаю? – возмутился Антон. – Я очень даже наблюдательный, и вижу всех красивых девушек! Просто не пялюсь на них, а любуюсь исподтишка, как то и подобает отличному семьянину…

Ивернева рассмеялась, весело и беззаботно, ощутив себя среди друзей.

– Проходи, отличный семьянин… – заворчала фон Ливен, впрочем, весьма благосклонно, пропуская Антона в гулкий кабинет, пустоватый, но заставленный цветочными горшками. – Помнишь, зачем я тебя вызвала?

– Помню, – посерьезнел Алёхин, осторожно подсаживаясь на диванчик, где уже расположилась Тата.

– Помнит он… – княгиня устроилась за маленьким письменным столом, размером с ученическую парту, уместившим на себе лишь пару телефонов. – В общем… В общем, начальница «бетовского» УСБС сегодня отсутствует, и ее заменит Наталья Ивернева – капитан госбезопасности из «Беты» и сотрудница тамошнего УСБС. О себе лучше расскажи – Тата не в курсе твоих работ.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – смиренно ответил Антон. Поерзал и заговорил, лишь изредка взглядывая Тате в глаза: – Как меня зовут, вы уже слышали, а фамилия моя – Алёхин. Кандидат физико-математических наук, разработчик бифуркационного анализа исторических явлений, внештатный гражданский эксперт КГБ, – не без гордости перечислив свои регалии, он задумался. – Всё началось с того, что я частенько пересекался с Васькой… э-э… Василием Гариным, братом моей Юльки. Мы с ним в шахматы рубились или пульку расписывали. Вась… с-силий как раз получил диплом «Бауманки» и разрабатывал софт для нужд Госплана… М-м… Кажется, под задачи многомерной оптимизации. Да и не куда-нибудь, а на ЭВМ «Ольхон», первый комп с гель-кристаллическим процессором. Оказалось, что гелевая архитектура идеально подходит для задач линейного и нелинейного программирования. И мне как-то пришло в голову помараковать над шахматной программой для «Ольхона» – я предположил, что в шахматы такой софт будет играть лучше любого Карпова с Корчным. В общем-то, я оказался прав, но и обнаружил интересный побочный эффект – гель-кристалл, «желейка», как небрежно говорил Васька, идеально подходил и для генеративных нейросетей, и для бифуркационного анализа исторического процесса. Короче говоря, у меня тогда впервые появилась надежда нормально рассчитывать те самые «минимально необходимые воздействия» для изменения реальности!

– Ого! – уважительно воскликнула Тата.

– А вы как думали? – ухмыльнулся Антон, но тут же скис: – Василий всё мечтает о наклейке «Gel-Crystal inside» на панели «Ольхона», но там еще работы… Море! Года полтора-два, как минимум. Так что на «желейку» я только облизываюсь. Пока! Алгоритмы бифуркационного анализа с большим трудом реализуются на полупроводниковых процессорах, они как бы изначально заточены под нейристорную архитектуру, и… В общем, я ее эмулировал на многоядерной рабочей станции «Байкал-4» – первой такой от «Совинтеля». Причем, пользовался тем же приемом, что и Наташа… – он странно посмотрел на Тату, и будто проглотил фамилию. – Ну, когда она писала «Исидис» – подключала ядра видеопроцессора для решения неграфических задач. Короче, допилил я свой бифуркационный анализ, и тут Елена Владимировна подкидывает мне задачку для серьезного теста…

– Мегатеракт одиннадцатого сентября? – негромко спросила Тата. – В Нью-Йорке?

– Он самый, – кивнула княгиня, разлепляя сжатые губы, и без выражения процитировала данные из «Особой папки»: – Пассажирские самолеты станут врезаться в здания Всемирного торгового центра. Сотни тонн керосина сгорят, ослабив металлоконструкции обоих небоскребов, и те рухнут, похоронив тысячи человек под развалинами… Не знаю уж, – проворчала она, – почему неведомые террористы и в «Альфе», и в «Гамме» так возлюбили авиалайнеры! Хм. В принципе, события, являющиеся неотвратимыми, предотвратить невозможно… Такие попытки приведут лишь к тому, что данное событие произойдет либо немного раньше, либо немного позже. Я правильно поняла результат тестов?

– Увы, – горестно вздохнул Антон. – Я буквально загонял станцию, просчитывая все варианты события! А попытки предотвратить… Ох… МНВ даже с вероятностью 0,01 не просчитываются!

– А если по-русски? – насупилась фон Ливен.

– Если по-русски… Результаты расчета весьма неутешительны: попытаемся помешать мегатеракту – и он случится, максимум, на пару недель позже, а вот число жертв возрастет многократно! Причем все попытки информировать спецслужбы, Конгресс или неполживую прессу ни к чему хорошему не приведут. – Антон стыдливо и беспомощно развел руками: – Вот… как-то так…

Повисло то самое молчание, которое в романах называют гнетущим.

– Антон, – подала Тата негромкий голос. – Простите… А вы… полностью уверены в своих расчетах?

Алёхин впервые прямо глянул ей в глаза.

– Полностью! – отрезал он.

– Следовательно, – строго сказала княгиня, – сидим и не вмешиваемся. А то хуже будет…


Пятница, 4 июля 2003 года. Условный день

Луна, станция «Порт-Иридиум»


Сам Дворский, вместе с Бур Бурычем, высадился в «Порт-Голконде» еще в июне, ясной лунной ночью – Земля блистала на небосводе, пригашивая слабые звезды. Даже дальняя дорога «за море» не утомила – новый луноход-тягач катил за собой вагончики не простые, а с гермокабинами.

Или трястись пятнадцать часов в скафандре, или посиживать в легком комбинезоне, на мягком диване, да дуть чай из стакана-«груши»! Чем не СВ?

Отгрейдерованную «Муравьем» грунтовку дожди не заливали, поэтому инженеры-водители не знали луж и ям. Ровное полотно «шоссе» уводило на другой край Моря Дождей – светлая полоса перелопаченного реголита.

А вот академику Янину повезло больше – его ЛК садился на новенький космодром 2-го класса, рядом со станцией «Порт-Иридиум», на обширном лавовом поле.

– Вверху, – буркнул Кудряшов, задирая голову в шлеме. Золоченый светофильтр не давал Федору Дмитриевичу рассмотреть лицо товарища, но сама поза… Вон, как изогнулся!

– Вижу, – улыбнулся Дворский, замечая искорку в черных небесах. На Луну снова опустилась долгая двухнедельная ночь.

– Вот, ей-богу, сговорюсь с Валентином Лаврентьичем, – заворчал Бур Бурыч, – и упремся оба! Не воротимся на Землю, и всё тут!

– У Янина здоровье пошаливает… – осторожно вступил Федор Дмитриевич.

– Как будто я помолодел! Здесь легко, и сердцу, и вообще… Курорт для пенсионеров! А эта… врачиха еще и ехидцы подпустила! Дескать, полет на Луну дорого обходится государству. А ничего, что это мы открыли Урановую Голконду?! Ничего, что теперь СССР просто купается в трансуранидах? Атомные электростанции, атомные теплоцентрали, атомоходы, атомовозы!

– Вдо-о-ох… Вы-ыдо-ох… – прервал его Дворский.

И Кудряшов не вспылил – свирепо засопел носом, успокаивая расходившиеся нервы.

Золотистый промельк «элкашки», между тем, вырос в солидный лунный корабль, зависший в небе, словно сверкающая новогодняя игрушка. Пламени из дюз, как рисуют посадку на Луну безграмотные художники, Федор Дмитриевич, естественно, не заметил, зато глазам давался бешеный муар истекавшего горячего водорода. Выхлоп сдул пыль, будто чистюля, сметающий невидимую грязь с парковой скамьи, и ЛК сел.

Пара краулеров, накручивая гусеницы, подлетели к суставчатым опорам.

– Встретим академика на станции? – неуверенно поинтересовался Дворский.

Кудряшов насмешливо фыркнул.

– Плохо ты знаешь Лаврентича!

Юркий «ползун», подобравший пассажира, затормозил возле парочки, и в наушниках забился нетерпеливый, взволнованный голос Янина:

– Падайте! Быстрее! Что вы там нашли, не томите!

– Сам увидишь! – хихикнул Кудряшов, ловко вскакивая на платформу краулера, и хватаясь за раму.

– Чертовы медики! – негодовал Валентин Лаврентьевич. – Полгода отпуск! Да я чуть не чокнулся на этой даче, на этом пляже! Вот же ж, инквизиторы…

Всю дорогу молодой, зубастый водила гнал вездеход по настоящему тракту, пока не выехал на серый матовый простор, закольцованный останцами купола.

За несколько лет все его обломки, почти утратившие прозрачность, вывезли, а круглую площадь зачистили до основания, просеяв каждую щепоть реголита.

Посередине инопланетной базы темнел квадратный провал, уводивший на нижние, подлунные горизонты. Прямо над «черным квадратом» серебрилась ферма на опорах, удерживавшая подъемник – он опускался в подобие атриума, как ведро в колодец.

Дворский покачал головой – это ж сколько месяцев они разгребали завалы! Верхние три горизонта обрушились еще в мезозое, когда грянул планетоид. Правда, и на минус четвертом ярусе лестниц не водилось – рептилоиды предпочитали пользоваться пандусами…

– Мы думали, что и пятый горизонт развалился, – ворчливо излагал Бур Бурыч, – ан нет! Завал мы расчистили за одну лунную ночь…

Подъемник опустил всех троих на глубину метров сорока. В мечущемся свете налобных фонарей гнулись и шатались наклонные стены, уходившие к «обычному» потолку. Янин не сдержался, сиганул вперед – и малая гравитация тотчас же наказала его. Академик упал и перекатился.

– Осторожнее! – вскрикнул Дворский.

– Разучился! – отдалось в наушниках смущенное кряхтение.

– Да будет свет! – торжественно провозгласил Кудряшов, и трапециевидный объем залило резким голубоватым сиянием.

– О-о-о… – молитвенно затянул Янин.

Дальней стены не существовало. Возможно, что огромный проем миллионы лет назад перекрывался створами, но сейчас он был полон ломаных балок и крученых труб. Они блестели, как новенькие, с синеватым отливом.

– Наверху, точно над этим местом, мы обнаружили круглую площадку, – рассказывал Бур Бурыч. – Предполагаем, что это огромный лифт… А все эти балки выплавлены из местного «нифе»… Валь, да ты не туда смотришь! Дался тебе этот прокат… Сюда глянь!

Академик круто развернулся, едва не упав, и боком, нетерпеливой припрыжкой, окунулся в тень гигантского контрфорса. Ему открылись огромные формы, нездешние и суровые – сочленения шаров, усеченных конусов, тонких цилиндров, облеплявших два куба, каждый размером с комнату.

Левый куб пустовал, отливая стенками, как будто облицованными черным стеклом, а в правом громоздился параболоид из тонкого, толщиной в палец, металла. Внешняя его поверхность тускло матовела, зато внутренняя отразила Янина в скафандре, словно кривое зеркало – фигура ученого исказилась и расплылась по окружности.

– На Землю не радировали? – спросил он отрывисто.

– Нет, конечно, – забрюзжал Кудряшов. – Понимаем, не маленькие.

– О-о! – восхитился Валентин Лаврентьевич. – Тут что-то написано!

По круглому боку чужепланетного шара, по боковой панели правого куба тянулись строчки неведомых письмен, сложенные из простеньких значков, вроде букв «Г», «П», «О», «I», «L»…

– Не прочитаешь, – фыркнул Борис Борисович, – и не надейся. Внеземная культура!

Выдохнув свои научные восторги, академик проговорил спокойно, хотя и с подъемом:

– Мы тут можем долго щупать слона, но так ничего и не поймем. Нам нужен ученый-инженер, лучше средних лет, немного авантюрист и дьявольски талантливый!

Сознание Дворского сразу же запрудила память. Тысяча девятьсот семьдесят пятый. День, когда его младшая представила юного Мишу Гарина.

…Они все сидели за столом, и сестрички зажали Инкиного одноклассника. Лариска игриво привалилась к нему, интимно допытываясь: «Наверное, мечтаешь стать ученым? М-м?» А Миша не очень-то и смутился, ответил спокойно, с легкой улыбочкой уверенного в себе человека: «Я им и так стану. Это не мечта, это цель».

Та сценка из семейной жизни запомнилась Федору Дмитриевичу, и он потом часто крутил ее про себя. А из-за разрыва Миши с Инной переживал больше всех. Такие надежды были, такие надежды!

Судьба, как водится, сыронизировала: Миша – отец его внука…

– Есть у меня на примете одна кандидатура, – тонко улыбнулся Дворский.

Бур Бурыч неуклюже развернулся к нему.

– Я его видел?

– Да.

– На той конференции, с Дэ Пэ?

– Именно!

Кудряшов пришатнулся к Янину, и удовлетворенно сказал, будто так выйдет слышней:

– Считайте, мы утвердили кандидатуру!


Понедельник, 7 июля. Утро

Лондон, Букингем Пэлэс роуд


Хазим Татаревич был самым обычным боснийским мусульманином – исправно творил намаз, старался сильно не грешить, но, если честно, об Аллахе думал в последнюю очередь.

И без того хватало дел. Семья и работа отнимали весь день, от зари до зари.

Всю свою жизнь Хазим прожил в Сребренице, и был доволен судьбой. Милая, хлопотливая жена, ласковая дочь, крепкие сыновья – что еще нужно для счастья? Даже престарелого отца приютил Татаревич – дом у него большой, всем места хватит.

Ах, до чего же было хорошо возвращаться вечером под родную крышу, слушать гомон детских голосов и радоваться утекающему дню! Тогда в комнатах звучал и хрипловатый смех самого Хазима…

Обычно, после ужина он усаживался на веранде вместе с отцом, и они выкуривали свои трубки – молча, со смешной торжественностью, как будто следуя ритуалу.

Хазим мог быть суровым и жестким, но близкие знали его другим – мягким и добрым, прощавшим детские шалости, исполнявшим женские капризы. Лицо Татаревича расплывалось в улыбке, а морщинки у глаз собирались в лучики…

Но всё это было тогда, давно, словно в иной жизни. Больше Хазим не улыбается. Он не улыбается с того самого черного дня, когда английские собаки убили всю его родню. И милую, хлопотливую Гайду, и ласковую Амиру, и крепких Ильгиза с Тахиром, и старого Карима.

Каково отцу хоронить своих детей? Лучше не знать такого…

Татаревич продал свой дом, и уехал. Сюда, на землю своих врагов. В проклятый Лондон, пухнущий от награбленного золота и выпитой крови…

Хазим напрягся. Королевские гвардейцы в своих дурацких медвежьих шапках важно вышагивали по аллее к Букингемскому дворцу. Толпа туристов защелкала фотокамерами, а Татаревич мрачно глянул на серую громаду королевской резиденции.

Они там. Его враги.

Те гаденыши, что душили Сребреницу боевой химией, всего лишь исполняли приказ, отданный то ли королевой, то ли принцем Чарльзом. В общем, змеиной семейкой Виндзоров…

– Салям, Хазим, – сбоку пристроился Ахмет Бехоев, эмигрировавший из России, стало быть, русский.

– Салям, – буркнул Татаревич, хотя на душе у него потеплело.

Ахмет – настоящий друг. Он приютил вечно угрюмого боснийца, кормил его и даже одевал, а на смущенное бурчание Хазима махал рукой: «Все люди – братья! Только не каждый помнит об этом».

А ведь реально трудно приходилось. И с работой, и с языком.

Однако хватило полугода, чтобы собрать мобильную группу – не террористов-ассасинов, уродливых детей Иблиса, и не гангстеров, а воинов, молчаливых и собранных мужиков, у каждого из которых имелся неоплаченный счет к «старой доброй Англии».

Шон Килкенни – рыжий ирландец, Виджай – смуглый индиец, Саид – араб… «Полный интернационал!» – как выразился Ахмет.

Сейчас, по первому сигналу Хазима, соберется полсотни бойцов, вооруженных и готовых на всё. Но этого мало.

Нужна разведка и боевая фосфорорганика – та самая, что вырывалась из мин, падавших на мечеть в Сребренице.

– Хазим, – тихонько сказал Ахмет, незаметно осмотревшись. – Не смотри так на дворец, нам его не взять. Можно, конечно, обстрелять самодельными ракетами, или сбросить пару бомб с лёгенькой «Сессны», а толку? Этот Букингемский сарай слишком велик, чтобы разом покончить и с Елизаветой, и со сворой принцев… Сколько их там… Филипп, Чарльз, Эндрю, Эдвард, Ричард, Майкл! Да и принцесс до кучи…

Посопев, Татаревич заговорил, ворчливо и чуток натужно:

– Ахмет, ты скучаешь по своей России?

– Я кавказец, Хазим. Горец, – улыбнулся Бехоев. – И скучаю по горам, по их воздуху и тишине…

– А сюда тебя как занесло? Я никогда об этом не спрашивал…

Ахмет помолчал.

– У русских в ходу такое присловье: «Англичанка гадит»… – медленно проговорил он. – Когда на Кавказе было неспокойно, британцы пакостили, как могли. Подкидывали тамошним бандосам оружие и деньги – подбрасывали дровишек в огонь войны. Но куда больше было тихих врагов – днем они улыбались русским солдатам, а ночью доставали припрятанные винтовки… Вот эти «тихие», уважаемые люди, изнасиловали и убили мою сестру. Я выследил их всех, и зарезал, как баранов! Тем самым ножом, который всадили сестричке под сердце. Вот и пришлось бежать, ведь милиция не признаёт закон гор…

Хазим понятливо кивнул. Поднял голову и уставился на Букингемский дворец.

Говорят, ненависть – это перегной страха. Может быть.

Вот только он пережил свой страх. Ах, как он боялся, что его деток заденет чужеземная отрава! Как тискал холодеющее тельце Амиры! Как плакал, глядя в мертвые глаза Гайды, когда-то игривые, смеющиеся, счастливые!

Татаревич сжал мозолистые кулаки.

«Убить! – рвалась неистовая мысль. – Убить Виндзоров!»

Загрузка...