Я не включала в доме свет – незачем – очень уж хотелось произвести впечатление на Настю, и сделать это было не так сложно, как казалось. Она шла сзади меня, баюкая пострадавшую руку, и спотыкалась о ступеньки, пока я размахивала перед собой свечой, чтобы осветить как можно больше пространства.
Такой процессией мы спустились в подвал – здесь на стенах висели факелы, и, конечно же, была печь, вернее, камин. Вспыхнул огонь. После нескольких махинаций и из камина уже полыхал жар.
Взгляд Насти упал на отца, а потом перекинулся на второго пленника и стал уж совсем хищным. Пленник лежал на такой же деревянной скамье, как и та, куда мы с таким трудом затащили Влада. Только вот она была чрезвычайно грязная – со следами запекшейся крови, дерьма, подпалинами от головешек, которые отскакивали от инструментов.
Я поняла, что он уже готов – его трясло мелкой лихорадочной дрожью, все тело покрылось испариной и горело от высокой температуры, которую видно было невооруженным глазом и издалека. Он бормотал что-то неразборчивое, но это было не важно, совершенно не важно, все равно завтра закапывать труп, ведь сегодняшнюю ночь он не переживет, даже без моей помощи.
– Тащи стол с инструментами, вон тот! – распорядилась я.
Настя покорно поперла тяжелую деревянную махину ко мне.
– Можешь раздеть его, если хочешь.
Девушка сверкнула глазами, разумеется, она ХОТЕЛА этого. Да еще как.
Она взяла в руки здоровые ржавые ножницы, которые были очень острыми, хоть и выглядели так обманчиво. Настя несколько раз угрожающе щелкнула ими в воздухе, и я впервые увидела в глазах Влада самый настоящий и неподдельный страх.
Девушка задрала вверх отцовскую футболку, так, что она закрывала лицо. Двумя пальцами прошлась по его животу, как будто представляла, что гуляет по проспекту. Затем стянула штаны, ровно до того места, где ноги были связаны веревкой. Грубо порезала их ткань, хоть и ножницы позволяли разделать любую тряпку на ровные куски. Ошметки, бывшие когда-то брюками, и весьма неплохими, полетели на пол.
– Ой, какая жалость! Штанов больше нет! Мне так жаль, папаша! – притворно расстроилась Настя. С каждым словом речь ее становилась все более жуткой и вкрадчивой, что добавляло некоторого мистицизма ко всей ситуации, которая, скажем так, была весьма нестандартной. Меня мороз по коже продрал.
Влад остался в одних клетчатых семейных трусах, достававших ему чуть ли не до середины колена.
Я присвистнула.
– Ну у тебя и панталоны, человек, – вдруг расхохоталась я в голос.
Одним из самых важных пунктов моего занятия было максимальное унижение, такое, какое я только могу доставить своему пленному. Чем сильнее я его оскорблю, тем лучше. А все потому, что человеческий мозг – действительно страшная сила, даже если человека порвать на кусочки, но у него психика слона, ему будет недостаточно плохо. Короче говоря, комбинированное нападение – удары со всех сторон и максимальный результат в итоге.
Конечно, из-за одной шутки про трусы крыша у человека, особенно у такого, каким является Влад, не поедет, но если методично бомбардировать одно и то же место, он сломается, рано или поздно.
Трусы Влада были не спеша, совершенно спокойно, разрезаны ножницами. Прямо по шву, сбоку, на каждой ноге.
При этом Настя умудрялась трепаться обо всем на свете, даже задавала вопросы, я уж и не помню какие – мои мысли в тот момент были где-то далеко.
Влад был почти полностью раздет. Его мужское достоинство, ха! даже достоинством-то в полной мере назвать нельзя было. Он был противен и жалок, здесь, на этой скамье, со своей огромной тушей и непропорционально крохотным членом.
Настя поколебалась несколько мгновений, а потом решительно разрезала и отцовскую футболку тоже.
– Это ведь слишком гуманно – закрывать глаза во время казни, верно? – она подняла на меня глаза. – Хочу, чтобы эта мразь видела каждое мое движение.
Лицо Влада скривилось от еще большего страха и ненависти, которая, казалось, уже могла выливаться из его ушей.
Дальше произошло сразу много вещей. Настя поднесла лезвие ножниц к лицу, в них полыхнул отблеск огня, взгляд девушки упал на грудь того, кто должен был быть ее отцом, а вместо этого всю жизнь издевался над ней.
Пленник забился в своих оковах, рука дочери в мгновение ока опустилась, а ножницы щелкнули ровно в том месте, на котором только что был сосок.
Влад заорал в голосину, а Настя захохотала, я охренела от происходящего и присела прямо на пол. Вот так да. Девушка, явно смакуя каждое свое движение и понимая, насколько она сейчас одновременно страшна и хороша, медленно вытерла окровавленные ножницы об тряпки, минуту назад бывшие одеждой.
Влад все еще орал и стонал, выл, как раненый морж, и я могла понять, насколько ему больно. Я могла понять. И именно из-за этого, я получала такое наслаждение, испытывая на пленниках все новые инструменты. Оказалось, не менее приятно и смотреть на то, как это делает кто-то другой.
– Ты же мужик, отец! – произнесла Настя, акцентирую внимание на слове мужик.
Я завороженно стала наблюдать за тем, что произойдет дальше.
– Помнишь, как ты меня гнобил каждый день, столько лет, тварь, столько лет! Говорил, что я недостаточно подхожу на роль твоей дочери! Как ты бил меня! Как сажал на палку в надежде на то, что однажды она просто меня порвет? А я помню! Ты последняя мразота и тварь! И кто теперь прав? И ты сдохнешь, а я буду жить!
А ты, если ты настоящий мужик, так почему же у тебя такой маленький член, м? Почему? Что, мяса не хватило? Природа обделила, да? А зачем тебе соски, дорогая моя гнида? Думаю, что они тебе не нужны!
С этими словами Настя повернулась и поставила на грудь Влада деревянный ящик с инструментами, намеренно задев его зияющую рану, чем вызвала судорогу, пробежавшую по телу.
В ящике, я понятия не имею, откуда она вообще знала, где и что у меня лежит, Настя откопала огромную и толстую цыганскую иглу, а вместе с ней и гигантскую серьгу-кольцо. Такое с легкостью можно было бы вставить в нос быку.
Влад замычал от безысходности, в полной мере понимая, что предстоит ему пережить. Настя ухмыльнулась и задала вопрос, вертевшийся у меня на языке долгое время:
– Ну что, стоило тебя поранить, как сразу соображать стал, м? Значит, наказание пойдет тебе на пользу.