– Слава богу, что всё закончилось! – восклицает Кейт, обнимая меня, так, что моё залитое слезами лицо утыкается в её кашемировый свитер карамельного цвета. От запаха её духов у меня щекочет в горле. Обычно безупречный макияж Кейт сейчас размазан, под глазами тёмные потёки, а на щеках – бледные дорожки от слёз. Наверное, сегодня все выглядят не лучшим образом, несмотря на то что тщательно выбирали одежду для этой церемонии. Бабушка отправила Имоджен с её подругой Лили в туалет – попытаться смыть чёрную подводку для глаз, от которой на лице у сестры остались полоски, похожие на следы чернил.
– Дайте мне взглянуть на мою прекрасную крестницу, – говорит Кейт, отстраняясь, чтобы внимательно присмотреться к моему лицу, покрытому розовыми пятнами. Она заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос. – Да, так же великолепна, как обычно, и так же отважна. Как ты себя чувствуешь, моя дорогая?
Кейт права – я испытываю облегчение от того, что похороны позади. Но у меня сохраняется какое-то странное неуютное ощущение – похожее на то, которое возникает, когда ты выходишь с экзамена, которого ужасно боялся, но при этом знаешь, что ты полностью провалил его и что праздновать тут нечего.
– Со мной всё в порядке. – Я громко всхлипываю и беру протянутый мне белый хлопковый платочек – мой собственный давно промок и спрятан в кармане папиного пиджака. – Ты не знаешь, когда папа приедет на обед?
Бабушка сказала мне, что это называется поминки, а не обед, но для меня это звучит странно – как будто за такое малое время ты мог забыть умершего и теперь тебе приходится его вспоминать. Бабушка на это ответила, что я говорю глупости, а поминки называются так потому, что в прежние времена все приглашённые произносили длинные речи, вспоминая о том, как общались с человеком при его жизни. Я рада, что мне не придётся этого делать.
– Кажется, он сказал, что они будут примерно через час. Насколько я знаю Доминика, у него при себе будет фляжка с выпивкой, и по пути туда он устроит твоему отцу настоящую слезливую драму. К слову говоря, мне не помешал бы глоток джина с тоником.
Прямо из церкви папа и Доминик повезли маму в крематорий «Голдерс-Грин». Доминик поехал потому, что он был лучшим другом папы ещё с начальной школы, и мама знала, что папе будет нужно, чтобы с ним кто-то был. Она не хотела, чтобы мы с Имоджен ездили в крематорий, и попросила бабушку и Кейт остаться с нами, так что на последней части похорон будут присутствовать только папа с Домиником. Я знаю, как крематорий выглядит снаружи, потому что мы проезжали мимо него на автобусе номер тринадцать по пути домой с летних прогулок в парке Голдерс-хилл. Он похож на церковь, хотя я обнаружила, что высокая башня – это не колокольня, а печная труба, и думать об этом просто жутко, я даже пожалела о том, что узнала это. Мама рассказывала нам, что крематорий окружён красивыми садами, где цветут сотни крокусов, и там даже есть пруд с водяными лилиями. В этом здании были кремированы отец психоанализа Зигмунд Фрейд, знаменитая балерина Анна Павлова, писательница Энид Блайтон и наш собственный дедушка – и ещё сотни других людей. Мама всегда спокойно относилась к жизни и смерти, и когда она рассказывала нам все эти факты, нам они казались скорее интересными, чем пугающими.
Однажды я видела кремацию по телевизору. Гроб медленно скользил по конвейерной ленте в печь, где ему предстояло сгореть. Ещё там были тёмно-пурпурные шёлковые занавески, которые задёрнулись, когда гроб проехал между ними, и ещё играла жутковатая органная музыка, а потом не стало ничего – ни музыки, ни тела. Увидев в телевизоре эту сцену кремации, я решила, что предпочту, чтобы меня похоронили, но Имоджен сказала мне, что в земле моё тело съедят черви и насекомые, и это будет намного хуже. Я залезла в интернет и узнала, что эти мерзкие ползучие твари могут проникнуть даже в гроб, обитый изнутри металлом, хотя я не совсем поняла как. Похоже, хорошего варианта не существует. Может быть, кто-нибудь изобретёт его к тому времени, как я умру. Имоджен предположила, что тело можно сбросить в бассейн с какой-то зелёной кислотой – она сказала, что видела такое в фильме про Джеймса Бонда, но того человека бросили в кислоту живым! Папа сказал ей, чтобы она не пугала меня. Я думаю, мама выбрала лучший из доступных вариантов, но я испытываю облегчение от того, что мне не придётся видеть, как задёрнутся занавески за её гробом, не придётся уезжать от крематория в тени этой кошмарной трубы.
Мама решила, что её прах нужно развеять в парке на холме Примроуз-хилл, в десяти минутах ходьбы от нашего дома – это было одно из её любимых мест. Мы собираемся сделать это на следующей неделе, там будут только Имоджен, папа, бабушка и я. С вершины холма виден весь Лондон, простирающийся перед тобой, словно одеяло для пикника. До рождения Имоджен мама и папа ходили туда на свидания, а когда мы были маленькими, они привозили нас туда в колясках и показывали нам разные примечательные виды, например, колесо обозрения «Лондонский глаз» или небоскрёб «Осколок». Зимой мы катались там на санках, а в ветреные осенние дни запускали воздушных змеев. Когда мне было пять лет, я скатилась с холма на самокате. Я ехала слишком быстро и у подножия холма упала в кучу собачьих какашек. Имоджен смеялась всю дорогу до дома, а я плакала. Мама несла меня на руках и испачкала собачьими фекалиями своё платье, но ей, похоже, было всё равно. Не считая этого, Примроуз-хилл – тоже одно из моих любимых мест.
На вершине холма установлен большой камень с выгравированными на нём словами поэта Уильяма Блейка: «Я беседовал с Духовным Солнцем. Я встретил его на Примроуз-хилл».
Я буду искать маму там.
Мы с Кейт направляемся к бабушке. Она сидит за угловым столиком, погрузившись в разговор с викарием, который держит в ладонях её руку. Я не думала о том, каково сегодня должно быть бабушке. Она мамина мама, а не только моя бабушка. Наверное, глупо осознать это только сейчас. Как для неё должно быть ужасно – потерять своего единственного ребёнка! Комок, который сегодня целый день стоял у меня в горле, кажется, становится ещё больше. Я пытаюсь проглотить его, остановившись рядом с бабушкиным стулом.
– Здравствуй, Китти, милая моя, – говорит бабушка и раскрывает объятия. Я залезаю ей на колени, хотя я уже слишком большая для такого, и утыкаюсь ей в плечо. Она нежно прислоняется щекой к моей голове, и мы сидим молча. Я неожиданно ощущаю усталость и желание хоть немного поспать.
– Это довольно милый зал, – говорит викарий, его гулкий голос нарушает тишину. Почему люди всегда считают нужным заполнить молчание словами? Может быть, викарий думает, что это входит в его обязанности – поддерживать разговор?
Мы все из вежливости окидываем взглядом просторное помещение, в которое сквозь окна просачивается серый свет. Я могу поставить пять фунтов на то, что стены окрашены в цвет номер 274 по карте «Farrow & Ball» – «аммонит». Он назван в честь цвета окаменелостей, таких же, как те, которые мы находили прошлым летом в Дорсете, когда были там на каникулах. Кейт улыбается мне и беззвучно артикулирует: «Аммонит». Это она показала мне чудесный мир цветовых схем. Я в ответ едва заметно киваю ей, однако не могу заставить себя улыбнуться.
– Да, приятное место, – соглашается бабушка. – Ни за что не подумаешь, что ты в пабе.
Бабушка считала, что неуместно устраивать поминки в пабе, даже «гастро», но папа спокойно привёл доводы в пользу того, что это самое удобное место.
– Этот паб близко к церкви, наш дом слишком мал для поминок, и я совершенно уверен, что вы не захотите устраивать их у себя, Элинор, потому что там будут некоторые пациенты Лоры. Разве вы хотите, чтобы по вашей гостиной бегала дюжина ребятишек?
Папа был прав насчёт детей – многие из постоянных пациентов мамы уже здесь вместе со своими родителями. Кроме них, пришли её университетские друзья, коллеги из клиники, соседи и даже несколько наших учителей, которые, должно быть, взяли отгул в школе, чтобы присутствовать здесь. Я была изумлена, увидев возле церкви мисс Бартон. Я всегда считала, что мама бесит её, когда во время родительских собраний даёт советы по детской психологии, но, похоже, это совсем не так, потому что моя учительница английского со слезами на глазах обнимает меня и говорит мне, какой замечательной была моя мама.
– Совершенно согласен с вами, Элинор, – отвечает викарий. – Может быть, я порекомендую это место другим семьям. Мне кажется, что этот зал в равной степени подойдёт как для обеда в честь крещения, так и для маленького свадебного банкета, а еда здесь невероятно вкусная.
На тарелке викария высится опасно высокая башня из йоркширских мини-пудингов, яиц по-шотландски, маленьких колбасок в тесте и треугольных гренок по-валлийски – всё это были любимые мамины блюда.
– Знаете, когда Лора была маленькой, она думала, будто йоркширский пудинг делают из йоркширских пуделей. Я объясняла ей, что это просто название для блюда, сделанного из теста с подливкой, но она много лет мне не верила. До семи лет она наотрез отказывалась есть его и плакала, когда пудинг ел кто-то другой. В то время её любимой книгой был «Пудель Пит» Дебби Кук. – Бабушка улыбается этому воспоминанию. – Китти, милая, хочешь что-нибудь съесть?
– Нет, спасибо, я не голодна, – отвечаю я.
Викарий словно испытывает стыд за свой здоровый аппетит и сдвигает свою переполненную тарелку к краю стола.
– О, ради всего святого! – восклицает бабушка. – Кто бы мог в такое поверить? Извините, господин викарий, но миссис Эллисон привела с собой своего безмозглого пса.
Мы все поворачиваемся к двери и видим, как в зал врывается наша соседка, неся на руках Сэра Ланселота, своего французского бульдога-астматика. Вид у Сэра Ланселота всегда недовольный, он постоянно сопит и испытывает множество проблем с пищеварением, в результате чего ужасно пукает – папа говорит, что от этого запаха цветы вянут. Мы живём по соседству с миссис Эллисон три года, и она всегда была очень приветлива, но мы так и не познакомились с ней как следует, слишком занятые своей жизнью. Однако когда в нашем доме появилась тень смерти, вместе с ней пришла и миссис Эллисон, и в течение следующих шести месяцев она стала нашей постоянной гостьей. Она почти каждый день появлялась у нас, принося запеканки, банановый хлеб и яблочные пироги, а вездесущий Сэр Ланселот, пыхтя, следовал за ней по пятам. Папу и бабушку её визиты раздражали, и я даже подслушала, как бабушка называет миссис Эллисон «стервятницей», но мама относилась к ней очень тепло, а стряпня миссис Эллисон всем нравилась. Мне кажется, мама считала, что в лице миссис Эллисон она нашла ещё одного добровольца для «команды Уэнтуорт» – человека, который присмотрит за тем, чтобы мы хорошо питались… теперь, когда мама уже не может возиться на кухне. Бабушка ест как птичка – ломтик хлеба, немного твёрдого сыра и яблоко для неё сходят за целый ужин. Папа предпочитает брать навынос готовый карри или замороженную пиццу. Однако миссис Эллисон – талантливый и щедрый повар, она в равной степени хорошо готовит пироги, жаркое, супы, пирожные и кексы.
– Здравствуйте все! – произносит миссис Эллисон, её густо-синяя шляпка подрагивает вместе с её нижней губой. Она с облегчением спускает Сэра Ланселота на пол неподалёку от столика викария. Я по собственному опыту знаю, что этот пёс довольно тяжёлый.
– Прекрасная служба, правда? Просто великолепная. А хор… музыка всегда поражает меня прямо сюда. – Миссис Эллисон прижимает ладонь к левой половине своего пышного бюста. – Прекрати, Сэр Ланселот! Простите, пожалуйста, господин викарий, кажется, его привлёк ваш йоркширский пудинг.
Сэр Ланселот сопит ещё сильнее, чем обычно, его глаза прямо-таки выпирают из его маленькой круглой головы. Даже бабушка выглядит обеспокоенной.
– Бедный малыш, ты голоден? Разве мама не покормила тебя завтраком? – спрашивает миссис Эллисон у пса и наклоняется, чтобы погладить его. В ответ Сэр Ланселот совершает на удивление ловкий прыжок по направлению к тарелке викария и ухитряется схватить сосиску в тесте, при этом опрокидывая всю остальную еду на колени викарию.
– О боже! – вскрикивает викарий, вскакивая на ноги, что даёт Сэру Ланселоту возможность сцапать яйцо по-шотландски.
– Лежать, Сэр Ланселот, плохой мальчик! Я тебя больше никуда не возьму!
Миссис Эллисон опускается на колени, чтобы собрать еду с пола, и безуспешно пытается вырвать яйцо по-шотландски из решительно стиснутых зубов Сэра Ланселота. Бабушка в ужасе взирает на викария, который тщетно старается счистить со своих чёрных брюк липкий плавленый сыр от гренок по-уэльски.
Я перехватываю взгляд Кейт и улыбаюсь – кажется, в первый раз за много недель.
– Я очень надеюсь, что твоя мама видела это, – шепчет Кейт мне на ухо. – Она была бы в полном восторге от выражения лица твоей бабушки.