Стою, смотрю на девушку и понимаю, что вижу ее далеко не в первый раз. Осознаю, что мы с ней когда-то были знакомы.
Но чем дольше я думаю об этом, тем сильнее закапываю воспоминания в недра памяти, и мне никак не удается их вытащить на поверхность.
Настя… Анастасия Яковлева…
Блин, ни о чем мне ни одна из форм ее имени не говорит!
А вот лицо… Оно буквально кричит, что я ее знаю.
Как ни пытаюсь, не могу заставить себя переключиться на чисто профессиональный лад. Малышка ее тоже по неведомой мне причине моментально засела глубоко в сердце.
Если еще мое особое отношение к девочке можно понять и хоть как-то объяснить, то к ее матери… Нет уж, увольте.
– Я ни миг не жалею, что согласилась на суррогатное материнство, ведь благодаря этому у меня есть ты, – слышу признание, совершенно не предназначенное для моих ушей.
– Кхм, – намеренно подкашливаю, выдавая свое присутствие.
Девушка моментально дергается, подскакивает на месте, поднимает на меня перепуганный взгляд.
– Тише, тише, – спешу успокоить ее. – Это всего лишь я. Извините, если вас напугал, – стараюсь говорить максимально спокойно.
Настя несколько раз моргает, делает вдох и медленно опускается на кровать, расположенную рядом с детской кроваткой.
– Проходите, – говорит уже совсем другим голосом. Сейчас он сквозит обреченностью и страданием.
Мне вдруг хочется хоть как-то поддержать ее, придать сил.
Я прекрасно осознаю, каким долгим и сложным будет путь к выздоровлению у малышки, сколько потребуется Насте приложить усилий для этого. Как много им обеим понадобится сил.
Со своей стороны я, конечно же, сделаю все, что только смогу, но это капля в море. Остальное все ложится на плечи матерей.
Здесь, в отделении, мы продержим малышку до тех пор, пока она сама не научится кушать. Пока не поймем, что Настя научилась правильно ухаживать за стомой, что она умеет не только приклеивать калоприемники, но и осознает, как избежать мацерации кожи, как вылечить ее, когда та появится.
Рано или поздно кожа вокруг стомы начнет мокнуть. Увы, как тщательно не ухаживай, как пристально не следи, но это случится. Насте нужно научиться как с этим бороться и дальше жить.
А ведь малышке в таком состоянии придется находиться не один месяц.
– Как вы здесь? – спрашиваю у нее, а сам параллельно окидываю палату.
Надо бы постараться предупредить медсестер, чтобы по возможности пока никого сюда не докладывали. Пусть малышка пару дней полежит, чуть окрепнет, придет в себя и хоть немного вспомнит сосательный рефлекс, а после этого уже посмотрим.
Мне нужно, чтобы у Анастасии были все условия сейчас. Пусть она в бесплатной палате, но мне это нужно.
– Я – хорошо, – живо отмахивается. – Как Вика? Что мне делать? Как дальше быть? – засыпает меня волнующими ее вопросами. – Пожалуйста, расскажите. Я должна знать.
– У вашей дочери редкий порок развития, – начинаю пояснять. – Сразу могу сказать, что это вероятнее всего хаотичная генетическая поломка, и она не зависит ни от вас, ни от врачей, ни от самого подсаженного вам эмбриона. Такое случается даже при самых благополучных беременностях у абсолютно здоровых пар.
– Правда? – смотрит на меня с надеждой в глазах. – Это… случайность?
– Скорее не изученный факт, – поясняю. – Есть генетические синдромы, при которых происходят аноректальные мальформации, но это не ваш случай.
– Надеюсь, – вздыхает печально. – А вы можете рассказать подробнее о пороке? – просит с надеждой.
Вот и как после этого отказать?
Радует, что не полезла во всемирную сеть и не стала черпать там сведения.
– Конечно, – киваю.
Присаживаюсь напротив и начинаю в подробностях пояснять, что такое клоака, и как мы будем с этим бороться. Сразу объясняю, что при такой форме не у всех девочек есть показания для вывода стомы, но дочке Насти нам ее вывести пришлось.
В ее случае аноректальный свищ оказался слишком узким, и нам пришлось пойти на этот шаг. Нужно, чтобы кишечник нормально работал.
– Первый этап сделан, – спешу успокоить взволнованную мать. – На второй мы вас пригласим, когда малышке будет больше полугода.
– Так долго, – выдыхает.
– Да, – вновь спешу пояснить. – Раньше мы не можем. Нужно, чтобы мышцы сформировались.
На самом деле есть несколько разных школ, и у каждой из них принципиальные различия в возрасте пациентов. Кто-то берет детей исключительно до шести месяцев, кто-то – после года.
Дальше я снова читаю Насте лекцию про методы и способы лечения.
Она внимательно слушает, впитывает каждое слово, а я все говорю и говорю. Сам же пытаюсь вспомнить, где с ней раньше встречался.
– Дмитрий, – вдруг перебивает меня. – Подскажите, а отделение посторонних не пускают?
– Нет, конечно, – заверяю ее.
Девушка заметно расслабляется.
– Что вас беспокоит? – спрашиваю ни с того ни с сего.
Разумом понимаю, что не должен вмешиваться в дела пациентов, но по неведомой причине не могу стоять в стороне.
Интуитивно чувствую, здесь что-то не чисто.
– Понимаете, – вздыхает, опускает вниз взгляд, кусает губы. – У меня все не просто с беременностью.
– Было ЭКО, – вспоминаю информацию из истории болезни.
Вполне стандартная процедура, как по мне. Сейчас дети, зачатые в пробирке, сплошь и рядом.
Меня даже не удивишь, что женщина идет на подобный шаг без наличия мужа.
– Не в этом дело, – произносит с печальной улыбкой.
– Тогда что? – интересуюсь.
Вряд ли информация, которую она сообщит, меня удивит. Но тем не менее пусть говорит, раз хочет.
– Понимаете… – снова теряется. Вижу, она никак не найдет нужных слов.
– Если не хотите, то можете не говорить, – напоминаю.
– Это важно. Вы должны быть в курсе, – стоит на своем.
– Все, что нужно, я уже знаю, – похлопываю по истории болезни, которую держу в руках.
– Там не все, – стоит на своем.
– И чего там нет по-вашему? – ухмыляюсь, вдруг припоминая давнишний и очень похожий спор.
Только вот с кем именно он был, увы, уже не помню.
– Я – суррогатная мать, – своим заверением ошарашивает меня. – Но Вика моя, – заявляет с огнем в глазах. – Пожалуйста, никого кроме меня и медперсонала к ней не подпускайте.