Если вы проснулись после пьянки и
у вас ничего не болит, значит, вы умерли.
Снова снится Ивану дивная картина. Словно проснулся он после сладкого сна, но глаз не открывает, нежится в мягкой постели под атласным одеялом. И все бы хорошо, только пить охота до невозможности.
– Оно и понятно, – размышляет Иван, – выпито намедни немало, сушняк утренний мучает организм.
Открывает он глаза, обводит взглядом окружающее его пространство и словно бы ищет что-то ему известное, чтобы, не вставая с постели, водички хлебнуть. Да где ж ты в кубрике такого найдешь, нужно на кухню к крану ползти, дурачина.
Однако пред взором Ивана встает неожиданная картина. Нет его кубрика вечно неприбранного, а лежит он в роскошной постели и действительно атласным одеялом укрытый. В комнате, размером со сто его кубриков, чего только нет – роскошь царская. А вот и кувшинчик заветный на прикроватном столике прямо под рукой стоит, Ивана дожидается – хрупкий, аж в руки брать боязно, но раз поставлен, знать можно брать без опаски.
Ай да сон, ай как все хорошо то устроено в нем. Рука сама привычно к кувшинчику тянется, странная какая-то рука, словно и не своя – нет в ней силы, пухлая изнеженная рука, да и пальчики, как у девки – ноготки подстрижены, да наманикюрены. Не обращай внимания, Иван – то же сон, в том сне царская жизнь, вот и выглядишь ты по-другому в том сне. Вспомни казино!
Иван кувшинчик невесомый к губам подносит, а там не вода – медовуха чистейшая его дожидается, здоровье поправить собирается. Иван делает смачный глоток и тут организм странно вздрагивает, не принимает вроде как, пытается обратно отправить тем же путем.
– Стоп-стоп-стоп, что это за сон такой неправильный, кто ему хозяин? – возмущается Иван.
– Я ему хозяин, – отзывается сон.
– Не понял, так ты и разговаривать умеешь? – озадачился Иван, до сей поры не помнивший снов с ним болтавших.
С обитателями снов поболтать – это в порядке вещей, на то и сон, то есть собственная фантазия организма. Но, чтобы сам сон с тобой разговаривал, такого в жизни Ивана еще не было.
– А как же мне не уметь то, чай не младенец, не уметь разговаривать. Одного не пойму, с кем я говорю то, что это со мной такое творится – с утра медовуху пью? – капризным фальцетом возмущался сон.
При этом, как ни странно, шевелились губы и язык Ивана, а голос проистекал явно не его. Да еще так странно проистекал, словно Иван его ушами слышал и одновременно изнутри, как это бывает, когда вслух разговариваешь.
– Со мной разговариваешь, сон, хозяин я твой, Иван Волгин. Ты снишься, мечту показываешь, как на заказ. Спасибо за это великое. Только не совсем понятно, отчего в собственном сне медовуха поперек горла встала? – ласково, почти нежно ворковал Иван, боясь разрушить хрупкое творение собственной фантазии.
– Какой такой Иван Волгин? – взвизгнул сон. – Что значит – хозяин? Никто мне царю хозяином быть не может! – женственная ладошка Волгина царя решительно хлопнула по одеялу. – Стража-а-а! – заорал Иван в голос, да как-то непривычно: визгливо, по-бабски, с претензией.
– Глупость какая-то, а не сон, – посетовал Иван, – в прошлый раз веселее было.