16:10. Качалка ЭТА. Тренировка в свободном стиле. Звон и лязг многочисленных противовесов. Лайл на диспенсере для полотенец беседует с чрезвычайно мокрым Грэмом Рэйдером. Шахт качает пресс, на почти вертикальной скамье, его лицо багровое, а лоб пульсирует. Трельч у стойки для приседаний, сморкается в полотенце. Койл делает армейские жимы с голой штангой. Кэрол Сподек поднимает штангу на бицепс, вся в зеркале. Лайл сгибается и наклоняется к Рэйдеру, тот кивает. Хэл на месте для страховки в конце скамьи для жима лежа в тени чудовищного медного бука из западного окна поднимает пальцы ноги, для разработки лодыжки. Ингерсолл на блочном тренажере, нагружает вес, вопреки советам Лайла. Кейт («Викинг») Фрир[68] и стероидный пятнадцатилетний Элиот Корнспан страхуют друг друга в подъеме массивной штанги на бицепс у скамейки рядом с кулером, по очереди подбадривая друг друга криками. Хэл время от времени прерывается, чтобы наклониться и сплюнуть в старый стакан с надписью НАСА на полу у скамьи. Тренер ЭТА Барри Лоуч прохаживается с планшетом, ничего не записывая, только внимательно наблюдая и часто кивая. В углу Аксфорд в одном кроссовке, колдует над босой ногой. Майкл Пемулис сидит по-турецки на скамье у кулера прямо возле левого бедра Корнспана, качает мышцы лица, пытается подслушивать Лайла и Рэйдера, морщась всякий раз, когда рычат друг на друга Корнспан и Фрир.
– Еще три! Поднимай!
– У-а-а-а-а.
– А ну поднял эту херню, мужик!
– Г-в-в-у-у-у-у-а-а-а!
– Она изнасиловала твою сестру! Убила на хер твою мать, мужик!
– Хух-хух-хух-хух-гв-в-в.
– Сделай это!
Лицо у Пемулиса сперва вытягивается, затем, напротив, расширяется, затем как-то пустеет и искажается, как у бэконовских Римских Пап.
– Предположим, – с трудом слышит Лайла Пемулис. – Предположим, я дам тебе связку из десяти ключей. Из, нет, сотни ключей, и скажу тебе, что один из ключей ее откроет – эту дверь, за которой, как мы представляем, все, чем ты хочешь стать, как игрок. Сколько ключей ты готов перепробовать?
Трельч окликает Пемулиса:
– Изобрази еще разок Делинта, когда он дрочит! – у Пемулиса на секунду вяло отваливается челюсть, глаза закатываются, веки трепещут, он двигает кулаком.
– Ну, черт, все до единого переберу, – говорит Рэйдер Лайлу.
– Хухл. Хухл. Гв-в-в-в-в.
– Ебанарот! Ебать!
Когда Пемулис морщится, кажется, что это тоже упражнение для мышц лица.
– Изобрази истерику Бриджет! Изобрази Шахта в тубзадроне!
Пемулис прижимает палец к губам.
Лайл никогда не шепчет, но все равно ни фига не слышно.
– Значит, ты готов совершать ошибки, понимаешь. Ты говоришь, что готов на 99 % ошибок. Парализованный перфекционист, как ты себя зовешь, просто стоял бы перед дверью. Звеня ключами. Боясь вставить в скважину первый.
Пемулис опускает нижнюю губу, насколько может, и сокращает щечные мышцы. Когда Фрир рычит на Корнспана, на его шее дыбятся жилы. Между ними висит туман слюны и пота. У Корнспана такой вид, будто его сейчас удар хватит. На штанге, которая сама по себе 20 кг, 90 кг.
– Еще разок, гондон. Взял, сука, и поднял.
– Иди в жопу. Жопа, в жопу. Гв-в-в-в.
– Прими эту боль!
Фрир поддерживает штангу одним пальцем, толку от этого ноль. Красная рожа Корнспана мечется по черепу.
Более легкая штанга Кэрол Сподек бесшумно ходит вверх и вниз.
Трельч подходит, садится и пилит шею сзади полотенцем, глядя на Корнспана.
– Не уверен, что все мои жимы в жизни вместе взятые были под 110, – говорит он.
Корнспан издает звуки, которые как будто исходят не из его глотки.
– Да! ДЫ-Ы-А-А-А! – рычит Фрир. Штанга рушится на резиновый пол, Пемулис морщится. Все вены на Корнспане вздыбились и пульсируют. Живот как у беременной. Он опирается руками бедра и сгибается, изо рта свисает нитка чего-то.
– Охренительно, детка, – говорит Фрир, отходя к коробке на диспенсере, чтобы намазать руки канифолью, по дороге любуется сам на себя в зеркало.
Пемулис очень медленно кренится в сторону Корнспана, заговорщицки озираясь. Он приближается в упор к мезоморфной голове Корнспана и шепчет:
– Эй. Элиот. Эй.
Корнспан, согнувшись, тяжело дыша, чуть перекатывает голову в его сторону. Пемулис шепчет:
– Слабак.
Если в силу отчаянных обстоятельств или во имя благотворительности тебе доведется посетить реабилитационное учреждение по типу «дома на полпути», как субсидируемый Эннет-Хаус в Энфилде, Массачусетс, ты откроешь для себя много новых экзотических фактов. Ты узнаешь, что если Массачусетский департамент социальных служб однажды забрал у матери детей на любой период времени, он всегда может забрать их опять, этот ДСС, просто потому что, уполномоченный не более чем формой со штемпелем и росписью. Т. е. раз признанная неблагополучной – неважно, почему и когда, или что изменилось за прошедшее время – мать больше ничего поделать не может.
Или, например, что люди, зависимые от Веществ, после того как резко прекратят употребление, часто страдают от дикой папулезной сыпи, часто целыми месяцами напролет, пока Вещество медленно выводится из тела. Сотрудники сообщат тебе, это потому, что кожа – самый большой экскреторный орган в теле. Или что сердце хронических алкоголиков – по причинам, которые не в силах объяснить ни один врач, – раздувается в размерах почти вдвое больше сердец обычных граждан и к нормальным размерам никогда не возвращается. Что существует определенный тип людей, который носит фотографию своего терапевта с собой в бумажнике. Что (одновременно и облегчение, но и даже какое-то разочарование) черные пенисы, как правило, в общем того же размера, что и белые пенисы, в целом. Что не все американские мужчины обрезаны.
Что тонкое звенящее амфетаминовое жужжание можно заглушить, если быстро последовательно употребить три «Миллениал Физзи» и целую пачку печений «Орео» натощак (однако при этом важно с непривычки не стошнить, о чем бывалые жильцы обычно забывают сообщить новеньким).
Что устрашающий латиноамериканский термин для внутреннего расстройства, из-за которого наркоман без конца возвращается к поработившему его Веществу, – «tecato gusano», который, оказывается, можно также перевести как какого-то внутреннего психического червя, которого нельзя насытить или убить.
Что черные и латиноамериканцы могут быть такими же или большими расистами, чем белые, и что они становятся еще более враждебно настроенными, если тебя эта новость удивляет.
Что во сне возможно – для некоторых жильцов – извлечь сигарету из пачки с тумбочки, зажечь, выкурить до фильтра, а затем затушить в пепельнице на тумбочке – ни разу не проснувшись и не устроив пожар. Тебе сообщат, что этот навык обычно приобретается в пенитенциарных учреждениях, после чего твое желание жаловаться утихнет. Или что даже промышленной мощности беруши «Флентс» из расширяющейся пены не разрешают проблему храпящего соседа по комнате, если данный сосед такой огромный и с настолько заложенным носом, что храп также производит дозвуковые вибрации, которые арпеджируют по твоему телу взад-вперед и от которых койка трясется, как такие массажные кровати в мотеле, куда надо забрасывать четвертаки.
Что женщины могут быть не менее вульгарными в плане сексуальных и выделительных функций, чем мужчины. Что больше 60 % всех арестованных по обвинениям, связанным с наркотиками и алкоголем, заявляют, что в детстве пережили растление, а две трети оставшихся 40 процентов отмечают, что не могут вспомнить свое детство достаточно подробно и ответственно заявить, было растление или нет. Что в реминорный вопль дешевого пылесоса можно вплетать мадамопсихозные гармонии, когда мычишь про себя, если на сегодня твое Дежурство – уборка. Что некоторые люди буквально похожи на крыс. Что некоторым наркозависимым проституткам труднее бросить проституцию, чем наркотики, и объясняют они это противоположными направлениями денежного потока в случаях этих двух занятий. Что существует не меньше сленговых наименований женских половых органов, чем мужских.
Что малоизвестный парадокс зависимости от Веществ заключается в следующем: как только ты порабощен Веществом настолько, что его нужно бросить, чтобы спасти жизнь, порабощающее Вещество становится для тебя таким важным, что ты просто потеряешь разум, когда его у тебя отнимут. Или что через некоторое время после того, как у тебя отнимут любимое Вещество, спасая твою жизнь, во время обязательных утренних и вечерних молитв ты обнаружишь, что молишься о том, чтобы буквально потерять разум – чтобы можно было завернуть разум в какую-нибудь там старую газету и оставить в переулке, и он там дальше вертелся сам по себе, без тебя.
Что в метрополии Бостона любимое сленговое наименование мужских половых органов – «Блок», поэтому обозначения госпиталем ЭВМ зданий на его территории и служат поводом для кривых усмешек многих жильцов Эннет-Хауса.
Что некоторым людям ты не понравишься, как бы ни старался. И что большинство взрослых граждан без зависимостей уже уяснили и смирились с этим фактом, часто довольно рано.
Что каким бы умным ты себя не считал, ты все равно куда глупее.
Что «Бог» АА, АН и АК[69], оказывается, не требует веры в Него/Нее/ Это – Он/Она/Оно все равно тебе поможет. Что, несмотря на мачистский выпендреж, мужской плач на публике не только довольно маскулинный, но и даже приятный (как говорят). Что «делиться» значит «разговаривать», а «разбирать» человека значит «критиковать» его, плюс есть еще много реабилитационного новояза. Что важная часть имунновирусной профилактики «домов на полпути» – не оставлять бритву в общей ванной. Что, оказывается, опытная проститутка может (как говорят) надеть презерватив на Блок клиента так ловко, что он даже не заметит, пока не будет, так сказать, поздно.
Что переносной сейф из двухслойной стали с тройной комбинацией для бритвы и зубной щетки можно получить за 35.00 долларов США / 38.50 долларов ОНАН через «Сеть товаров для дома», и что Пэт М. или управдом позволят воспользоваться для заказа одним из старых ТП в заднем кабинете, если ты заработал достаточно, чтобы вообще вякать.
Что больше 50 % людей с зависимостью от Веществ страдают и от других известных форм психиатрических расстройств. Что некоторые проститутки-мужчины так привыкают к клизмам, что неспособны без них нормально испражняться. Что у большинства жильцов Эннет-Хауса есть хотя бы одно тату. Что значимость этой информации не поддается анализу. Что в метрополии Бостона уличный термин для отсутствия денег – «нищебродить». А то, что в других местах известно как «информировать», «стучать», «стукануть», «крысятничать» или «доносить», на улицах метрополии Бостона известно как «жрать сыр» – предположительно, некое производное от ассоциативного облака «крысы».
Что кольца в нос, язык, губы и веки редко требуют настоящей пенетрации. Поскольку существует широкий выбор клипс. Что кольца в соски требуют пирсинга, что кольца в клитор или пенис – не то, о чем, по мнению окружающих, тебе действительно хочется знать. Что сон может быть формой эмоционального эскапизма и им при должных усилиях тоже можно злоупотреблять. Что женщина-чиканос – не «чиканас». Что получить водительские права с твоей фотографией, но чужим именем в Массачусетсе стоит 225 долларов США. Что намеренная депривация сна тоже может стать злоупотребляемым эскапизмом. Что злоупотребляемым эскапизмом может стать и игра, и работа, и шоппинг, и воровство, и секс, и воздержание, и мастурбация, и еда, и тренировка, и медитация/молитва, и сидеть так близко к ТП DEC Эннет-Хауса с картриджным видаком, что экран заслоняет все поле зрения, а статический заряд экрана щекочет нос, как варежка[70].
Что человек может и не нравиться, но у него/нее/этого есть чему научиться. Что одиночество – не производная уединения. Что возможно разозлиться так, что на глаза по-настоящему опускается красная пелена. Что такое «техасский катетер». Что некоторые действительно воруют – и украдут что-нибудь твое. Что многие взрослые американцы по-настоящему не умеют читать, даже аудиогипертекст на картриджах с функцией Help для каждого слова. Что альянсовые клики, отшельничество и сплетни могут быть формами эскапизма. Что логика – не гарантия истинности. Что злые люди никогда не считают себя злыми, а скорее, что все вокруг злые. Что возможно получить ценные уроки от дурака. Что трудно сосредоточить внимание на любом раздражителе больше чем на несколько секунд. Что можно внезапно, как гром среди ясного неба, так сильно захотеть кайфануть от любимого Вещества, что кажется, будто умрешь, если не кайфанешь, но при этом можно просто сидеть с дрожащими руками и мокрым от желания лицом – можно хотеть кайфануть, но вместо этого просто сидеть, хотеть, но не хотеть, если это понятно звучит, и если вытерпишь и не вернешься к Веществу, то в конце концов желание само затихнет, уйдет – по крайней мере, пока. Что людям с низким IQ, по статистике, проще вылечиться от зависимости, чем людям с высоким IQ. Что уличный термин в метрополии Бостона для «попрошайничать» – «чистить», и что некоторые считают это ремеслом или искусством; и что у профессиональных мастеров «чистки» даже бывают профессиональные коллоквиумы, как конвенты, в парках или на станциях общественного транспорта, по ночам, где они собираются, множат знакомства и обмениваются отзывами о трендах, техниках, связях с общественностью и т. д. Что можно злоупотреблять и стать зависимым от безрецептурных средств от простуды и аллергии. Что в «Найквиле» больше 50 процентов содержания спирта. Что скучные занятия, как ни парадоксально, становятся менее скучными, если на них сильно сосредоточиться. Что если в комнате достаточно людей пьют кофе молча, то можно расслышать звук пара, поднимающегося от чашек. Что иногда людям надо просто посидеть где-нибудь и, типа, пострадать. Что тебя станет меньше волновать, что о тебе думают другие, когда осознаешь, как редко они о тебе думают. Что на свете бывает чистая, без примесей, без подтекстов доброта. Что возможно уснуть во время панической атаки.
Что сильно сосредоточиться на чем угодно – очень тяжелый труд.
Что зависимость – физическая болезнь, или психическое заболевание, или духовное состояние (см. «бедные духом»), или расстройство типа обсессивно-компульсивного, или аффективного, или личности, и что больше 75 % ветеранов бостонских АА, которые хотят тебя убедить, что это болезнь, усадят тебя, напишут на бумаге слово DISEASE[60], а потом разделят и добавят дефис, чтобы получилось DIS-EASE[61], а потом уставятся на тебя так, будто тебя должно осенить ослепительное прозрение, когда на самом деле (как неустанно указывает своим наставникам Дж. Дэй) разделение слова только сужает определение и объяснение до одного простого описания ощущения, причем какого-то плаксиво пресного.
Что самые зависимые от Веществ люди также зависимы от мышления, т. е. у них компульсивные и нездоровые отношения со своим мышлением. Что милый термин бостонских АА для аддиктивного мышления – «парализ-анализ». Что на самом деле если кормить кошек молоком, у них начинается дикая диарея, – противоположно популярному образу кошек за молочком. Что просто приятней быть счастливым, чем обижаться на весь мир. Что 99 % мышления компульсивных мыслителей – о них самих; что в ходе 99 % этого направленного на себя мышления они воображают, а затем морально готовятся к тому, что с ними случится; и что, как ни странно, – если бы они перестали об этом думать, то заметили бы, – 100 % того, что они представляют, к последствиям чего готовятся, на что тратят 99 % своих времени и энергии, – это всегда что-то плохое. Что любопытно связано с желанием на раннем этапе трезвости молиться о буквальной потере разума. Вкратце – что 99 % мыслительной активности состоит из попыток запугать себя до усрачки. Что в микроволновой печи можно приготовить довольно вкусные яйца-пашот. Что уличный термин метрополии для «действительно прекрасный» – «ништяк». Что все чихают по-разному. Что некоторых людей мамы никогда не учили прикрываться или отворачиваться, когда чихаешь. Что все, кто побывал в тюрьме, не остались прежними. Что необязательно заниматься сексом с человеком, чтобы подхватить от него мандавошек. Что в чистоте жить приятней, чем в хлеву. Что больше всего надо бояться тех, кто больше всего боится. Что требуется огромная смелость, чтобы позволить себе казаться слабым. Что необязательно кого-нибудь бить, даже если очень хочется. Что не бывает отдельных, единичных моментов, которые действительно невыносимы.
Что никто, кого до зависимости поработило Вещество настолько, что ему приходилось бросать, и кто успешно бросил на какое-то время и был чист, и но потом по какой-либо причине вернулся и снова подсел на Вещество, ни разу не сообщал, что рад своему выбору снова употреблять Вещество и перепоработиться; ни разу. Что «мотать срок» – метрополитенский бостонский термин для «тюремного заключения», например: «Дон Г. мотал в Биллерике шестимесячный срок». Что невозможно убить блоху рукой. Что возможно выкурить столько сигарет, что язык покрывают белые язвы. Что общий эффект, когда выпьешь слишком много чашек кофе, ни в коем случае не приятный и не пьянящий.
Что мастурбируют практически все.
И довольно часто, как выясняется.
Что клише «Я не знаю, кто я», к сожалению, оказывается чем-то большим, чем клише. Что паспорт на фальшивое имя стоит 330 долларов США. Что другие часто видят в тебе то, чего не видишь ты сам, даже если эти другие – дураки. Что можно приобрести кредитную карту на фальшивое имя за 1500 долларов США, но никто не объяснит внятно, включены ли в цену проверяемая кредитная история и кредитная линия на случай, когда кассир проводит фальшивой картой по маленькому модему на кассе для верификации, пока позади торчит здоровый охранник. Что много денег не дают иммунитета от страдания или страха. Что танцевать трезвым – совсем другой коленкор. Что термин «отъем» – уличное арго для комиссии букмекера при нелегальной ставке, обычно 10 %, которые либо вычитываются из выигрыша, либо прибавляются к долгу. Что некоторые искренне набожные и духовно развитые люди верят, что Бог в их понимании помогает им находить места для парковок и дает советы по Массачусетской лотерее.
Что с тараканами, до определенной степени, можно ужиться.
Что «принятие», скорее, вопрос усталости. Что у разных людей могут радикально разниться представления об основах личной гигиены.
Что, как ни парадоксально, чаще прикольней чего-то хотеть, чем это получить. Что если сделаешь кому-нибудь что-нибудь приятное втайне, анонимно, и не дать этому кому-то знать, что это был ты, – и вообще никому, что это был ты, или не брать на себя ответственность в любой форме или любым способом, – то в этом есть какой-то свой пьянящий кайф.
Что анонимной щедростью тоже можно злоупотреблять.
Что если заниматься сексом с тем, кому на тебя плевать, то чувствуешь себя в итоге более одиноким, чем вообще не занимаясь сексом.
Что хотеть – это нормально.
Что все похожи друг друга в своей тайной негласной уверенности, будто бы глубоко внутри они отличаются от остальных. Что это не обязательно парадоксально.
Что, может, ангелов не бывает, но бывают люди, которые вполне могли бы быть ангелами.
Что бог – если только ты не Чарльтон Хестон, ненормальный или и то, и другое – говорит и действует целиком через людей, если бог вообще есть.
Что вопрос того, веришь ты в бога или нет, в списке вещей, которые ему/ей в тебе интересны, он/а/о может располагать довольно невысоко.
Что запах стопы атлета тошнотворно-слащавый, а ортопедической сухой гнили – тошнотворно-кислый.
Что человек – у которого разлагаемая дефисом Болезнь – под воздействием Веществ сделает такое, чего бы никогда не сделал трезвым, и что некоторые последствия от этого нельзя ни изгладить, ни простить[71].
Уголовка тому пример.
Как и татуировки. Почти всегда набитые под влиянием импульса татуировки ярко, до ужаса перманентны. Затертое «На скорую руку да на долгую муку» едва ли не специально придумано на случай татуировок. На какое-то время новый жилец Крошка Юэлл развил сперва острый интерес, а потом странную одержимость татуировками, и начал приставать к жильцам и людям с улицы, приходящим в Эннет-Хаус помогать, с расспросами об их татуировках и всех подробностях, окружающих появление каждой из них. Такие спазмы одержимости – как сперва с точным определением «алкоголика», потом с особыми овсяными печеньками Морриса X. до вспышки панкреатита и, наконец, с точными способами о том, как местные жильцы застилают кровать, – говорили о том, что Крошка Ю. временно потерял разум, оставшись без порабощающего Вещества. Увлечение татуировками началось с беловоротничкового восхищения Крошки тем, у скольких людей в Эннет-Хаусе есть татуировки. Причем татуировки эти казались яркими символами не только того, что собственно изображали, но и ужасающей необратимости пьяных импульсов.
Потому что главное в татуировках, конечно, что они перманентные, их набиваешь необратимо – а, конечно, именно необратимость татуировок и заряжает адреналином пьяное решение усесться в кресло и собственно набить (татуировку), – но самое страшное в опьянении то, что из-за него думаешь только об адреналине момента, а не (ни в коей степени) о необратимости, которая и вызывает адреналин. Как будто опьянение не дает человеку татуировочного типа заглянуть в будущее дальше адреналинового импульса и рассмотреть перманентные последствия, которые и вызывают кайф возбуждения.
Эту свою абстрактную, хотя не самую глубокую мысль Крошка Юэлл объясняет неоднократно и разнообразными способами, снова и снова, едва ли не одержимо, но так и не может заинтересовать татуированных жильцов, хотя Брюс Грин всегда вежливо выслушивает, а Кейт Гомперт с клинической депрессией обычно не хватает сил встать и уйти, когда Крошка снова заводит шарманку, вследствие чего Юэлл чаще всего выпытывает подробности о татуировках у нее, хотя у Кейт их нет вообще.
Но зато им несложно показать Юэллу татушки, жильцам то есть, если только они не женщины, и речь не идет о какой-то части тела, которая находится под Запретом.
Насколько понимает Крошка Юэлл, люди с татуировками делятся на две примерных категории. Первые – молодые гнилые туповатые типы с черными футболками да шипастыми браслетами, у которых не хватает мозгов сожалеть об импульсивной перманентности своих татушек и которые продемонстрируют их тебе с той же фальшиво-затаенной гордостью, с какой обитатели социальной страты Юэлла и ее предместий продемонстрируют свои коллекции династийного фаянса или хорошего «Совиньона». Затем второй тип, помногочисленней (и постарше), кто показывает татуировки с тем стоическим раскаянием (хотя и проникнутым подсознательной гордостью из-за стоицизма), с каким ветераны с «Пурпурными сердцами» относятся к своим боевым ранам. У жильца Уэйда Макдэйда по внутренним поверхностям рук сбегают сложные узлы из синих и красных змей, и ему для халтуры в круглосуточном магазине приходится обязательно носить рубашки с длинными рукавами, даже несмотря на то, что жара в лабазе зашкаливает уже с утра и там всегда гребаная парилка, потому что пакистанцу-управляющему кажется, что клиенты не станут приобретать «Мальборо Лайте» и лотерейные билеты «Массачусетский Гигабакс» у человека с заплетающимися змеями васкулярных расцветок на руках[72]. Еще у Макдэйда пылающий череп на левой лопатке. Дуни Глинн может похвастаться слабыми следами черного пунктира вокруг шеи на уровне кадыка, с вытатуированными на скальпе мануалоподобными указаниями, как удалить голову и впоследствии ее хранить, еще со времен скинхедской юности, каковые инструкции Крошка сумел разглядеть только благодаря терпению, расческе и трем заколкам Эйприл Кортелю.
Вообще-то после пары недель одержимости Юэлл расширил свою дермотаксономию до трех категорий и включил в нее байкеров, которых пока в Эннет-Хаусе нет, зато их много в окрестностях встреч АА: бородатых, в косухах и, видимо, с каким-то требованием по весу – не меньше 200 кило. Байкеры – уличный термин метрополии Бостона, хотя сами себя они обычно предпочитают величать Щенятки на колесиках – термин, употребление которого (на горьком опыте узнал Юэлл) небайкерами они не жалуют. Эти парни – настоящий ходячий тату-фестиваль, но при этом они весьма обескураживают, когда показывают татушки, потому что обнажают их с полным отсутствием эмоций, как у человека, который показывает палец или ухо, не совсем понимая, зачем тебе это надо и на что тут вообще смотреть.
Что-то вроде NB, который присовокупляет Юэлл к категории Байкеров: любой профессиональный татуировщик, который набивал татушки тем, кто может вспомнить, кто набивал им татушки, по общим описаниям – байкер.
В отношении Стоически-Кающейся группы в Эннет-Хаусе выяснилось, что мужские татуировки женских имен в своей необратимости особенно катастрофичны и провоцируют раскаяние, учитывая временную природу отношений большинства наркоманов. У брошенного Брюса Грина на правом трицепсе навечно отпечатано «Милдред Трах». Как и «Дорис» жирным красным готическим шрифтом на левой груди Эмиля Минти, который да, оказывается, когда-то тоже любил. Еще у Минти есть выцветшая любительская свастика с надписью «Нахер нигеров» на левом бицепсе, которую ему как жильцу от всей души советуют прикрывать. У Чандлера Фосса – неразвевающийся стяг с начертанным алым «Мария» на предплечье: упомянутый стяг ныне рваный и некротичный, т. к. Фосс, однажды ночью после разлуки и под коксом, пытался аннигилировать романтические коннотации татушки, начертав бритвой и красным фломастером «Дева» над «Марией» с предсказуемо кошмарным результатом. Настоящий тату-художник (это Юэлл знает наверняка от байкера, с ним Крошка говорил после встречи группы «Белый флаг» и татуировка которого, занимающая весь трицепс и изображающая чью-то огромную женскую грудь, болезненно стиснутую в чьей-то руке, на которой тоже изображены чьи-то грудь и рука, сообщает достаточную для Крошки квалификацию в этом вопросе) настоящий художник по татуировкам – всегда тренированный профессионал.
Что печально в роскошном пронзенном стрелой фиолетовом сердце со словом «Памела» вокруг на правом бедре Рэнди Ленца – что Ленц не помнит ни тату-импульса, ни – процедуры, ни женщину по имени Памела. У Шарлотты Трит на голени зеленый дракончик, а другая тату – на груди, но Шарлотта установила Запрет и Крошке ее не показывает. Эстер Трейл – обладательница поразительно детальной сине-зеленой татуировки планеты Земля на животе, взгляд на экватор которой стоит Крошке Юэллу двух недель выполнения эстеровского еженедельного Дежурства. В целом приз по жгучему раскаянию уйдет, наверное, Дженнифер Белбин, у которой после одной ночи мескалина и стимулированной адреналином тоски из уголка глаза стекают четыре черных нескрываемых слезы, так что теперь, по меткому замечанию Рэнди Ленца, с расстояния больше двух метров кажется, будто у нее на лице постоянно сидят мухи. Новенькая черная Диди Н. щеголяет нанесенным на верхнюю часть живота кричащим черепом (по тому же шаблону, что у Макдэйда, но без пламени), довольно жутким потому, что, по сути, это только белое очертание: татуировки у черных – редкое дело, и по причинам, которые Юэлл считает довольно очевидными, они обходятся по большей части просто белыми очертаниями.
О выпускнике и добровольце-консультанте Эннет-Хауса Кельвине Болте шушукаются, будто на стволе его Блока, некогда звездного благодаря порно-картриджам, есть татуировка, изображающая инициалы КБ прописными буквами, когда Блок вялый, и полное имя «Кельвин Болт», когда Блок гиперемированный. Крошка Юэлл по трезвому размышлению решил оставить слух бездоказательным. Выпускницу и зава Эннет-Хауса Даниэллу Стинбок однажды осенило: чтобы больше никогда не приходилось наносить тушь, можно вытатуировать вокруг глаз подводку цвета туши, при этом она не приняла в рассмотрение неизбежную линьку, которая со временем придает татуировкам тошнотворный темно-зеленый оттенок, так что теперь тушь ей приходится наносить постоянно. Нынешняя сотрудница с проживанием Джонетт Фольц пережила две из шести болезненных процедур, необходимых для удаления оскаленного рыже-синего тигра с левого предплечья, так что теперь ее украшает оскаленный тигр минус морда и одна передняя нога, а удаленные части выглядят так, будто кто-то решительно настроенный принялся за ее руку с металлической мочалкой. Юэлл считает, что это придает глубину глубокой необратимости тату-импульса: удалить татуировку – значит, обменять одно уродство на другое. Еще есть идентичные распластанные листья марихуаны на внутренней стороне запястья Тингли и Диля, хотя Тингли и Диль с противоположных побережий и в жизни не пересекались до того, как переступили порог Эннет-Хауса.
Нелл Гюнтер отказывается обсуждать татуировки с Крошкой Юэллом под любым предлогом и в любом виде.
Какое-то время Крошка Юэлл считает, что самодельные тюремные партаки сотрудника Дона Гейтли слишком примитивны, чтобы о них вообще спрашивать.
Но это еще цветочки по сравнению с тем, как Юэлл всех допек, когда на пике его одержимости появился тот пацан, сидевший на синтетике и откликающийся только на свою уличную кличку – Череп, и продержавшийся всего дня четыре, но являвший собой ходячую галерею чернил и раскаяния: на обоих локтях – паутина, на рыбье-белой груди – голая женщина с теми же приукрашенными размерами, что Юэлл помнил по пинбольным аркадам из уотертаунского детства. На спине Черепа – 0,5-метровый скелет, сидящий на утесе в черной рясе и капюшоне, играющий на скрипке на ветру, а под ним – вертикальный хоругвеподобный стяг с багровым инскриптом «The Dead»; на одном из бицепсов то ли ледоруб, то ли остроконечный кинжал, а на обоих предплечьях – какая-то пляска Св. Витта двух кожекрылых драконов со словами – на обоих предплечьях – «Как вам тперь ваш галубо глазый мольчуган, мистер Смерть!?»[62], опечатки в которых, чувствовал Крошка, только усиливают задуманный эффект гештальта Череповской татуировки – а именно, по предположению Крошки, отталкивающий.
Более того, все смещение одержимости Крошки Ю. с «больничных уголков» коек на татуировки людей – наверняка дело рук этого самого Черепа, который на вторую ночь в мужской пятиместной спальне для новичков скинул наэлектризованную майку и показывал Кену Эрдеди татуировки на туповатый манер первой категории, без всякого раскаяния, пока Р. Ленц в трусах стоял на руках, привалившись к дверце шкафа, а Юэлл и Джоффри Д. разложили кредитки из бумажников на туго заправленной койке Юэлла и по-ребячески выясняли, у кого кредитка престижней, – Череп играл мышцами грудной клетки, чтобы извивалась чрезмерно физически развитая женщина на его груди, читал вслух свои предплечья Эрдеди и т. д. – и Джоффри Дэй оторвал взгляд от своего «АмЭкса» (золотого, в отличие от платины Юэлла), покачал мокрой бледной головой, глядя на Юэлла, и риторически спросил, что же сталось со старыми добрыми традиционными американскими тату вроде «Мама» или якоря, чем каким-то образом и сдетонировал взрыв одержимости в излохмаченной отходняком психике Юэлла.
Наверное, самые душераздирающие экспонаты в исследованиях Юэлла – поблекшие татуировки пожилых мужиков из бостонских АА, которые состоят в обществе десятилетиями, старейшин-крокодилов «Белого флага», оллстонских Групп, «Группы воскресного вечера в св. Колумбе» и выбранной Юэллом «Домашней Группы», Группы вечера среды «Лучше поздно, чем никогда» (для некурящих) в госпитале св. Елизаветы всего в двух кварталах от Эннет-Хауса. Что-то странно душераздирающее есть в поблекших татуировках, чем-то сродни тому, когда натыкаешься на крошечный и душераздирающий немодный костюмчик давно выросшего ребенка в сундуке на чердаке (в сундуке одежда, а не выросший ребенок, подтвердил Юэлл Дж. Дэю). См., напр., татушку на правом предплечье сварливого старика Фрэнсиса («Грозного Фрэнсиса») Гехани из «Белого флага» с бокалом мартини и сидящей в нем голой дамой со старомодными бурлящими завитушками в стиле Риты Хейворт, перебросившей ноги через широкий блестящий край. Картинка поблекла до подводно-синего, контурные черные линии стали грязно-зелеными, а красные губы/ногти/БУХТАСУБИК62-йВМФ4-07 не посветлели до розового, но, скорее, истлели до пыльно-красного цвета пламени в дыму. Все эти необратимые татуировки пожилых трезвых синеворотничковых бостонских мужиков под дешевой флуоресценцией церковных подвалов и больничных аудиторий – Юэлл только и делал, что смотрел, каталогизировал и соотносил, тронутый их трагизмом. Сколько угодно и старых добрых якорей ВМФ, и грязно-зеленых клеверов бостонских ирландцев, и парочка маленьких фигур цвета хаки в шлемах, вонзающих штыки в брюха отвратительных кривозубых карикатур на азиатов цвета мочи, и кричащие орлы с затупившимися от выцветания когтями, и «Semper fi»[63] – все до такой степени аутолизированное, что как будто проглядывает из заболоченного пруда.
У высокого молчаливого сурового старого черноволосого ветерана Группы ЛПЧН на пятнистом от печени предплечье – одно злобное и грубое слово «Пизда» зеленого цвета озерного ила; и все же мужик переступает даже стоическое раскаяние, одеваясь и держась так, будто слова просто нет, или оно настолько необратимо, что о нем нет смысла даже думать: в поведении старика с «Пиздой» на руке чувствуется глубокое и потрясающе чарующее достоинство, и Юэлл даже подумывал обратиться к нему по поводу наставничества, если и когда ему вдруг понадобится наставник из АА, реши он, что это совершенно необходимо.
Где-то к завершению своей двухмесячной одержимости Крошка Юэлл обращается к Дону Гейтли, чтобы узнать, не стоит ли вдруг вынести тюремные наколки в совершенно отдельный филум. Лично Юэллу кажется, что тюремные татуировки не столько душераздирающие, сколько гротескные, что они, скорее, не импульсивное украшение или самопрезентация, сколько попросту членовредительство, выросшее из скуки и наплевательства на собственное тело и эстетику украшений. Дон Гейтли выработал привычку холодно буравить Юэлла взглядом, пока адвокатик не заткнется, хотя это частично потому, что Гейтли не понимает и половины слов Юэлла, и не уверен, то ли из-за того, что недостаточно умен или образован, то ли из-за того, что Юэлл попросту выжил на хрен из ума.
Дон Гейтли рассказывает Юэллу, что типичные кустарные тюремные наколки делаются швейными иглами из тюремной барахолки и синими чернилами из авторучки, одолженной из нагрудного кармана ничего не подозревающего общественного защитника, – вот почему тюремный жанр всегда одного синего цвета ночного неба. Иглу окунают в чернила и втыкают в татуируемого достаточно глубоко, чтобы он не дернулся и всю руку себе не порвал к хренам. На обычный ультраминимальный синий квадрат, как у Гейтли на правом запястье, уходит половина дня и сотня отдельных уколов. Потому линии никогда не бывают ровными, а цвет не всегда однородный, ведь невозможно каждый отдельный укол в, ну, дергающуюся плоть произвести с одинаковой глубиной. Вот почему тюремные наколки всегда выглядят так, будто их набивали дети-садисты в дождливый полдень. У Гейтли синий квадрат на правом запястье и кривой крест на гигантском левом предплечье. Квадрат он набил сам, а крест набил сокамерник в обмен на такую же услугу. Оральные наркотики сделали процесс и менее болезненным, и менее утомительным.
Швейную иглу стерилизуют в этиловом спирте, который, по разъяснениям Гейтли, получают, взяв полфрукта из столовки, размяв, добавив воды и выдавив кашицу в зиплок, который прячут в смыве тюремной параши, чтобы, ну, настояться. Полученный стерилизатор можно также употреблять внутрь. Алкоголь и кокаин – единственное, что трудно достать в пенитенциарных учреждениях системы БИУ[64], потому что их избыток всегда вызывает среди заключенных переполох и только вопрос времени, когда кто-то начнет трескать сыр. Недорогой наркотик орального употребления Списка IV Талвин же можно выменивать на сигареты, какие, в свою очередь, можно покупать в барахолке или выигрывать в криббидж или домино (в БИУ запрещены карточные игры), или собирать в больших количествах с заключенных помельче в обмен на крышу от романтических авансов заключенных покрупнее. Гейтли – правша, и руки у него размером примерно с ноги Крошки Юэлла. Его тюремный квадрат на запястье перекошенный, а по углам – дополнительные округлые кляксы. Типичный средний тюремный партак не удалить даже лазерной хирургией, так глубоко он впечатывается. Гейтли вежлив в ответах на вопросы Крошки Юэлла, но особенно не распространяется, т. е. Крошке приходится задавать очень конкретные вопросы о том, что хочется знать, лишь бы получить короткий конкретный ответ от Гейтли только на этот вопрос. А затем Гейтли буравит его взглядом – привычка, на которую Юэлл подолгу жалуется в спальне. Гейтли не считает его интерес к татуировкам агрессивным, скорее просто временной одержимостью еще трепещущей без Веществ психики, откуда через пару недель изгладится всякое воспоминание о татуировках, – отношение, которое Юэлл считает в высшей степени снисходительным. Отношение Гейтли к его собственным примитивным татуировкам – отношение второй категории, с по большей части искренними стоицизмом и смирением, как минимум потому, что эти необратимые эмблемы тюрьмы – вторичные звоночки по сравнению с некоторыми трындецовыми и реально необратимыми импульсивными ошибками, что Гейтли наделал в бытность свою активным наркоманом и грабителем, не говоря уж об их последствиях – последствиях ошибок, за которые ему предстоит еще долго расплачиваться, с чем он давно учится смиряться.
У Майкла Пемулиса есть такая привычка перед тем, как что-нибудь сказать, сперва взглянуть налево, а потом направо. Невозможно понять, машинально это или Пемулис эмулирует какого-то нуарного персонажа. После парочки дринов лучше не становится. Он, Тревор Аксфорд и Хэл Инканденца в комнате Пемулиса, пока соседи Пемулиса Шахт и Трельч внизу на обеде, так что они одни, Пемулис, Аксфорд и Хэл, поглаживают подбородки, заглядывают в фуражку Майкла Пемулиса, лежащую на его кровати. Внутри перевернутой фуражки горстка немаленьких, но безобидных на вид таблеток якобы невероятно сильнодействующего ДМЗ.
Пемулис украдкой озирается в пустой комнате.
– Это, Инкстер, Аксанутый, невероятно сильнодействующий ДМЗ. Большая белая акула от органически синтезированных галлюциногенов. Дикое гаргантюанское дитя от…
– Мы уловили, – говорит Хэл.
– Йельский универ от кислотной Лиги плюща, – добавляет Аксфорд.
– Величайший психосенсуальный извратитель, – подытоживает Пемулис.
– Наверно, ты хотел сказать «психосенсорный», если только я чего-то не знаю.
Аксфорд прищуривается на Хэла. Перебивать Пемулиса – значит, заново смотреть на его головной тик.
– Трудно найти, господа. То есть – очень трудно найти. Последние партии сошли с конвейера в начале 70-х. Эти вот таблеточки – артефакты. Некий процент падения сильнодействия, наверное, неизбежен. Применялись в некоторых таинственных военных экспериментах црушников.
Аксфорд кивает на шляпу:
– Управление разумом?
– Скорее, цель – заставить врага думать, что его пушка – гортензия, или кровный родственник, все такое. Кто знает. Описания, что я находил, расплывчатые, одна вода. Проводились эксперименты. Что-то пошло не так. Скажем так – все вышло из-под контроля. Решено, что сильнодействие слишком невероятно, чтобы продолжать. Испытуемых рассовали по клиникам и списали как мирные потери. Формулу в шредер. Группа исследователей рассеяна, переведена. Смутные, но, должен сказать вам, весьма отрезвляющие слухи.
– И эти из начала 70-х? – уточняет Аксанутый.
– А видишь маленькие эмблемы на каждой – мужик в клешах и с баками?
– Значит, это они самые?
– Беспрецендентно сильнодействующая, эта фигня. Швейцарский изобретатель, говорят, для того, чтобы слезть с этой штуки, изначально рекомендовал ЛСД-25, – Пемулис берет одну из таблеток, кладет на ладонь и тычет мозолистым пальцем. – Что перед нами такое. Перед нами либо серьезная внезапная денежная инъекция…
Аксфорд издает шокированный возглас.
– Ты правда хочешь толкать невероятно сильнодействующий ДМЗ в нашем-то детсаде?
Пемулис хмыкает буквой «К».
– Вот тебе здоровая экономическоватенькая подсказка, Аксанутый. Никто тут и понятия не имеет, с чем будет иметь дело. Не говоря уж о том, сколько это стоит. О, ведь есть фармацевтические музеи, левые кружки, нью-йоркские консорциумы дизайнерских наркотиков, которые многое отдадут, чтобы вскрыть этих деток. Расхимичить, типа. Закинуть в спектрометр и посмотреть, что там к чему.
– Вот кто, значит, потенциальные участники аукциона, – говорит Аксфорд. Хэл сжимает мяч, молча глядя в фуражку.
Пемулис переворачивает таблетку.
– Или очень прогрессивные и современные дома престарелых, которые знают некоторые парни, которых знаю я. Или в Бэк-Бэй в той йогуртной кафешке с той картиной с теми историческими чуваками, про которых Инк рассказывал на завтраке, на стене.
– Рам Дасс. Уильям Берроуз.
– Или тупо на Гарвардской площади в «О Бон Пэн», где 70-летние мужики в старых шерстяных пончо рубятся в шахматы под эти часики, по которым они все время колотят.
Аксфорд делает вид, что в возбуждении бьет Хэла в плечо.
– Или, конечно, – говорит Пемулис, – думаю, можно выбрать чисто развлекательный маршрут и закинуть их в кулеры «Гаторейда» на встрече в Порт-Вашингтоне во вторник, или же на «Вотабургере» – посмотрим, как все носятся, хватаясь за голову, например. Я бы точно посмотрел, как Уэйн играет с расширенным восприятием.
Хэл ставит ногу на прикроватный стульчик Пемулиса в виде усеченной пирамиды и наклоняется поближе.
– Не слишком ли дерзко будет, если я спрошу, как ты их заполучил?
– Совсем не дерзко, – отвечает Пемулис, доставая из подкладки фуражки каждый предмет контрабанды и раскладывая на кровати, как в тихие часы раскладывают свои драгоценности старики. У него в наличии небольшое количество марихуаны «Дыхание агнца» для личного потребления (выкупленное из 20 г Хэла, которые Пемулис же сам ему сперва и продал) в пыльном пакетике, картонный прямоугольничек, завернутый в саран, с четырьмя ровно уложенными «черными звездами», случайный дрин и, похоже, чертова дюжина невероятно сильнодействующего ДМЗ – пилюльки размером с драже неопределенного цвета с крошечным мод-хипстером в центре каждой, желающим зрителю мир. – Мы даже не знаем, на сколько здесь доз, – мурлычет он сам себе под нос. На стене с висящим экраном, постером короля-параноика и огромной нарисованной от руки салфеткой Серпинского – солнце. В одном из трех больших обильных средниками западных окон – чего-чего, а уж что в академии не хватает окон, ни за что не скажешь, – овальный изъян, отбрасывающий вытянутый пузырь осеннего солнца цвета эля с левой стороны окна на туго забранную кровать Пемулиса[73], и он передвигает все содержимое фуражки в яркое пятно, присев на колено изучить таблетку, зажатую в пинцете (у Пемулиса есть филателический пинцет, монокуляр, фармацевтические и почтовые весы, личная бунзеновская горелка), с твердой скрупулезностью ювелира.
– В литературе молчок о титровании. Принимать по одной? – он смотрит в одну сторону, потом в другую, на нависающие над ним лица мальчиков. – Или как, половину обычно принимают?
– Может, две или даже три? – предполагает Хэл, зная, что пожадничал, но не в силах сдержаться.
– Доступная информация смутная, – говорит Пемулис, его профиль комкается вокруг монокуляра в глазнице. – Литература по мусцимоллизергическим смесям пунктирная, смутная и трудночитаемая, не считая сообщений о том, насколько поразительно мощные предполагаемые дозы.
Хэл смотрит в затылок Пемулису.
– Ты устроил набег на медицинскую библиотеку?
– Залез в MED.COM с телефонной линии Латеральной Алисы и облазил сверху донизу и вкривь и вкось. Тонны данных о лизергинах, тонны о гибридах метокси-класса. О соединениях фитвиави – смутная хрень чуть ли не в стиле светской хроники. Чтобы хоть что-то получить, надо искать «эрготики» вместе с «мусцимолы» или «мусцимолированный». Если вбиваешь «ДМЗ», выдает всего пару ссылок. И все они «сильнодействующее то, зловещее это». Ничего по конкретике. И перепутанные многосложные слова от балды. Только мигрень заработал.
– Нет, но ты по-настоящему поднимал задницу и по-настоящему набегал на настоящую медбиблиотеку? – Хэл – сын своей матери Аврил, когда речь заходит о базах данных, софту по проверке правописания и т. д. Теперь Аксфорд по-настоящему бьет его в плечо, хотя и с правой. Пемулис рассеянно чешет маленькое завихрение на родничке. Уже почти 14:30, и изъянистый пузырь света на кровати медленно становится грустного цвета раннего зимнего вечера. С Западных кортов снаружи по-прежнему ни звука, зато хорошо слышна высокая песнь водопровода в стене: многие затренированные вусмерть утром не появляются в душе до послеобеденного времени, а потом сидят на уроках второй половины дня с мокрыми волосами и в сменной одежде.
Пемулис поднимается между ними и снова оглядывает пустую трех-кроватную комнату с опрятными стопками игровой формы трех теннисистов, ярким снаряжением на полках и тремя плетенными корзинами с бельем с горками для прачечной. В воздухе стоит сильный запах спортивного белья, но, не считая этого, комната почти профессионально чистая. По сравнению с комнатой Пемулиса и Шахта комната Хэла и Марио похожа на дурдом, думает Хэл. Аксфорд на лотерее прошлой весной вытянул одну из всего двух шикарных одноместных комнат – вторая ушла близняшкам Воут, которых на лотерее посчитали за одного человека.
Пока Пемулис озирается, его щека все еще перекошена из-за монокуляра.
– В одной монографии походя бросили цитатку о ДМЗ, где автор предлагает представить ее как кислоту, которая сама закинулась кислотой.
– Ну и ну.
– Одна статейка внезапно из «Момента» – кто бы мог подумать – рассказывает, как одному осужденному армейцу в Ливенворте якобы впрыснули огромную неопределенную дозу раннего ДМЗ в рамках какого-то армейского эксперимента по бог знает чему, и как семья этого осужденного судилась из-за того, что он, судя по всему, потерял разум, – Пемулис драматично направляет монокуляр сперва на Хэла, потом на Аксфорда. – Буквально потерял разум, будто эта огромная доза взяла его разум, куда-то унесла, бросила и забыла где.
– Думаю, мы уловили картину, Майк.
– Якобы, говорят в «Моменте», парня потом нашли в его армейской камере в какой-то невообразимой позе лотоса, распевающего песни из рекламы стремным голосом точь-в-точь Этель Мерман.
Аксфорд говорит, взмахивая больной правой рукой в направлении Админки, может, Пемулис наткнулся на возможную историю происхождения бедняги Лайла в качалке и его позы лотоса.
И снова Пемулис с этим своим тиком головы. От того, что он расслабил щеку, монокуляр выпадает и скачет по тугой кровати, и Пемулис, даже не глядя, выставляет перед ним ладонь.
– Думаю, стоит перестраховаться и не шалить с кулерами «Гаторейда». Мораль истории армейца такова: спички детям не игрушка, без шуток. Разум того парня до сих пор, предположительно, в самоволке. Он уже старик, но до сих пор выдает бродвейские шлягеры в каком-то госсекретном учреждении. Кровные родственники пытаются судиться, но армия, похоже, придумала для присяжных достаточно аргументов, чтобы те поставили под обоснованное сомнение само юридическое существование парня, раз уж доза унесла его разум.
Аксфорд рассеянно ощупывает локоть.
– То есть, говоришь, это не игрушки.
Хэл приседает потыкать одну из таблеток у края пыльного пакетика. В вытянутом пузыре света его палец кажется темным.
– По-моему, судя по виду, одна доза – наверное, две таблетки. Есть в них что-то от Мотрина.
– Визуальные гадания не помогут. Это тебе не Боб Хоуп, Инк.
– Можно даже обозначить его «Этель», для по телефону, – предлагает Аксфорд. Пемулис наблюдает, как Хэл раскладывает таблетки в такой же форме кардиоиды, как у ЭТА.
– Что я имею в виду. С таким веществом нельзя действовать наобум, Инк. Тот шлягерный армеец как бы покинул планету.
– Ну, скатертью дорожка, пусть помашет на прощанье.
– Я так понял, что машет он теперь только своей еде.
– Но это же от огромной ранней дозы, – говорит Аксфорд.
Расстановка таблеток Хэлом на красно-сером стеганом покрывале почти дзеновская в своей точности.
– Эти из 70-х?
После сложных переговоров через посредника Майклу Пемулису наконец удалось надыбать 650 мг хваленого неуловимого соединения ДМЗ, или «Мадам Психоз», у обвешанного короткостволами дуэта, по слухам, бывших канадских инсургентов, которые теперь предпринимали небольшие и даже, наверное, жалкие старомодные инсургентские операции под прикрытием империи дешевых зеркал, стеклянных изделий, игрушек для розыгрышей, модных открыток и маловостребованных старых кинокартриджей под названием «Антитуа Интертейнмент», до которой рукой подать по Проспект-ст. от площади Инмана в Кембриджском упадочном португало-бразильском квартале. Т. к. Пемулис всегда ведет бизнес в одиночку и не говорит по-французски, вся транзакция с канадцами прошла в виде пантомимы, а т. к. сам смахивающий на лесоруба канадырь Антитуа озирался по сторонам перед тем, как общаться, еще чаще, чем озирался Пемулис, пока его туповатый напарник торчал позади, обнимая метлу, и тоже все время выискивал соглядатаев в закрытом магазине, переговоры напоминали какой-то групповой психомоторный припадок, и отдельные моменты мотаний и качаний головами отражались урывками под острыми углами в большем количестве зеркал и рифленых стеклянных ваз, чем Пемулис когда-либо видел втиснутыми в одно место. В очень дешевый ТП, естественно, был заряжен картридж с хардкорным порно, впятеро ускоренным, так что оно было похоже на фильм про бешеных грызунов и теперь навсегда, как Пемулису кажется, искалечило его половое влечение. Один бог знает, где эти клоуны нашли тринадцать невероятно сильнодействующих 50-мг артефактов 1970-х до э. с. Но есть хорошая новость – они были канадцы, и постепенно становилось ясно, что, как почти любой сраный канадырь, понятия не имели, сколько на самом деле стоит то, что у них в руках. Пемулис, под влиянием 150 мг Тенуат Дослана с отложенным воздействием, чуть не протанцевал пост-транзакционную джигу на ступеньках ленивого кембриджского автобуса, чувствуя себя, как, должно быть, чувствовал У. Пенн в своей квакероутсовской[65] шляпе где-то там в XVI столетии, выменяв у наивно-благородных дикарей Нью-Джерси на пару безделушек, воображает он, приподнимая военно-морской головной убор перед двумя монашками в проходе.
В течение следующего учебного дня – невероятно сильдействующая заначка теперь туго завернута в саран и глубоко заначена в носке старой кроссовки, что примостилась на алюминиевой рейке между двумя панелями навесного потолка общежития Б – проверенном временем перевалочном пункте Пемулиса, – в течение где-то следующего дня тема добита и решено, что пока нет каких-то причин привлекать Бун, Стайса, Сбита или Трельча, потому как это право Пемулиса, Аксфорда и Хэла – даже почти долг, в духе добросовестной торговли – испробовать потенциально невероятно сильнодействующий ДМЗ в предопределенных безопасных количествах, прежде чем обрушивать его мощь на Бун, Трельча и прочих невинных мирных жителей. Аксфорд отдал деньги вперед, вопрос оплаты Хэлом его участия был тактично поднят и так же разрешен к удовлетворению всех сторон. Наценку Пемулиса не назвать выше общепринятых норм, а в бюджете Хэла всегда найдется место для духовных поисков. Единственным условием Хэла было, чтобы кто-нибудь техобразованный по-настоящему поднял задницу, доехал до Бостонского универа или медицинской библиотеки МТИ и физически удостоверился, что соединение и органическое, и не вызывает зависимости, на что Пемулис ответил, что физический налет на библиотеку уже внесен в его ежедневник ручкой, а не карандашом. Во время дневных тренировок во вторник, когда Хэл Инканденца, Пемулис и за компанию увенчанный камерой Марио Инканденца стоят, вцепившись руками в рабицу одного из Шоу-кортов, и наблюдают, как Тедди Шахт играет на частной «выставке» с сирийским профи из сателлитных турниров, приехавшим в ЭТА на две проплаченные недели корректирующего инструктажа по входу в подачу, который вредит его вращающей манжете плеча, – он блестит толстыми очками, носит на голове черную спортивную повязку и играет с хрестоматийной плавной точностью, и разносит Теда Шахта мастерски, на что Шахт реагирует с обычным сангвиническим доброжелательным настроением, вкладывая всю невозмутимость, обучаясь в процессе всему, чему может, – ведь Шахт – один из очень немногих коренастых игроков ЭТА и один из еще более немногих рейтинговых юниоров без заметного эго, что считается странным – как это, до сих пор в деле только ради удовольствия, – целиком ненеуверенный в себе с тех пор, как подвернул колено на мяче в противоход на показательных играх перед Днем благодарения, и потому более-менее обреченный на лимбоподобное существование в 128-256-х строчках «Алфавитвиля», – пока Пемулис и Хэл торчат, вспотевшие, в полном красно-сером эташном обмундировании на промозглом полудне 5.11, – пот слепляет и леденит волосы, Марио склонил голову под весом оснастки для камеры, его отвратительные арахнодактилические пальцы белеют на заборе, Хэл незаметно, но с теплом придвинулся к низенькому старшему брату, который похож на него, как похожи друг на друга животные одного отряда, но разных семейств, – пока они все стоят, смотрят и добивают тему – Хэл с Пемулисом, – далеко слева снизу слышатся бум и лязг международной катапульты ЭВД, а затем высокий резкий вжих мусорной ракеты, невидимой из-за низких облаков, – хотя где-то над Актоном все же видно странно-желтоватое облако в форме овцы, связывающее шов горизонта с каким-то фронтом грядущей бури, сдерживаемой вентиляторами ATHSCME вдоль границы на отрезке Лоуэлл-Метуэн на северо-западе. Пемулис наконец отказывается от идеи отважного управляемого эксперимента прямо здесь, в Энфилде, где Аксфорду каждое утро в 05:00 надо являться на утренние тренировки команды А – как и Хэлу, если только он не ночует в ДР, а уж ДР и подавно не лучшее место для употребления ДМЗ. Пемулис, скользя взглядом вверх-вниз по ограждению и подмигивая Марио, заявляет, что для любого взаимодействия с сами-знаете-чемкой рекомендуется добрых 36 часов без переутомления. А значит, отметаем и завтрашнюю межакадемную тему с Порт-Вашингтоном, для которой Чарльз Тэвис заказал два чартерных автобуса, так много игроков ЭТА собираются на сечу, – академия Порт-Вашингтона гаргантюанская, «Ксерокс Инк.» от североамериканских теннисных академий, с более чем 300 студентами и 64 кортами, половину из которых где-то уже с Хэллоуина накрыли надувным покрытием «ТесТар», – педсостав П.-В. не так ценит закалку на воле стихий, как Штитт и Ко, – так много, что Тэвис наверняка сразу погрузит всех на автобусы и увезет обратно, как только окончатся послетурнирные танцы, а не станет распределять по мотельным номерам на кровные деньги академии. Эти встреча, фуршет и танцы ЭТА – П. —В. – внутренняя, межакадемная традиция, эпическая вражда, уходящая почти на десяток лет в прошлое. Плюс Пемулис говорит, ему еще понадобится пара недель на медбиблиотечную археологию, чтобы разобраться с титрованием и побочными эффектами, чего требует, как соглашается Хэл, отрезвляющая история армейца. Итак, заключают они, похоже, окно возможностей – 20–21.11, выходные сразу после больших показательных одиночных игр Конца-Фискального-Года для привлечения средств с участием команд А и Б ЭТА против (в этом году) общеизвестных неудачников – команд Кубка Дэвиса и Кубка Уайтмен для юниоров[74], приглашенных без широкой огласки благодаря значительным экспатриантским связям Аврил, чтобы их разделали Уэйн, Хэл и проч. во имя филантропического увеселения патронов и выпускников ЭТА, а затем танцевать весь вечер на бале выпускников с шведским столом, – выходные сразу перед неделей Благодарения и пригласительным «Вотабургером» в солнечной Аризоне, ведь в этом году их вдобавок к пятнице 20.11 освободят и в субботу 21.11 как от учебы, так и от тренировок, потому что Ч. Т… и Штитт организовали на субботнее утро после большой встречи специальную парную показательную игру – один матч между двумя женщинами-тренерами из квебекского Кубка Уайтмен и пресловутыми близняшками Воут из ЭТА – Карин и Шарин Воут, обеим по семнадцать, топовая юниорская парная женская команда по версии ОНАН, три года без поражений, непобедимый дуэт, прекрасный в сотрудничестве на корте – всегда двигаются как одно целое, играя не как будто, а на самом деле с одним мозгом на двоих, или по крайней мере с одной психомоторной долей, сиамские близняшки, соединенные левым и правым виском, не допущенные комитетом ОНАН в рейтинг одиночного разряда, отбрасывающие широкую тень Воут, дочки суровоглазого продавца шин из Акрона, четыре ноги которых/которой покрывают поразительные расстояния на корте плюс рвут все конкурсы по чарльстону на формальных послематчевых балах за последние пять лет. Тэвис и Уэйна будет обхаживать насчет дополнительной «выставки», хотя просить Уэйна размазать второго квебекца за два дня – это как-то слишком. И но все будут в Легком на разделке двух взрослых канашек близняшками Воут, плюс, может, Уэйне[75], а затем ЭТА получит субботу на роздых и перезарядку, прежде чем приступить к тренировочной пред-«Вотабургерной» неделе и финишному кругу подготовок к госам 12.12, т. е. конец пятницы – утро субботы дадут Пемулису, Хэлу и Аксфорду (и, может, Сбиту, если Пемулису придется привлечь Сбита к библиотечным раскопкам) достаточно времени психодуховно собраться после любого иссушающего мозговые оболочки похмелья, которое может вызвать невероятно сильнодействующий ДМЗ… а Аксфорд в сауне прорицает, что иссушение будет ого-го, раз после одного только ЛСД, заметил он, на следующее утро не просто плохо или невесело, но совершенно пусто в душе, остаешься одной шелухой с бездной внутри, будто собственно душу выжали, как губку. Хэл не уверен, что сходится во мнении. Алкогольное похмелье – тоже явно не проказа на психической поляне: и пить хочется, и мутит, и глаза плющит в ритм пульсу, – но после ночи галлюциногенов, сказал Хэл, рассвет словно дарует его психике бледно-палевую ауру, люминесценцию[76]. Халацион, заметил Аксфорд.
Пемулис как будто не учел в своих расчетах факт, что он-то получит освобождение от учебы в субботу вечером только в том случае, если попадет в список участников тусонского «Вотабургера» на следующей неделе, а в отличие от Хэла и Аксфорда это не верняк: ТАСШ-ранг Пемулиса, за исключением передышки в Год Чудесной Курочки «Пердю» в тринадцать лет, ни разу не поднимался выше 128-й строчки, а на «Вотабургер» набирают детей со всей ОНАН и даже Европы; должен быть весьма низкий конкурс, чтобы он хотя бы получил одно из 64 приглашений на квалификацию. Аксфорд висит в топ-50 на волоске, но он был на турнире в прошлом году в семнадцать, так что и в этом году будет обязательно. А Хэла посеют третьим или, может, четвертым в одиночных для 18 лет; он едет точно, если только не сфорс-мажорит какой-нибудь катастрофический рецидив лодыжки на игре против Порт-Ваш. или Квебека. Аксфорд полагает, что Пемулис не столько просчитывается, сколько демонстрирует непрошибаемую уверенность, которая, учитывая его модус операнди на корте, станет для него необычным и весьма полезным качеством: проректор Обри Делинт говорит (публично), что видеть М. Пемулиса на тренировке и видеть М. Пемулиса на настоящем матче – это как познакомиться с какой-нибудь девушкой по имейлу как с подругой по электронной переписке, втрескаться по уши, наконец-то встретиться вживую и выяснить, что у нее там огромная сиська посреди груди или еще чего[77].
Марио поедет, если Аврил сумеет убедить Ч. Т. взять его, чтобы наснимать материала на «Вотабургере» для ежегодного промо-рождественского картриджа ЭТА для частных и юридических спонсоров.
Шахт и блестящий сириец вместе над чем-то смеются у стойки для сетки, куда подошли собирать снаряжение и различные приспособления для колена и вращающей манжеты плеча, после того как сириец довольно нелепо перескочил сетку и изо всех сил пожал руку Шахту, их дыхание и пар от пота поднимаются и уносятся за рабицу к ухоженным западным холмам под звон смеха Марио над каким-то широким пародийным умоляющим жестом, который сделал Шахт.